Роуз Тремейн - Музыка и тишина
Я должен немедленно заняться поисками нового, более молодого регента с тем, чтобы мы и впредь наслаждались божественной музыкой Св. Бенедикта Целителя. Но в голову мне запала одна мысль. Почему бы, мой возлюбленный сын, тебе не вернуться к нам и не занять эту должность? Никто лучше тебя не знает, сколь высокий уровень музыкального совершенства мы здесь поддерживаем, и, не погрешив против истины, я могу сказать, что твои таланты не пропадут втуне. Более того, регенту платят хорошее жалованье, и Энтони Граймс очень часто говорил мне, что абсолютно ни в чем не нуждается. И еще: я знаю, сколь велико твое желание сочинять, а не только играть и петь. Так вот, мой дорогой Питер, прежде всего я обещаю тебе, что среди твоих обязанностей найдется время и для собственного творчества. Даю тебе в этом святое истинное слово. И я не вижу, почему бы с таким прекрасным хором, как наш, нам не опробовать твои сочинения во время службы и не сделать прихожан Св. Бенедикта Целителя твоими первыми слушателями.
Повинуясь желанию твой матушки, я больше не стану тебя уговаривать. Если ты не хочешь отказываться от своего, безусловно, высокого положения, я это пойму и впредь не буду говорить о моем предложении. Знай лишь, как возрадовалось бы мое сердце, если бы ты жил здесь, в родной семье, и работал в стенах моей церкви.
Что же до всего остального, то позволь мне послать тебе портрет жениха Шарлотты мистера Джорджа Миддлтона. Он человек плотский, но плоть у него, кажется добрая. В Шарлотте он души не чает. Называет ее «моя дорогая Маргаритка» (хоть я и не знаю почему). Когда он смеется, а это случается весьма часто, его подбородок начинает презабавно дергаться. Мы посетили его дом в Норфолке, он большой и удобный; жених Шарлотты разводит скот, выращивает орехи и прочие новомодные овощи, привезенные из Франции и Голландии, и пользуется явным расположением соседей. Короче говоря, он человек хороший, и по глазам Шарлотты я вижу, что она хочет его, хочет иметь от него детей, а раз так, то я верю, что все у них будет хорошо.
Надеюсь получить от тебя письмо еще до того, как древесные украшения покроются полированным блеском и упадут на землю.
Твой любящий отец
Джеймс Уиттакер Клэр
Кирстен: из личных бумаг
Заявляю, что еще никогда в жизни я не переживала такого трудного времени.
Ничего удивительного, что так много женщин меняют реальность на забвение, которое приносят крепкие напитки — я слышала, что сейчас на них помешан весь Копенгаген, — или затанцовывают себя до смерти. Жизнь женщины постоянно чревата Осложнениями, и если женщина не спит, то ей приходится о них думать и искать какой-нибудь выход. Клянусь, бывают дни, когда я так Измучена и телом и духом, что мне хочется только одного — лечь в постель и никогда не просыпаться.
До возвращения Короля из его Норвежских Копей, когда я каждое утро, открывая глаза, спрашивала себя, что за Вещь ожидает меня в этот день, и вспоминала, что проведу несколько часов с Отто, вновь унесусь далеко отсюда в галопе нашей страсти, что член моего любовника будет входить в меня, как вздыбленный Жеребец, покрывающий Кобылу, вот тогда я считала, что Мир — прекрасное место. Но, увы, увы, это время прошло! Я осталась беременная, с болью, животом, пугающей необходимостью скрывать его от Короля, пока не пройдет достаточно времени и я смогу притвориться, что этот Ребенок его. Ребенок послужит мне оправданием, и Королю придется отнестись к этому с уважением. Он любит Детей и породил их столько, что я и сосчитать не могу. Этот ребенок будет Рейнским мальчиком с соломенными волосами и золотистой кожей, но это неважно. Король поверит, что он его.
Между тем Граф не может навещать меня здесь, а сама я не смею — иначе раскроются все мои планы — выскальзывать из Дворца для свиданий с ним.
Но мы обмениваемся письмами. Мой старый приятель Джеймс, Разметчик Теннисного Корта, который как-то раз, давно, сорвал у меня неприличный поцелуй и с тех пор попал ко мне в Рабство, согласился быть лазутчиком и сновать между жилищем Отто и Росенборгом с письмами, спрятанными в рабочую сумку.
Мы пользуемся своеобразным кодом, перемешивая Немецкие, Французские, Английские, Итальянские и Латинские слова. Друг друга мы называем Бригиттой и Стефаном. Стефан служит Кучером. (Ах, Кучер, Отто, meln lieber![10]) Бригитта — это дочка Кожевенника. (Ах, и она знает, как надо сдирать кожу, mon tres cher Comte![11]) И между ними, во всех словах, которые льются из-под пера, ни одной правильной грамматической конструкции. На самом деле Бригитта и Стефан — сбившиеся с пути кондитеры, из языка они пекут кекс, который никто в мире, кроме них самих, не находит съедобным.
И кроме этой переписки у меня не осталось ничего, что доставляло бы мне хоть немного удовольствия и радости. Дни проходят, и все. Лето принесло золотистую жару. Я мечтаю о губах Отто. Я посылаю Эмилию в сад за цветами, чтобы наполнить их ароматом мои одинокие комнаты.
Дела с моей Матерью и семьей Эмилии тоже идут не так, как нам бы хотелось.
Эллен Марсвин уже дважды навестила семейство Тилсенов, но оба раза так и не смогла увидеть маленького Маркуса. Однако, несмотря на свой провал в роли нашего шпиона в Ютландии, она потребовала и получила от меня мою Вибеке Крузе — Женщину Торса — и сделала ее своей собственной Девой Гардероба. Для меня Загадка, зачем ей понадобилась эта Женщина. У Вибеке твердый характер, и она не обижается — как Йоханна, — когда я ее ругаю, но свои обязанности по Гардеробу исполняет не настолько отлично, чтобы ее не могла заменить какая-нибудь Местная Женщина в Боллере, к тому же она слишком подвержена Любви к Сластям, отчего ее очень часто можно поймать на том, что она набивает свой живот засахаренными сливами, айвовыми тарталетками и ложками Абрикосового Крема. Так что она дорого обходится, и поэтому ее отъезд не слишком меня огорчает. Просто меня изумляет настойчивость моей Матери, и я начинаю думать, уж не замышляет ли она какой-нибудь Тайный План, имеющий отношение к этой жирной Вибеке.
Но ее отсутствие меня ничуть не беспокоит. По правде говоря, я устала от всех моих Женщин с их бесконечным нытьем и жалобами, и, когда бы они ни попались мне на Глаза, у меня возникает сильное желание прогнать их прочь. Я бы хотела всех их отослать и оставить одну Эмилию для всех частей моего тела. Но поскольку мои платья и драгоценности — предметы неодушевленные и вялые, им необходим этот Кружок Недовольных, чтобы вкрахмалить, вгладить, вполировать и впарить в них хоть немного раздраженной жизни. Бывают дни, когда я надеваю юбки в таком гневе и раздражении, что, даже если оторву ноги от земли, юбки будут держать мое тело как ни в чем не бывало. На шею мне надевают рубиновое ожерелье, которое от своего яростного сияния кажется горячим, как кровь.
К черту Женщин! По крайней мере. Бог даровал мне Эмилию, и я клянусь, что ее мягкий характер — хорошее оружие против Безумия, которое подстерегает меня среди моих обманов и двойных обманов.
Я стараюсь успокоить ее в отношении Маркуса. Я говорю ей, что нам надо быть терпеливыми. Но однажды она говорит мне:
— Мадам, мне приснилось, что Маркус утонул в Корыте.
И я заключаю, что она очень о нем тревожится. Порой, когда она читает мне, ее глаза вдруг отрываются от книги. Когда мы играем в карты, она иногда теряет всякое представление о том, кто выигрывает.
Я стараюсь развеять ее страхи и, как обещала, вожу покупать подарки для Маркуса. Мы уже отправили Механическую Птицу (которая заводится ключом, как часы, потом открывает клюв и издает ледяную трель). Матросскую шляпу, пару красных сапог и котенка. Я написала моей Матери, чтобы при следующем визите в дом Тилсенов она осведомилась об этих предметах и попросила их показать. Котенка зовут Отто.
Мой единственный Дурной Поступок за этот безотрадный месяц связан с моими Рабами Самуилом и Эммануилом.
Как его просили, Король отдал их мне, чтобы они служили только мне и исполняли только мои приказания и ничьи другие. То, что они не получают жалованья и живут жизнью настоящих Рабов — за исключением того, что их не заковывают в цепи и они носят дорогие одежды, — пробуждает во мне особое волнение. Я уверена, что это чувство Вещь Предосудительная. И тем не менее я его испытываю. И я твердо знаю, что оно имеет прямое отношение к тому вопиющему факту, что я, исполняя обязанности Супруги Короля, чувствую себя на Положении Рабыни, поскольку не облечена властью, за исключением той, которой могу пользоваться посредством своего тела или своей Хитрости.
Это мое волнение — Явление особое, и я никому о нем не рассказываю, даже Эмилии, поскольку уверена, что ей будет неприятно о нем услышать. Но сейчас я признаюсь, что в прошлый понедельник, когда я в полном одиночестве обедала в своей комнате и два Негритянских мальчика опускались на колени около моего стула (Посол Лэнгтон Смит подсчитал, что им примерно по пятнадцать или шестнадцать лет), держа на головах блюда и корзины со всякими лакомствами, из которых я могла что-нибудь выбрать своими тонкими белыми пальцами, во мне зашевелился маленький червь Удовольствия.
