Евгений Маурин - Венценосный раб
Из всех дам свиты императрицы Густава особенно очаровали Екатерина Дашкова и Мария Девятова.
Сорокалетняя Екатерина Илларионовна пленила Густава своим недюжинным умом. С ней было интересно поговорить, потому что эта женщина состояла в непосредственном общении со всеми великими умами того времени. И в результате Густав был так побежден ее широкой образованностью, что пожаловал ее званием члена новоучрежденной Стокгольмской академии наук.
Но еще более пленили его те минуты, когда ему удавалось поговорить с любимицей императрицы, Марией Девятовой. Густаву сообщили ее историю. Мария была выкрадена в детстве цыганами[5], потом попала в гарем, который открыто держал властный временщик Потемкин. За строптивость последний упрятал Марию в сумасшедший дом, откуда ей удалось тайно бежать. Тогда Мария в мужском костюме поселилась под видом пажа у великого князя Павла Петровича, которого давно тайно любила. Но это не была любовь фавориток французского типа. Ровно ничего не искала Мария для себя, только счастье царственного друга преследовала она. По ее настоянию великий князь Павел Петрович женился, чего от него требовала мать. Затем многое пришлось перетерпеть Марии вследствие преследований Потемкина, пока истина не выплыла наружу. Тогда императрица взяла несчастную девушку к себе и окружила ее ласками и вниманием. Но в душе несчастной Марии продолжала жить неутешная грусть. Она не могла забыть любимого Павла и оставалась верной его памяти, избегая в то же время ради его пользы каких-либо сношений с ним. И вот эта-то неизбывная грусть придавала особенный меланхолический оттенок ее нежной красоте.
Густава трогали чистота и глубина ее самоотверженности, и сам добрый, чувствительный по природе, он чуть не со слезами думал, как несправедлива судьба, отказывая этой чудной девушке в праве на личное счастье. И чудаковатый король относился к ней, как к какой-то величайшей святыне.
Девятова отвечала тоже искренней симпатией на симпатию короля. Она знала, что, в сущности говоря, этот бедный король очень несчастен. Она знала, что его жена не любит и не уважает его, что любимая женщина нагло обманывает его, что дворянство и армия смотрят на него с тайным недружелюбием[6], что остальные государи смеются над ним и что сама Екатерина, расточавшая ему ныне столько любезностей, оставаясь наедине со своими друзьями, на всякие лады издевается над своим новым союзником.
Между тем, по мнению Марии, и Густав тоже был достоин лучшей участи. Конечно, не Бог весть как был умен шведский король, но он был лишь именно чудаковат, и некоторые странности придавали ему порой вид какого-то Иванушки-дурачка. Между тем главной причиной было то, что Густав запоздал родиться. Родись он на сто лет раньше, это был бы величайший государь. Но теперь его душа рвалась к подвигам, а действительность в лице ослабевшей Швеции связывала ему руки.
На почве этой обоюдной симпатии у Густава и Марии при встречах возникали долгие разговоры, не раз затягивавшиеся до полуночи. И совсем иным, чем прежде, шел король после этих разговоров в дом, где жила «госпожа Лильегорн».
Целый день парада, дипломатических переговоров и работы утомляли Густава, и он хмуро и нехотя отвечал Адели на ее расспросы о положении дел. К тому же теперь, после долгого наслаждения близостью прекрасной и чистой Марии, Адель начинала видеться ему совсем в ином свете. Он замечал, что ее молодость создана искусственно, что Адель вовсе не так натуральна, что в ее голосе, движениях, даже ласках чувствуется какая-то фальшивая струна. Однажды императрица, в расчеты которой вовсе не входило, чтобы влияние Гюс, слишком легко подкупаемой, упрочилось, нарочно обронила в разговоре тонко рассчитанную фразу, из которой явствовало, что Гюс действовала в этом деле далеко не бескорыстно. Еще очень недавно такая фраза заставила бы Густава вспыхнуть, ответить какой-нибудь резкостью, теперь же он равнодушно пропустил ее мимо ушей, с какой-то скорбью думая о том, что в поведении Адели действительно чувствуются предательство и измена. Словом, то отчуждение, которое началось в душе Густава еще год тому назад и сменилось кратковременной вспышкой доверия, теперь начинало пускать глубокие, мощные ростки. Только Густав сам не отдавал себе вполне ясного отчета в своих чувствах. Он объяснял это усталостью и думал, что по возвращении в Швецию все пойдет прежним чередом. Словом, он переживал то самое состояние, которое лучше всего сравнить с водой, замораживаемой при абсолютном спокойствии. Если ничто не нарушает этого покоя, то вода может охладиться до очень низкой температуры и все же оставаться в прежнем, жидком состоянии. Но достаточно малейшего толчка, достаточно бросить в воду камень, как она на глазах быстро начнет кристаллизоваться в лед. И душе Густава нужен был такой толчок, чтобы истинные чувства к Адели могли сразу выкристаллизоваться.
IV
Так прошла неделя, и наступил день отъезда. Оба монарха взаимно осыпали лиц свиты подарками, орденами и знаками милостивого внимания. Шведы получили кто портреты императрицы в бриллиантах, кто высшие русские ордена. Русские получили такие же портреты Густава с равным количеством бриллиантов равной величины и соответствующие ордена. Кроме того Екатерина преподнесла Густаву картину, изображавшую ее во время мирной беседы с ним. Эту картину писал знаменитый датский художник Гейер, специально выписанный для этого императрицей.
Утром в канун отъезда Густав зашел на минутку к Адели, чтобы предупредить ее, что не сможет в этот вечер побывать у нее, так как, наверное, он с императрицей засидится, а завтра предстоит ранний отъезд.
Адель посетовала, что «противные» дела совсем отняли у нее милого Густава, но внутренне осталась очень довольна. Сейчас же после ухода Густава шустрая Роза кинулась с записочкой Адели к Ларсу Гьортсбергу.
Но случилось так, что к вечеру у императрицы разразилась адская мигрень. Еще за парадным прощальным обедом она начала чувствовать легкое недомоганье, и последнее стало так быстро усиливаться, что Екатерина еле-еле досидела до конца. В десять часов, когда обед кончился, она извинилась и ушла к себе. Густав поговорил некоторое время с Чернышевым и Безбородко и тоже ушел. Он испытывал большую досаду. Ведь он так рассчитывал в этот вечер поговорить с Девятовой!
Угрюмо шел Густав по галерее, соединявшей оба дома. Чем наполнить пустоту вечера? Ему не хотелось ни говорить с кем-нибудь из дипломатов, ни читать, ни работать. И спать тоже еще было рано… Разве сыграть с Ларсом партию в шахматы?
Эта идея понравилась Густаву. Ларс был любимейшим из «garcons bleus»[7] короля, и его бойкий, насмешливый ум часто разгонял морщины на лбу Густава.
Но в передней перед кабинетом короля находился другой паж.
– Где Ларс? – спросил Густав. – Разве не его дежурство сегодня.
– Нет, ваше величество, Гьортсберг сменит меня в двенадцать часов ночи.
Король недовольно повел плечом. И от этого приходилось отказаться! А именно сегодня ему хотелось легкой, беспритязательной беседы… Уж не пойти ли к Адели?
Король взглянул на часы и покачал головой: было уже начало двенадцатого… Но тут он выглянул в окно, и это окончательно решило его сомнения. Что за чудная, теплая ночь! И как ярко светит мечтательный, таинственный диск луны!
Густав накинул плащ и пошел к Адели, с наслаждением вдыхая солоноватый воздух, которым тянуло с нагретого моря. Озаряемый луной и окутанный зеленью, мирно спал маленький чистенький городок. Вдали, почти на самом краю города, в полосе яркого лунного света белел дом, где жила Адель. Вот кокетливая береза и угрюмая сосна, словно верные стражи, приникшие к окнам спальни. Но почему в этих окнах свет? Что же она делает, почему не спит?
Густав подошел поближе и остановился против окна. Легкий ветерок слабо колыхал плотную занавеску. Вдруг та откинулась, и в окне появилась Адель. Она была в очень откровенном «дезабилье», и как ни кратковременно было это явление, Густаву показалось, будто за нею виднеется какая-то стройная фигура, одетая в расстегнутый голубой мундир. Густав сделал шаг вперед, но занавеска сейчас же упала, и Адель скрылась. Тогда, не помня себя от бешенства, король бросился в дом.
Дверь подъезда была на крючке, но Густав так бешено ударился о нее, что крючок отлетел. Король кинулся вверх по лестнице, которая вела на второй этаж. Дверь спальни Адели тоже была заперта, и, когда Густав постучался, оттуда послышалось удивленное:
– Кто там?
– Это – я! Сейчас же откройте! – крикнул он задыхаясь.
Послышалось поспешное шлепанье туфель, щелкнул замок, и в открывшейся двери показалась встревоженная Адель.
– Это – вы, Густав? Что случилось? Почему…
Но король не дал ей договорить. Оттолкнув Гюс, он кинулся в комнату.
