Вера Хенриксен - Знамение
«Ой!» — вырвалось у нее. Из пальца текла кровь, и она поднесла его ко рту, чтобы зализать ранку. Бросив сердитый взгляд на льночесалку, она улыбнулась: нельзя одновременно чесать лен и думать о своей жизни!
Через два дня после разговора Сигрид с Энундом, сразу после дня летнего солнцеворота, в Эгга прибыл скальд Сигват.
Он уже не первый раз гостил в усадьбе с тех пор, как Кальв стал хозяином; дважды он бывал здесь с королевскими поручениями. И теперь он тоже прибыл по приказу конунга, привез важное известие для Кальва и желал поговорить с ним наедине.
Сигрид нравилось и одновременно не нравилось присутствие Сигвата. Его глаза теплели, когда он смотрел на нее; и у нее возникало ощущение слабости, подобное тому, которое она испытывала при первых встречах с Энундом на Бьяркее.
Явившись первый раз в дом, Сигват старался держаться от нее подальше, но она заметила, как его черные глаза преследуют ее.
Он смеялся и шутил с Кальвом.
Да, наложница родила ему дочь, признался он, когда Кальв намекнул на это. Сам король крестил ее и дал имя Туве.
Он сказал, что женился, но не на матери Туве. Говоря это, он искоса посматривал на Сигрид. И она подумала, что если он и сожалел о том, что было между ними в Каупанге, ему не понадобилось много времени, чтобы утешиться.
И все же ей тяжело было сознавать разницу между этими двумя мужчинами и думать о том, как близка она была к тому, чтобы выйти замуж за Сигвата.
В следующий раз, когда он гостил в Эгга, она не могла придти в себя несколько недель.
Он попросил, чтобы она показала ему свои ткацкие работы. Она спросила у Кальва, не хочет ли он тоже посмотреть, но он ответил, что нет, он не разбирается в ткачестве. И она повела Сигвата в одну из кладовых.
— Не хочешь ли ты подарить мне одну из своих работ? — спросил он, когда они стояли рядом на коленях, и при тусклом свете лампы, смотрели на разложенные на полу ковры. — Это давало бы мне ощущение того, что со мной осталась часть тебя.
Она была удивлена, это было так неожиданно. И, не глядя на него, она ответила:
— Ты не должен так думать обо мне.
— Я ничего не могу с собой поделать, — ответил он. Его рука искала ее руку, и она не воспротивилась этому. Он взял ее ладонь и поднес к губам — но только на миг.
Потом усмехнулся.
— Ты же знаешь, любому скальду нужна женщина, о которой он тоскует, — сказал он, — и лучше всего та, которая не может ему принадлежать. У Кормака была Стейнгерд, у Гуннлауга Змеиного Языка была Хельга, у Тормода Скальда Черных Бровей была Торбьёрг. А у меня есть ты. Возможно, это даже к лучшему, что мы не женаты…
— Я никогда не слышала о том, что ты сочиняешь обо мне висы, — сказала она.
— Разве ты не знаешь, что закон запрещает сочинять любовные песни?
— Мало кто принимает всерьез этот закон.
— И напрасно. Вспомни Оттара Черного. В какое трудное положение он поставил самого себя и королеву Астрид, сочиняя о ней стихи! Он посвящал ей любовные песни, когда она еще не была замужем.
— Я слышала, что дело здесь не столько в самих песнях, сколько в том, что он вынужден был произнести их вслух при короле, — сказала она.
— Да, он произнес их перед королем. Но только после того, как мы с ним подправили кое-какие места. В своем первоначальном виде песня была неудачной, и я не думаю, что его голова осталась бы на плечах, если бы король услышал эту песнь.
Я сочинил о тебе песнь, Сигрид, и не одну. Но я держу в тайне эти висы, чтобы не разрушать дружбу с Кальвом и не порочить твое имя.
— Надеюсь, ты не такой обманщик, как Тормод Скальд Черных Бровей, который слагает песнь для одной женщины, а потом использует ее, чтобы завоевать других.
Он снова усмехнулся.
— Чтобы тебе не врали, не надо ни о чем спрашивать!
— Не мог бы ты произнести одну из своих вис? — спросила она.
Но он только покачал головой.
— Может быть, в другой раз, — ответил он.
— В таком случае, ты не получишь от меня ковер…
Он бросил на нее плутовской взгляд.
— Я говорю о тебе в одной из известных песней, — ответил он. — И видя ее вопросительный взгляд, он продолжал: — Разве ты никогда не слышала эти висы о битве у Несьяра, в которых я говорю:
Нам за гром секирный —
Пускай, уступали
Мы числом — не станут
Пенять девы Тренда
Те ж мужи заслужат
Позор у разумных
Дев, кто загребали
В брани бородами[12].
— Ну, получу я твой ковер?
— Ты получишь тот, который подходит по содержанию к этой висе, — ответила она, протягивая ему самый маленький из ковров.
— Нет, — со смехом ответил он в тон ей. — Я хочу тот, с медом Суттунга, который ты выткала в тот раз, когда я впервые увидел тебя.
Он попытался обнять ее, но она со смехом отстранилась.
— С годами ты не стал скромнее, — сказала она. Но ковер ему все-таки дала.
И вот он снова в ее доме, беседует с Кальвом в старом зале. Она не знала, что ей делать, она была неуверена в себе.
Она подумала о том, что ей лучше было бы на время уехать. Съездить в Бейтстадт на пару дней, в любом случае ей нужно было проверить, как там дела. Кальв разрешил ей самостоятельно вести там хозяйство, и она частенько наведывалась туда, как до, так и после смерти Торы.
Но она гнала эту мысль прочь. И она сама, и Сигват знали, что между ними никогда ничего не будет. И что изменится оттого, что он сочинит в честь нее висы? Кальв об этом не знает, его это не заденет, думала она, как часто делала и до этого.
И все же вечером она держалась рядом с другими женщинами, избегая взгляда Сигвата.
Но она постаралась сесть поближе, чтобы слышать, о чем он разговаривает с Кальвом.
Сигват говорил, что ездил на север в свою усадьбу, прежде чем отправиться в торговое плаванье в Руду.
— Торд Фоласон тоже поедет с тобой? — спросил Кальв.
— Причем тут Торд Фоласон?
— Я думал, вы с ним друзья.
— Я вижу, ты давно уже не был в королевской дружине. Он никогда не простит мне ту шутку, которую я сыграл с ним, когда Рюрик собирался сбежать.
Кальв покачал головой.
— Я совсем забыл об этом, — признался он.
— Мы с Тордом обнаружили, что Рюрика нет, — продолжал Сигват. — И мы не знали, что делать, потому что ни он, ни я не осмеливались разбудить короля. И тогда я спросил Торда, не хочет ли он рассказать королю о случившейся беде, если тот уже проснется. И Торд сказал, что да, он поговорит с ним, если я осмелюсь разбудить короля. После этого я приказал одному из священников звонить в церковный колокол. И Торду пришлось стоять возле королевской постели и объяснять ему, сонному и раздраженному, все.
— Все ужасно боятся будить короля, — заметил Кальв. — Но вряд ли стоит относиться к ночному сну с такой предвзятостью. Я слышал, что ты не осмеливался нарушить его ночной покой даже тогда, когда его любовница родила сына и оба, мать и ребенок, были в опасности…
— Это верно, — ответил Сигват. — Будить его столь же опасно, как медведя в берлоге. Я предпочел сам дать мальчику имя и тем самым вызвать гнев короля, но не будить его.
— Ты еще хорошо отделался, — заметил Кальв, — могу себе представить, каким странным показалось королю имя Магнус.
Сигват захохотал.
После этого разговор пошел о более серьезных вещах.
Они говорили о союзе короля со шведским королем Энундом и о том, что король Кнут хочет подчинить себе всю Норвегию. Он полагал, что имеет наследственное право владения страной, доставшееся ему от отца, Свейна Вилобородого, правящего большей частью Норвегии.
После этого они говорили о новом христианском праве короля.
Кальв полагал, что король слишком торопится с изменением законов, Сигват же воодушевлялся, когда речь заходила о том, что Олав следует христианским законам, несмотря на то, что в отдельных местностях сохранялись прежние законы.
— Он сделал то, чего не удавалось сделать до него никому, — сказал он, — он сделал из Норвегии государство настолько сплоченное, что его уже невозможно раздробить на куски.
Но Кальв был с ним в этом не согласен.
— Во многих местах королем недовольны, — сказал он, — он действует слишком быстро. Государство может развалиться на куски еще во время его правления.
— Ты теперь говоришь не так, как говорил во времена королевской дружины, Кальв Арнисон, — сказал Сигват.
— С тех пор я многому научился, — ответил Кальв, — я не склонен к принятию поспешных решений. И, на мой взгляд, король сделал много необдуманных шагов. Если бы он был в здравом уме, он не вынес бы смертный приговор Асбьёрну Сигурдссону из Тронденеса. И если бы Торарин Невьольвссон позволил бы королю убить себя, конунг нажил бы себе врагов как среди эгденцев, так и среди холейгенцев. Что касается холейгенцев, то они и раньше были недовольны им — и не без причины: он запретил им покупать зерно на юге в неурожайный год. Ты же знаешь, чем голоднее вошь, тем сильнее она кусает.
Сигрид знала, о чем идет речь; она слышала от Финна Харальдссона о поездках на юг Асбьёрна Сигурдссона.
