Сергей Кравченко - Яйцо птицы Сирин
Ермак решил поступать осторожно. Компромиссная схема предусматривала создание резервного полка по совету Пана и горячее базирование его на озере Большой Уват с удобным и коротким речным выходом в стык Ишима и Иртыша. В этот отряд стали отправлять припасы из Искера, Тобольского стана, подвозить продовольствие из Ишимских кочевий. Следующей задачей была разведка. Для досмотра дальних подступов ускакал дозор на Вагай. Если там москвичи не встретятся, наблюдатели должны были плыть до Тобольска. Если и там гостей опередят, то посылать татарский разъезд до Алашлыкского становища Таузака.
Атаманские кадры тоже решили рассредоточить. Пан ушел командовать озерной базой. Михайлов поплыл вверх по Ишиму вербовать конных татар с оружием, как бы для летних скачек и соревнований по рубке лозы. Сам Ермак объявлялся в нетях, якобы не вернулся еще с весеннего рейда на Ягыл-Як — эта река начиналась неподалеку и вела в сердце Сибири, в среднее течение Оби. На самом деле Ермак с Пешкой и Боронбошем переехали на северный берег Иртыша для наблюдения за Искером.
Встречать царских людей в Тобольске вызвались Святой Порфирий и Мещеряк. Порфирий собирался сразу разобраться в истинных намерениях москвичей. Уж если его, расстригу воспримут нормально, то шанс на сотрудничество есть, а если приезжие попы сразу забрызжут анафемой, значит приехали всех подбирать под себя. Порфирий, Мещеряк, Андерсен и десяток казаков уселись в два струга, прихватили царевича Маметкула и убыли по течению.
До Тобольска дошли быстро, по пути на Вагае видели дымный сигнал «путь свободен». В Тобольске занялись подметанием дорожек, «починкой» новых еще крепостных сооружений, демонстративной дрессировкой салаг из татарской молодежи. Все пушки зарядили каменной картечью, кроме одной — для салюта.
Но гостей все не было.
Наконец от Бабасана прискакал раскосый дьяволенок с известием о боях. Сотня Болховского обидела людей князя Таузака. Встреченные дружелюбными улыбками и показательными танцами туземных девок, московские стрельцы разнежились в «завоеванной для них» стране, стали песни орать, потащили танцовщиц по кустам, пытались сразу, без подготовки и предварительных ласк крестить Правое Переднее Копыто в Тоболе. На бесшумные татарские стрелы ответили ружейным громом, спалили любимый насест Таузака, весь аул его зачистили до земной коры.
Оставшиеся в живых татары и татарки зайцами брызнули в лес, понесли во все концы тревожную эстафету. На Бабасанском кольце татарам удалось то, чего не удалось в прошлый раз. Сзади вереницу судов Болховского подперли лодки Таузака, из Бабасанской рощи хлынул дождь стрел, за поворотом поджидали все новые и новые стрелки. Пришлось Болховскому тоже высаживаться, огрызаться огнем, плыть дальше, снова попадать под обстрел. Поэтому на Иртышские просторы струги московские выскочили злобно, с трудом удержались против иртышского течения, на какое-то время подставили крепостной артиллерии незащищенные бока, и, наконец, причалили с десятком трупов и приблизительным сороком раненых. И еще какое-то количество бренных тел без отпеванья речка унесла.
Болховской, Глухов, поцарапанный Биркин вылезли на пристань разъяренные, чуть не засветились сразу. Глухов едва удержался от прямых обвинений в измене, пособничестве дикарям, науськивании нечистой силы на Христово воинство. Потом эти невысказанные и несправедливые обвинения уступили место «справедливым» и многократно оглашенным:
— почему Ермак нас не встречает?
— почему провожатые не были высланы на Кукуй?
— почему для волока не нашлось людей?
— почему по Тоболу не выставлены гарнизоны для береговой охраны и безопасности проезжающих?
И еще другие капризы произносились расстроенным начальством, пока его в баньку не отвели. Тут под водочку, рыбку и медвежатину дорогим гостям спокойно посочувствовали, согласились, что оно и правда «способнее» бы вышло, если бы Иван Кольцо с Кукуйскими, а лучше с Чусовскими казаками наперед заехал, да всю бы дорогу обеспечил. А то, как снег на голову упали, чего ж тут удивляться? Но мы и таким гостям рады.
Это банное слово — «гости» — не больно-то понравилось боярину Болховскому. Он его отложил в памяти туда, где уже лежал ломаный перевод с татарского: «мы друзьям и братьям нашего Ермолай-богатура, Искер-кагана всегда рады!», — так неудачно поприветствовал православного боярина поганый Таузак.
Пока штатские в баньке парились, Порфирий подошел к приезжим священнослужителям. Но те с ним только парой слов перекинулись, благословляться не стали, ушли в отведенное помещение. Меж собой вели разговор о строении церквей, крещении поганцев, опасении от присутствия шведско-немецкого неправославного большинства. Порфирий сделал ценный вывод, что о его расстрижении известно, наставления по сибирской миссии имеются точные, и дальше все пойдет по-старому московскому «номоканону» — правилу церковной службы и мирского житья. От этого понимания у Порфирия гадко заныло внутри, будто у него и правда под складками рясы и живота сидел тошнотворный бес.
«Мало я вас в Волге крестил!», — горько каялся Святой Порфирий.
Иван Кольцо наконец был «расконвоирован», но ничего определенного Порфирию и Мещеряку доложить не мог. Да, жалованная грамота есть — у Болховского в сундуке лежит. Да, Сибирью управлять должен как бы Ермак. Но «войско сибирское» назначен «принять» Болховской, наших казаков построят под его началом, шведов, немцев, литовцев-чухонцев и татар соберут в отдельные сотни. Тобольской крепостью «столичной» определен править голова Глухов. Биркина из Перми прихватили для всяких сыскных дел. Чего он тут будет «разыскивать», сами понимаете. — Ну, а Птица? — По Птице те же бабушкины сказки — вечная молодость, вечная любовь и ве-е-ечная ве-есна!...
Вот такая неприятная петрушка с этих дней в Сибири и завертелась. Болховской, Глухов и пуганые попы засели в крепости, замуштровали, поглотили стрелецкой сотней крепостной гарнизон. А Биркин поехал Искер посмотреть, Ермака повстречать. Пока без грамоты.
Ермак вернулся в Искер по вести о новых порядках. Тут ему Биркин передал «повеление» Болховского ехать в Тобольскую крепость. Ермак оставил на хозяйстве Боронбоша, Айслу с Птицей, расположения резервного войска не выдал и прибыл на Тобол. Здесь потянулась такая же неискренняя волынка. Московские тихой сапой подтянули рычаги власти под себя, и Ермаку выходило только выполнять их указы о «замирении» мятежных улусов, сопровождении биркиных «розысков» («где тут золото? где алмазы?») и ждать большого подвоха.
Иногда Биркин брал кого-нибудь из татар и ехал в улусы «принимать присягу Белому Царю». На замечание, что уже присягали, только отмахивался. За присягу требовал «пошлину», — кто сколько даст. Можно мехами. С улусными ханчиками Биркин вел разъяснительную работу, обещал персональное жалованье «за верность и вести», дознавался о прежних делах и словах Ермака.
Так постепенно, за лето и осень 1583 года Ермак и его друзья поняли: конец мечтам о царстве справедливости, о казачьей республике, о добре и мире. Все растаяло в суровой реальности бытия, все прошло, как с белых яблонь дым.
Глава 32
1584
Сибирь
Ликвидация 1
По последней воде 83-го года Болховской отправил в Москву царевича Маметкула. Это было в духе Александра Македонского и Юлия Цезаря — поселить в столице метрополии наследников колониального царька, обезопасив таким образом «династическую преемственность» в новом царстве. Биркин перед отправкой дознавался, нет ли поблизости еще каких-нибудь родичей Кучума? Но нет. Никто не указал на Айслу.
С осенним обозом были также отправлены меха, кое-какие Искерские вещи, не взятые Паном на озеро за ненадобностью.
А по устойчивому льду, по хрустящему белому снегу уже и обратные сани прилетели. О чем писал воеводе Болховскому Иван Васильевич, Ермаку не доложили. Ему и вручение «Святогоровых броней» с жалованной грамотой до весны отставили. Торжественная эта процедура никак не могла совершиться без полного церковного регламента. А для литургии церковь нужна. А построить ее в Тобольске или Искере можно только по весне, и освятить хотелось тоже не посреди великого поста. Стали ждать Пасхи, пережидать весну. Но так Богу было угодно, что именно на весенних днях 1584 года сошлись в единый узел линии жизни всех главных героев нашего повествования...
Хиромантия наука хилая. Нет в ней четких математических обоснований, достоверной аргументации, физического смысла. Так, — намеки одни, да подкат многозначительных глаз. Много я повидал всяких экстрасенсов, гадателей-шмонателей, маскарадных дам, и ни у кого из них не добился четкого ответа на примитивные вопросы: «С чего вы взяли, что Телец бодает Деву в доме Козерога?», «Как вы находите линию жизни у безрукого «афганца»?», «В каких единицах измеряли «гигантский негативный потенциал?». Молчание ягнят. Мычание телят.
