Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
— Но поймите еще одно, — предупреждающе говорил Шувалов, — как бы твердость вашего характера, упорство и настойчивость не породнились с честолюбием. Честолюбивого, тщеславного художника нетрудно затравить, выбить из колеи мелкими интригами, на что весьма способен петербургский высший свет.
— И это знаю, Иван Иванович, и даже предвижу: не угодишь одной собаке, как целая псарня может наброситься. Клубок интриг, сплетен, клеветы подкатит к ногам, запутает, и ты уже не работник, если ко всему подобному станешь относиться небезразлично. Нет, мне достаточно одной профессии ваятеля, а что касается интриг — пусть ими занимаются ожиревшие бездельники. Нашему брату, отдавшись искусству, будет не до интриг. Да и способности наши в этом направлении не будут развиты, хотя бы потому, что время придется употреблять на дело. И здесь, на чужой стороне, и у себя на родине особенно. Но отнюдь не означает быть покладистым и уступчивым в угоду кривде. Избави бог, никогда!..
— Упрям будет, черт, — только и сказал в заключение Шувалов.
Следя за работами всех шести русских учеников, Шувалов видел их рост и по достоинству оценивал вкус и способности каждого. Шубинские работы ему нравились больше других, и он заказал Шубину портрет-барельеф. С заказом Шубин справился быстро и великолепно. Вскоре ему через Шувалова поступил еще более солидный заказ на бюсты знаменитого графа Алексея Орлова-Чесменского и брата его — Федора.
Глава девятнадцатая
А случилось это так: братья Орловы, Алексей и Федор, после одержания блестящей победы над турецким флотом, уничтоженным в Чесменской бухте, предприняли путешествие в Италию, где они и пребывали инкогнито под вымышленной фамилией Островых. В секрете «Островы» держались не очень долго. Скоро в Италии и других странах Европы стало известно о пребывании Орловых в Риме, приехавших не ради прогулки, а в политических интересах России. Братьям Орловым всюду стали воздавать почет. Особенной честью пользовался при всех встречах граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, командовавший русским флотом в Чесменском морском сражении. Будучи в Ливорно, Алексей Орлов заказал одному итальянскому живописцу написать картину Чесменского боя. Художник охотно согласился, но сказал, что он не видал морских сражений, не видал, как, покачиваясь на волнах, горят корабли.
— Это препятствие будет устранено, — сказал граф и распорядился, ради прекрасного произведения, на глазах художника и при великом собрании народа уничтожить одно пострадавшее в Чесменском бою судно. Зрелище инсценированного морского боя и сожжение судна в Ливорнской гавани произвело на жителей сильное впечатление.
В ту пору, часто встречаясь с Шуваловым, братья Орловы изъявили желание быть «увековеченными» в мраморе лучшими итальянскими ваятелями.
— Зачем вам итальянцы! — возразил Шувалов. — Я могу вам рекомендовать нашего скульптора, который, пожалуй, заткнет за пояс итальянцев. Молодой, старательный, даровитый. Он сделал по моему заказу барельеф, и все находят его работу великолепной.
Орловы посмотрели мраморный барельеф Шувалова и были удивлены изяществом работы, а главное — сходством изображения.
— Может ли он бюсты сделать?
— Может! — заверил Шувалов Орловых и приказал своим сотрудникам привести из русской колонии Шубина в посольство для переговоров.
Узнав, что приглашают для встречи с графами, Шубин нарядился в парадную академическую форму; длинный кафтан с начищенными пуговицами, шпага с позолоченной рукояткой, новенькое шелковое накрахмаленное жабо и завитые в кудри светло-русые волосы придавали ему торжественный вид. Он шел к Орловым и по пути в посольство обдумывал разговор, дабы доказать, что долгие годы учения в Петербурге, Париже и Риме не прошли даром, оставили след образованности. Но все его думы о том, как он будет вести себя и отвечать на расспросы знатных особ, совершенно рассеялись в момент самой встречи. В коридоре посольства у входа в апартаменты, где проживали братья Орловы, стоял часовой, русский матрос высокого роста с закрученными усами. Как только Шубин приблизился к дверям, часовой подтянулся, сделал ружьем «на караул» и, видимо, приняв Шубина в его парадном одеянии за какого-то вельможу, шедшего не куда-нибудь, а к самим графам, четко отрапортовал:
— Матрос с корабля «Не тронь меня». Во время моего караульства происшествиев не произошло и никаких препятствиев не случилось. Дозвольте, ваша светлость, знать, кто идет к их сиятельствам, я сей минуту доложу господину адъютанту… — Матрос выпалил все это залпом и, уставившись немигающими глазами на Шубина, остолбенел. Шубин, услышав знакомый голос, тоже растерялся. Если бы не эти усы и не так сумрачно было в коридоре, он сразу узнал бы матроса. Но матрос опередил его. Глаза у него заискрились, и дрогнувшим голосом он проговорил:
— Федот! Шубной! Да ведь это ты?!
— Дудин! Черт! — удивленно воскликнул Федот Иванович. — Никита!.. Не может быть. Такое только во сне бывает.
— Судьба, дружок, судьба! — начал было объяснять Дудин, но Шубин, не дав ему и слова вымолвить, крепко стиснул в объятиях, поцеловав его в колючие, пропахнувшие табаком усы, и, не выпуская из объятий, заговорил:
— Думал, Никита, о тебе. Слыхал, что архангельские матросы со своим флотом вышли в Средиземное море. Думал, но никак не ожидал, что увижу…
— Федот, потише, я на посту. Ты-то какой важный стал! При шпаге, при галунах. Генерал — да и только!..
— Это только форма, Никита. А как я здесь оказался, поговорим потом. Для этого найдем время и место. Ну и ну! Черт ты этакий, заугольник холмогорский. Где только наши мужики не бывают! Бывало, северяне-землепроходцы до берегов Тихого океана доходили. А тут, на-ко, двое из Денисовки в самом Риме!..
В эту минуту дверь распахнулась, и граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, одетый в штатское платье, показался в коридоре.
— Часовой, с кем ты тут разговор ведешь?
— Ваше сиятельство, простите за нарушение службы караульной. Вот, земляка своего встретил, Шубного, к вам они идут.
— Как земляка?
— Да из одной деревни, оттоль, отколь и покойный Михайло Ломоносов. Все мы денисовские…
— А вы кто такой? — спросил граф Шубина.
— Я скульптор, ваше сиятельство. Иван Иванович Шувалов приказал явиться к вам.
— Ах, вот оно что! Прошу ко мне!..
Шубин поклонился и, обернувшись к Дудину, сказал:
— Ас тобой, Никита, мы должны встретиться и как следует поговорить.
— Надо, надо, Федот. Столько лет. Столько разных перемен в жизни…
Орлов, слушая их, снисходительно улыбнулся, сказал, обращаясь к Шубину:
— Ваш землячок — преотличный матрос. Неоднократно в боях храбрецом себя показал. Потому его к себе в охрану принял. Храброму человеку честь и слава.
Дудин просиял, долго улыбался, когда Шубин и граф удалились в апартаменты…
— Ну, милейший, Шувалов говорил мне о вас, что вы становитесь искусным ваятелем. Можете бюсты сделать? Да быстро и преотлично? — обратился Орлов к Шубину.
— Попытка не пытка, — ответил Шубин. — Возьмусь охотно, а что выйдет и понравится ли вашему сиятельству, того не ведаю. Это же не сапоги сшить, сапоги и те надо умеючи. А искусство требует умения и вдохновения. К тому же опыт у меня не велик. Учусь…
— За труды вознаградим щедро, — сказал граф.
— Благодарствую, было бы заслужено и делом оправдано, — согласился Шубин и спросил: — Когда прикажете начать лепить модель с натуры?
— Дня через три-четыре. Побываем с братом в Неаполе, возвратимся, и тогда начинайте. А вашему земляку даю отпуск на четверо суток, и вот вам задаток двадцать червонцев — гуляйте!.. — Граф Орлов-Чесменский подал Шубину руку и, ощутив сильное пожатие ее, сказал, улыбаясь: — Силен. Добры ребята у нас в Поморье на Севере. Эх, какой бы мичман из вас получился! На медведя хаживал? — неожиданно спросил Орлов Шубина.
— Нет, не доводилось.
— А я, брат, хаживал, в Ропше, там под Питером однажды один на один на рогатину брал. Ей-богу, не хвастаю!..
— Чесма, я думаю, покрепче того медведя была, ваше сиятельство.
— Оно конечно, в Чесменской бухте мы такую берлогу разворошили, на удивление всему свету. Наши матросы и солдаты там доказали храбрость и преданность долгу. Какую мы там туркам иллюминацию учинили!.. Итак, как ваше имя, отчество?
— Федот Иванович.
— Приходите, Федот Иванович, через четыре дня сюда со всеми вашими приспособлениями и инструментами и в час добрый начинайте…
Граф проводил Шубина до дверей и приказал слугам подготовить помещение для работы скульптора, а часового Дудина освободить от несения караульной службы на четыре дня, предоставив ему свободное хождение по Риму со своим земляком.
Никита Дудин подобной радости еще в жизни не испытывал. В такой дали от родины — и вдруг встреча с земляком и другом детства и юношеских лет! Шубин вместе с ним пришел в караульное помещение при посольстве и ждал, пока он переодевался, меняя одежду. Дудин оделся празднично в новенький голландский кафтан и брюки светло-зеленого сукна, новые чулки с башмаками из крепкой кожи, на голову лихо напялил шляпу с бантом коричневого цвета, присвоенного только для ношения матросам, служившим на корабле «Не тронь меня». Не прошло и часа, как они вышли из посольства и, не сговариваясь и не упрашивая друг друга, оказались в таверне, да в такой богатой винами и закусками, каких харчевен нет и не было никогда ни в Холмогорах, ни в Соломбале. Шубин звякнул кошельком о столешницу. Подошел слуга, который выслушал его, и стол был мигом накрыт чистой скатертью, а затем внушительные кружки и графины с вином и тарелки со свежей жареной рыбой и ваза с фруктами заполнили стол. Друзья перекрестились, подняли кружки, чокнулись:
