Юрий Мушкетик - Семен Палий
Капитан круто повернулся, взмахнув полой застегнутого до самой шеи длинного кафтана, и пошел со двора. Один из его свиты задержался в комнате, кинув Палию какую-то бумагу, и исчез за дверью, шепнув лишь: «От пана полковника Гладкого».
Гладкий подтверждал в письме то, о чем еще два дня назад сообщили гонцы из Полесья. Вновь избранный региментарий Вильга по приказу коронного гетмана подошел с войском к Припяти. Сам Вильга расположился в Чернобыле. У региментария пятьдесят хоругвей: валахских, панцырных, гусарских, да казацкие полки Яремы Гладкого, Искрицкого, Килияна. Ярема Гладкий доносил еще, что к Вильге идет также отряд немецкой пехоты и артиллерия, а какой-то игумен, из боязни не назвавший себя, уведомил его, что гарнизон Белой Церкви тоже усилен.
Палию было над чем задуматься: против него развертывалось большое наступление.
Обо всем этом Палий рассказал на раде. Казаки единодушно требовали выступить против региментария. Особенно возмутило их то, что с поляками были и казачьи полки.
Расходились, когда с выгона уже возвращалось стадо. Палий и Андрущенко прижались к тыну, пропуская скот. Медленно проходили коровы. Овцы трусили, дробно пощелкивая копытцами, и терлись о ноги Палия и Андрущенко. Но вот проехали на лошадях пастухи со свернутыми бичами в руках, и казаки двинулись дальше.
— Стада какие! Завидуют вражьи ляхи нашим достаткам…
— Свернем в переулок, — перебил его Палий, — вон опять табун идет, измажут кони. Жинка заругает, скажет — в «кавуны» с детьми играл. Через этот двор выйдем стежкой к валу.
— Погоди, впереди табуна, кажись, казаки едут. А с ними еще кто-то. Ей-богу, татары!
— Чего их нечистый несет? Иди один, верно опять какое-нибудь посольство. Я пойду к себе.
Едва Палий успел надеть кунтуш и подпоясаться, как в ворота въехали всадники. В дом вошел Савва.
— День добрый, Семен! Принимай гостей — татары приехали.
— С чем?
— Послы от хана.
— А кого же это он к нам снарядил?
— Буджацкий ага с беями и мурзами. Ничего не скажешь — знатное посольство.
— Проси, пусть заходят.
В светлицу один за другим вошли ага, еще два посла и толмач. Последним вошел и остановился в стороне молодой красивый татарин.
Послы поклонились, толмач вышел вперед и перевел слова аги:
— Великий хан послал меня, его верного слугу, пожелать тебе долгих лет жизни и передать подарки великого хана.
Ага ударил в ладоши. Два низкорослых татарина внесли и положили на ковры красивое шелковое седло, лук и золотой колчан с серебряными стрелами. Палий махнул рукой, останавливая приготовившегося переводить толмача, и по-татарски обратился к аге:
— Пусть аллах дарует хану доброе здоровье и много лет счастливой жизни. Передайте хану, что я благодарен ему за подарки.
Ага взглянул на Савву, который сидел в стороне, и приблизился к Палию.
— Я хочу поговорить кое о чем с паном полковником.
— Как можно? Завтра поговорим. Вы — с дороги. Не такой уж я негостеприимный хозяин, чтоб сразу начинать беседу. Да и обычай нам это запрещает.
Ага хотел возразить, но Палий взял его за плечи и увел в соседнюю комнату, поручив Федосье устроить гостей.
Вернувшись, он увидел, что молодой татарин, вошедший последним, стоит на прежнем месте. Теперь он подошел к Палию и несмело сказал:
— Вам мать поклон передавала.
— Какая мать, откуда?
— Моя маты, из Бахчисарая, — ответил татарин по-украински.
Палий напряженно наморщил лоб, стараясь вспомнить что-то забытое, давнее. Потом снова взглянул на юношу и почти крикнул:
— Маруся? Сестра?! Так ты сын ее! Значит, она жива?
— Да, я племянник ваш. Мы про вас много слыхали. Мамо просили меня поехать к вам, батько долго не пускал, а потом согласился. Тут и случай представился.
Палий усадил племянника и еще раз вгляделся в его лицо.
— Похож. Слыхал я, будто она жива, только не очень верил. Сколько лет прошло, я тогда еще таким, как ты, был. Рассказывай все про нее… Нет, разденься сначала. Федосья, иди сюда… Тебя как звать?
— Чора-мурза… Чора просто.
Парень совсем растерялся. Раздеваясь, он отвечал на вопросы Палия, от смущения путая украинские и татарские слова.
— Мать велела оказать, чтоб пан полковник не слушался увещаний аги и не подписывал договора, — говорил Чора. — Ага даже не ханом послан, а самим султаном турецким. Султан только на время замириться хочет.
— Понимаю, не удержались под Азовом. Мир нужен, чтобы против русских больше войск бросить. Я об этом сразу догадался. Не выйдет: с чем приехал, с тем и поедет. Ну, а теперь рассказывай.
— Мать очень по вас скучает. Она любит вас, а я маму люблю, немилы мне походы на людей безвинных. Она мне часто песни поет. Только отец не велит ей петь эти песни.
Беседовали до поздней ночи. Потом Палий вышел за ворота и присел на колоде выкурить люльку. К нему подошел Савва:
— Не спится?
— Еще успеем поспать. Дымок сойдет, сон придет, — ответил Палий и пыхнул люлькой.
Савва поймал ночного мотылька и стал с нарочитой внимательностью разглядывать его. Палий улыбнулся: странно было видеть большое, грубоватое, с торчащими усами лицо Саввы рядом с нежным, прозрачным тельцем мотылька. Савва вытянул губы и легко подул на мотылька.
— Почему ты при мне не захотел с послами говорить?
— Потому, что думаю говорить с ними не только при тебе.
— При ком же еще?
— Завтра к нам приедет посланец Мазепы Роман Проценко, так я хочу поговорить при нем.
— Зачем при нем? Чтоб показать Мазепе нашу покорность?
— При чем тут покорность? Разве ты не догадываешься, зачем они приехали?
— Пленными обменяться.
— Не только. Они станут уговаривать нас заключить с ними договор, — вернее, перейти к султану на службу.
— А Проценко, значит, прислан за нами наблюдать? Ты думаешь, легко будет Мазепу обвести?
— Я и не намерен его обводить. Разве только припугнуть немножко: Мазепа в Москву донесет, что к нам со всех сторон подъезжают; может, тогда и царь скорее согласится к себе принять.
— Как бы эти переговоры при Проценке нам во вред не пошли.
— Думаю, что нет. Вот к лучшему ли будет, того не ведаю.
— На мою думку, так все вроде к лучшему идет.
— Ну, мне пора, спать хочется… Ты ко мне шел?
— Я… да нет. Проходил мимо, вижу, ты куришь…
Ночью Палий вдруг проснулся от легкого прикосновения Федосьиной руки к плечу:
— Семен, поднимайся, Цвиль просит выйти, обоз какой-то пришел.
Палий быстро оделся, вышел на крыльцо. Ночь была тихая, светлая. За садом, как бы заглядывая через верхушки яблонь и груш, яснел месяц, заливая неживым, бледным светом двор и улицу, золотя крест на куполе церкви, которая высилась вправо через дорогу.
На крыльце Палия поджидал Цвиль и еще какой-то невысокий человек.
— Батько, — зашептал Цвиль, — обоз московский, порох, свинец, ружья нам привезли, вот старший над обозом.
Палий крепко пожал протянутую ему руку.
— Вот спасибо большое. Будет, чем шляхту угощать. Величать-то тебя как?
— Это неважно, Иваном зови. Где нам выгружать товар свой? Красный товар тебе привезли.
— Сколько возов?
— Восемь.
— Прямо во двор въезжайте, вон к тому хлеву, а потом мы уже в погреб перетащим. Цвиль, позови казаков на помощь.
— Не нужно. Сами управимся, посветить бы только.
Семашко, который тоже оделся, зажег в сенях сальный фитиль и, прикрывая его полой, понес к хлеву.
Тихо поскрипывая колесами, во двор один за другим въезжали возы.
Когда возы были разгружены, Палий подошел к Ивану.
— Ну, теперь пусть хлопцы задают волам корм и в хату идут, потом будем на ночь устраиваться.
Но Иван сказал, что не велено им задерживаться в Фастове, они должны затемно уехать из города.
Тогда Гусак и Семашко погрузили на один из возов барило оковитой, бочонок меду и полмешка сала. Прощались возле ворот. Возы, так же тихо поскрипывая, выехали со двора и медленно двинулись вдоль улицы, оставляя за собой серое облако пыли.
Месяц почти спрятался за деревьями, и на двор легли длинные тени.
Проценко приехал на другой день утром. Палий посадил посла Мазепы рядом с собой за широкий дубовый стол и извинился, что не может сейчас принять его как следует, ибо ждет послов от хана; вот когда их примет, тогда, дескать, и поговорить можно будет с глазу на глаз.
Вдоль стен горницы уже сидели и стояли сотники и казаки. Ага вошел. При виде стольких людей он недовольно поморщился, прищурив и без того узкие щелочки косо прорезанных глаз.
— Я хотел поговорить один на один…
— У меня нет тайн от своих людей. Позови толмача.
Вошел толмач. Ага немного помялся, но решил говорить.
— Пан полковник, хоть ты уже много лет водишь казаков в наши земли, однако хан прощает тебе все. Нет более ласкового сердца, чем сердце хана…
