Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

Пока синагогальные архивы, если можно было так назвать картонные ящики с запыленными бумагами, ничего интересного ей не открыли. Аня два раза в неделю занималась с раввином ивритом. Чтобы добраться до Маросейки незамеченной, ей приходилось покидать троллейбус у Большого театра. Аня ныряла в толпу на первом этаже ЦУМа:

– Мои топтуны получают выволочки за то, что меня теряют, – смешливо подумала девушка, – на этот раз я их стряхнула в ГУМе…  – Аня предполагала, что Лубянка узнает о теме ее курсовой:

– Но ничего подозрительного нет, – сказала она брату под шум воды в ванной, – «Развитие моделей одежды в советской легкой промышленности», отличная тема. Однако я не хочу, чтобы они интересовались моим библиотечным формуляром…  – на случай интереса Аня приготовила непробиваемое объяснение:

– Как советская мода отличалась от буржуазной…  – девушка закатила темные глаза, – понятно, как. Наши фабрики все еще клепают ситцевые халаты для пролетариата. В импортных товарах ходят жены партийных бонз, или нужные люди, вроде нас…  – брат мрачно заметил:

– Они ожидают, что мы расплатимся за джинсы и кашемир, но я не собираюсь с ними сотрудничать, ни за какие деньги…  – Аня взъерошила его волосы:

– Иногда речь идет не о деньгах, милый…  – Павел помолчал:

– Да. Они могут шантажировать меня вашей с Надей судьбой…  – Аня угрюмо отозвалась:

– Или нас тем, что случится с тобой…  – она обняла брата:

– Но, как мы говорили в интернате, один за всех, и все за одного…

Пока в синагогальных материалах она не нашла записи о их с Надей рождении. Аня и сама не знала, что хочет отыскать в западных журналах:

– Павел приносил домой кусок газеты из мастерской Неизвестного, – вспомнила она, – модель для бюста Марианны очень похожа на маму. Если она была моделью, могли сохраниться и другие ее фотографии. Роза Левина, восемнадцатого года рождения, а больше мы о ней ничего не знаем…

Издания из особого хранилища запрещалось фотографировать или размножать на библиотечном ротаторе, но Аня все продумала. Староста курса, неприятный парень с известной фамилией, не давал ей прохода, приглашая на вечеринки и закрытые просмотры в Доме Кино. На университетских субботниках и концертах Аня видела у него маленький, импортный фотоаппарат:

– Достаточно было похлопать ресницами, согласиться на пару поцелуев…  – она коснулась стеганой сумочки, черной кожи, – и золотой ключик у нас в кармане…  – Аня сделала вид, что хочет заняться фотографией:

– Он предложил давать мне уроки…  – девушка скривила губы, – придется опять с ним целоваться, когда я верну технику…  – фотографировала Аня не хуже профессионального репортера, обучившись мастерству в интернате:

– Пленку мы с Павлом проявим в ванной. Остается только найти фотографии, которые стоит переснять…  – брат признался, что действительно спал:

– Пьеро и Арлекина я выгулял…  – девочками, Аня с Надей назвали мопсов в честь героев «Золотого Ключика», – они отказались даже вокруг пруда пройтись. На дворе мокрый снег, я их понимаю…  – Аня ласково отозвалась:

– И ты отдыхай, ты еще растешь…  – по словам Павла, Надя пока не звонила:

– Они выступают с концертами перед тружениками села, – дикторским голом провозгласил брат, – советское искусство, принадлежащее народу, отражает чаяния и устремления граждан нашей великой страны…

Фыркнув, Аня повесила трубку. Она достала сигарету, с обеих сторон появилось сразу два огонька зажигалок. Коротко кивнув мужчинам, она встала у зарешеченного окна. Потеки снега сползали по стеклу. Аня поежилась:

– Надо потом зайти в кафетерий. Такая погода, что без маленького двойного не обойтись…  – поднявшись по лестнице, она прошла налево, в читальный зал особого хранилища. На стойке ее ждала картонная коробка: «Франция, 1930—1939». Аня перебирала немногие журналы:

– Осенью тридцать девятого началась война. Модных изданий здесь нет. La Vie Parisienne, L’Usine Nouvelle, Vu, Match… – журнал выскользнул из пальцев, Аня замерла:

– 27 июля 1939 года. Мадам Роза Тетанже распахивает двери своих изысканных апартаментов…

С пожелтевшей обложки журнала на нее смотрела мать.

Трудовая книжка гражданина Лопатина, Алексея Ивановича, беспартийного, освобожденного от военной обязанности по плоскостопию, дважды судимого за мелкие кражи, спокойно хранилась в сейфе директора ресторана на Ярославском вокзале. Гражданин Лопатин который год числился кладовщиком. В ресторане Алексей Иванович не появлялся, предпочитая встречаться с директором, как и с другими подопечными, в более уединенных местах.

Мерно шуршали дворники «Волги». Он покуривал в полуоткрытое окошко:

– Волк говорил, что такой бизнес придумали американцы. То есть приехавшие в Америку из Италии мафиози, как о них пишут…  – газеты кричали о подъеме преступности в США, о страшной нищете и безработице, об угнетении прав коренных жителей Америки, индейцев и чернокожих жителей страны. Алексей Иванович ни в грош не ставил такую муть:

– Волк успел рассказать нам о жизни на западе, – он вздохнул, – как бы Витьку туда отправить? Парень все-таки наполовину француз…  – Алексей Иванович не скрывал от пасынка правды, но покойная Нина не знала адреса возлюбленного в Париже:

– Только имя, фамилию и дату рождения, – вспомнил Алексей Иванович, – но у них тоже должен быть какой-то адресный стол. Хотя до Франции парню пока далеко, если он вообще туда попадет…  – Витя учился во французской спецшколе, в Спасопесковском переулке:

– По прописке, как положено, – весело подумал Алексей Иванович, – Волк у нас рогожский, а мы, Лопатины, испокон века на Смоленке крутились…

Алексей Иванович жил скромно. Они с Витей занимали две комнаты в бывшей барской, а ныне коммунальной квартире, неподалеку от резиденции американского посла. Соседи считали Лопатина положительным, непьющим человеком:

– Даже наш сумасшедший со мной здоровается…  – усмехнулся он, – интересно, кто его цветы будет поливать, пока он сидит в Кащенко…

Поговорив с Витей, Иван Иванович похвалил его произношение:

– Мария Максимовна…  – Лопатин называл дочку Волка уважительно, – с ним позанимается, пока мы готовим операцию…  – Алексей Иванович, в отличие от Волка, не считал себя специалистом в мокрых делах, как он сказал британскому гостю:

– Кражи ерунда, – заметил он, – по молодости я воровал в трамваях, но потом меня поставили смотрящим вместо Волка, отсюда все и началось…  – Лопатин предполагал, что в Америке его тоже бы назвали мафиози:

– Хотя до революции, да и после нее, в России тоже так делали, – вспомнил он, – купцы платили лихим ребятам и спали спокойно…  – в последний раз Лопатин брал в руки оружие пятнадцать лет назад, при нападении на фургон гэбистов на Садовом кольце. Разговаривая с Иваном Ивановичем, он взвесил в ладони пистолет Макарова:

– Сейчас дуры нам не понадобятся, по крайней мере, я на это надеюсь. Однако придется вам с Марией Максимовной окунуться в осеннюю Москву-реку…  – через доверенных людей Алексей Иванович получил фотокопию плана канализационных труб, выходящих на реку в окрестностях бывшего особняка Харитоненко:

– С земли в посольство вы не прорветесь, – заметил он герцогу, – на площади всегда торчат машины гэбистов. Но остается еще вода…  – Иван Иванович согласился с его планом:

– Один мой родственник так ушел от гестапо после убийства Гейдриха в Праге, в сорок втором году…  – гость улыбнулся, – но мы, можно сказать, не уйдем, а придем…  – им предстояло разобраться с решеткой, перекрывающей трубу:

– Технические работы мы проведем, – успокоил Лопатин гостя, – ночи сейчас темные, а у ребят есть опыт…  – он повел рукой, – в таких делах…  – Ивана Ивановича и Марию Максимовну поселили подальше от глаз милиционеров, на уединенной дачке в Кратово:

– Приняли мы их радушно…  – Лопатин следил за входом в Ленинку, – Волк останется доволен…  – он был уверен, что подельник жив:

– Максим Михайлович не такой человек, чтобы сгинуть на границе, – сказал он британцу, – он вас ждет, в вашем Лондоне…  – Лопатин вспомнил единственную фразу, которую он знал на английском языке, выученную до войны, в школе: «London is a capital of Great Britain»: