Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
Так за разными разговорами путешественников шло время. Челио Малеспина многое знал об ученых и государственных деятелях. Чего он только не увидел и не пережил во время своих путешествий, его память впитала это в себя, и он так умело преподносил все незначительные мелочи, придавая им свежую окраску, что фигуры и предметы, как живые, стояли перед глазами слушателя.
У дона Джузеппе часто менялось настроение: то он был весел, то задумчив, даже мрачен. Когда Малеспина спрашивал его о причине, он односложно отвечал, что нужно уладить в Милане некоторые финансовые проблемы, которые и беспокоят его.
По дороге они нигде не останавливались: ни в Болонье, ни в Сиене. Часто, когда лошадям нужно было отдохнуть, дон Джузеппе шел по городу или полю пешком, не обращая внимания на своего компаньона. В другой же раз он был приветлив, покупал дорогие вина и фрукты и с радостью угощал своего словоохотливого спутника.
Оказавшись недалеко от Флоренции, дон Джузеппе решил задержаться в Борго{103}, в нескольких милях от города. Он сказал Челио:
— Здесь, мой дорогой товарищ, я должен попрощаться с вами — пункт вашего назначения перед вами, здесь мы должны будем расстаться друг с другом. Я навещу в этих горах старого дядю, которого, если не увижу сейчас, возможно, не увижу никогда. — При прощании возник вежливый спор, ибо миланец хотел возместить флорентийцу все расходы, связанные с путешествием, и оплатил всё путешествие сам. Малеспина противился, но ломбардец был настойчив, даже повелителен, и Челио в конце концов пришлось уступить.
— Я богат, — заявил ломбардец, — и если моя сделка не сорвется, то я буду гораздо богаче вас. Я заметил, что вам иногда приходилось платить больше для моего удовольствия, чем заплатили бы вы, будучи один. Потому вы, совсем еще молодой придворный, не должны нести ущерб по моей милости.
— Добрый друг, — прочувствованно промолвил Челио, — я много раз напоминал вам, что вы ничего не знаете о дворе. Ведь это совершенно естественно; ибо когда богатый купец общается с господами, он всегда видит только оболочку, маску.
— В ваших словах есть доля правды, — ответил тот, — и все же я хочу на правах более старшего дать вам на прощание совет, он будет гораздо дороже, чем та незначительная сумма, о которой мы вели столь ненужные споры.
— И каков же ваш совет?
— Если вы хотите стать придворным, меньше рассказывайте другим, особенно незнакомцам, о том, что, как вам кажется, вы видели или пережили.
— Старина! — воскликнул раздраженно Челио. — Я должен поблагодарить вас за добрый совет, и всё же мне не хочется этого делать. Я — личный секретарь моего милостивейшего господина, и меня повесят, если выдам хотя бы пустяковый секрет или сведение, даже самое безобидное, полученное при расшифровке раньше, чем другие. О том, что я рассказывал вам там, в Риме, болтают даже дети на улицах.
— Все равно, — возразил старший, — иногда ты многое отдал бы за то, чтобы вернуть назад, казалось бы, ничего не значащее слово. Слишком часто из-за болтливости попадаешь в определенную зависимость от людей, с которыми лучше не иметь ничего общего; с незнакомыми или чужими людьми это вызывает своего рода доверительные отношения, а они потом могут привести к зависимости. Тому, кого считают словоохотливым, умный клеветник легко может приписать такое, чего тот никогда не говорил, и сумеет заставить других поверить в это.
Попутчики расстались недовольные друг другом.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Было начало июля, который принес в этом году небывалую жару. В Италии уже давно заметили, что в жаркие месяцы совершается больше преступлений и убийств. На севере же давно обратили внимание на то, что холодный климат ожесточает сердца людей больше, чем мягкий и теплый. В прекрасной Флоренции во всех домах и дворцах старались создать приятную свежесть и прохладу, многие богатые семьи выехали в горы в свои имения, и двор герцога тоже решил посетить несколько прелестных замков за городом.
Франческо Медичи был занят работой во дворце. Еще не обремененный годами, он уже начинал полнеть. Выражение его лица было мягким и приветливым, но он стремился напустить на себя серьезный вид. Его пристальный, умный взгляд одновременно отталкивал и завораживал. Франческо перенял его у короля и первых грандов в Испании, которых видел во время своего длительного пребывания там. Этим взглядом он часто ставил своих подданных в неловкое положение.
Перед ним стоял его секретарь Малеспина. Герцог, казалось, был им доволен и с удовлетворением слушал доклад о новостях в Риме. Ему было приятно узнать все мелочи о своем брате-кардинале, сообщаемые ему тайным секретарем. Не без злорадства он выслушал несколько анекдотов о частной жизни, а также о мелких слабостях, которые допускает в спешке или по небрежности человек, не зная того, что находится под неусыпным надзором.
Вошел камергер и доложил о визите герцога Браччиано. Франческо заметно стушевался и вполголоса промолвил с выражением глубокой досады на лице:
— Браччиано? Откуда прибыл этот неугомонный человек так неожиданно, так внезапно, как гром среди ясного неба? Что ему нужно во Флоренции?
Он махнул камергеру, тот вышел, раскрыв двустворчатые двери, и в ослепительном платье вошел высокий, статный мужчина с королевской осанкой. Франческо поднялся навстречу ему с сияющим от радости лицом и сердечно обнял его. Малеспина остолбенел, он готов был вместе с дворцом провалиться сквозь землю, ибо герцог Браччиано оказался не кем иным, как доном Джузеппе — его недавним спутником. Пока князья обменивались приветствиями, секретарь, бледный и смущенный, поспешил удалиться, а Паоло Джордано не подал даже вида, что знаком с ним. Секретарь понял, что будет умнее промолчать о вечере в Риме и совместном путешествии со знатным попутчиком.
Спустя некоторое время вошел и младший брат герцога, необузданный дон Пьетро. В его облике просматривались благородные черты Медичи, но в глазах блуждал беспокойный огонь, лицо было бледным, изнуренным. Чувствовалось, что он сильно взволнован. Войдя, он сразу принялся твердить о своем позоре, бранить семью, где ни отец, ни брат не прилагают усилий, чтобы наказать его жену, вызывающую публичные скандалы.
— А что будет дальше? — закричал вдруг дон Пьетро, нервно жестикулируя. — Я больше не буду терпеть это позорное пятно на своей семье!
Браччиано заговорил о разводе, о том, чтобы упрятать заблудшую женщину в монастырь.
— Чтобы привлечь еще больше внимания? — спросил Пьетро, нетерпеливо топнув ногой. — Гораздо проще и надежнее другое средство, которое не потребует вмешательства суда и священника.
— Что ты имеешь в виду? — спросил герцог.
— Ты так долго жил в Испании, — ответил тот, — и не знаешь? Только при одном подозрении, даже не имея доказательств, что женщина обесчестила мужа, там уже хватаются за кинжал.
— Мой принц, — промолвил Браччиано, — подумайте трезво и хладнокровно, прежде чем решитесь на крайние меры. Элеонора красива и умна. Вы прежде любили ее, избавьте себя, супругу и свет от трагедий. Не позволяйте клевете и подозрениям разрушить ваш дом, на блестящих страницах истории которого судьба уже оставила кровавые следы.
Великий герцог продолжал монолог в том же духе, взывая принца к благоразумию, но дон Пьетро прервал его негодующим криком:
— Что может знать старик о терзаниях молодого сердца? Пусть он сам сохраняет спокойствие и мягкость, тогда бедная сестра сможет наконец насладиться или семейным счастьем, или свободой. Но нет, господин герцог, вы годами в разъездах и уже, по сути дела, потеряли семью. Вы думаете и поступаете как итальянец, вы тоже чувствительны, когда дело касается вашей чести. Но сестра не подает вам повода для гнева и мести. А великий герцог — мой брат? Он всегда умеет быстро устранить того, кто встает у него на пути. Как ни мало вы, друг мой, беспокоитесь о своей супруге, вы непременно всполошились бы, если бы позор стал очевиден, и выбрали бы тот же путь, который я имею в виду. Главное преимущество аристократии перед низким отребьем в том, что нам не надо задаваться вопросами о форме наказания и праве. Если мы пойдем на уступки, то родовитый князь всегда будет в накладе, ибо мелочные и завистливые бюргеры станут оспаривать его законное право и унижать его на каждом шагу.
Великий герцог, казалось, молчаливо одобрял эти высказывания.
Разговор перешел в другое русло, и дон Пьетро удалился. Князь Франческо проводил его задумчивым взглядом, будто взвешивая про себя, сколько насилия уже свершилось в доме Медичи и сколько трагедий еще произойдет.
Браччиано удалился со словами, что намеревается отдохнуть в своих охотничьих замках, помириться со своей любезной супругой, которую слишком часто оставлял без внимания, посвятить себя воспитанию сына, то есть стать наконец примерным отцом семейства — до сих пор он жил совсем по другим законам. Герцог улыбнулся приветливо, но лукаво, по-своему истолковав эти слова. Браччиано отправился в свой дворец — распорядиться о подготовке большой охоты в горах. Пьетро тоже уехал со своей ветреной супругой и немногочисленной свитой. Изабелла встретила супруга в некотором смущении, ибо не видела его уже несколько лет. Ее удивили происшедшие в муже перемены: такой приветливой доверительности она не встречала в нем в прежние, лучшие, годы.
