Алексей Шеметов - Вальдшнепы над тюрьмой (Повесть о Николае Федосееве)
Улица переламывается, передний её конец падает под гору и соединяется там с центром города. Красные, синие, зелёные и коричневые крыши, недавно очищенные от снега и ещё не запылённые, создают яркую мозаику, и в этой красочной пестроте кое-где сияют золотые купола. Виднеется белое здание университета — туда скоро подойдёт Аня, и надо поспешить.
Вышло не так, как осенью. Теперь ждать пришлось ему. Он ходил взад и вперёд вдоль многоколонного здания, притихшего, опустевшего на праздник, и вспоминал, как вот тут толпились зимой полицейские, и с грустью думал об исключённых студентах, разбросанных по глухим губерниям.
Аня появилась внезапно.
— А я долго смотрела на тебя из-за колонны, — сказала она. — Ты даже и не ждал, нисколько не волновался. О чём так задумался?
— Вспомнились друзья. Те, кого уж больше не встретить.
— Да, это горько. Но хоть сейчас-то улыбнись. Вот так. Что будем делать?
— Давай побродим по улицам.
— Мы с тобой ни разу не завтракали, не обедали, не ужинали вместе. Может быть, зайдём куда-нибудь?
Он к этому не готовился, и денег у него было всего тридцать копеек. Правда, он носил с собой кассу Верхне-Волжского землячества, но посягнуть на неё не мог ни в коем случае.
— Куда же мы зайдём? — сказал он.
— Вот под горкой — молочная.
— Молочная? В молочную можно.
— А в ресторан? Милый, я же знаю, как ты живёшь. Деньги у меня есть. Мы можем зайти даже в ресторан, но туда я не хочу. Хочется просто немножко поесть. С тобой. Идём.
Она прижималась к его локтю, а свободной рукой, откинув полу бурнуса, придерживала платье, чтобы оно не задевало за панель. Они свернули на Университетскую, потом спустились коротким проулком под горку.
В молочной они взяли горячих кренделей, топлёного молока и сели в угол за столик.
— Чудесно! — сказала Аня. — Мы всегда можем приходить сюда завтракать. Нет, днём я в институте, далеко, давай забегать сюда вечерком. Хорошо? Голодаешь, наверно?
— У меня же есть уроки.
— Не скрытничай. Знаю, что дают тебе эта уроки. Кефира не хочешь?
— Не хочу.
— Коля, вон какие-то реалисты. Глаз с тебя не сводят.
Николай обернулся — на него смотрели, улыбаясь, Исаак Лалаянц и Миша Григорьев. Они подзывали его жестами к себе.
— Извини, Аня, я на минутку, — сказал Николай.
Он поднялся и подошёл к реалистам. Исаак вскочил со стула и обнял его.
— Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат! Ну, как вы? Присядьте.
Миша не кинулся обнимать, только привстал и спокойно пожал руку.
— Рассказывайте, — сказал Лалаянц. — Давно не виделись. Гимназию, наверно, уже забыли? А мы вот всё ещё тянем лямку в своём училище. К экстерну не готовитесь?
— Некогда, Исаак.
— Понимаю. Ваша работа стоит того, чтоб отказаться от университета.
— Ну, а как вы? Нашли, к чему приложить силы?
— Конечно, нашли, — сказал Григорьев. — Может быть, не совсем то, что искали, но что поделаешь, если опытные товарищи не хотят помочь. Пойдём своей дорогой.
— Ладно, Миша, не будем вспоминать старые обиды, — сказал Исаак. — И не будем пока делить дороги. Ещё сойдёмся.
— Друзья, близится лето, — сказал Николай. — Многие разъедутся. И студенты, и гимназисты, и реалисты — все разбредутся. Соберутся осенью — тогда и пойдёт настоящая работа. Надеюсь, будущая зима окончательно нас объединит.
— Вас, кажется, ждут? — сказал Исаак. — Родственница?
— Нет, просто знакомая.
— Не задерживаем. Всех благ, дружище.
Николай вернулся к Ане.
— И этих готовишь в кружок? — сказала она.
— Нет, эти уже вступили. Недавно. Понимаешь, в нашем кружке, а ещё не знают, что с нами. Они в ноной группе.
— Всех принимаете, только я остаюсь в стороне.
— Ты знаешь о наших делах больше, чем кто-либо.
— Да, но ты прячешь меня от своих друзей. Смотри, как бы это не кончилось плохо.
— Сбежишь? Однажды я уже подумал, что ты сбежала.
— Когда?
— В декабре, когда ты уехала в Астрахань. Тут как раз студентов высылали, и мне показалось, что ты бросилась за Митей Матвеевым.
— Что ж ты ничего не сказал мне, когда я вернулась?
— Неловко было признаться.
— А ты неплохой психолог. Если бы Митя предложил, я пошла бы за ним. В беде от человека невозможно отвернуться.
— Хорошо, я постараюсь поскорее лопасть в беду.
— Не выдумывай. Ты и так получил своё. Уже заказан.
— Это, Аня, цветочки.
Реалисты покинули свой столик. Исаак, оглянувшись в дверях, помахал рукой Николаю.
— Хороший парень, — сказал Николай. — Когда-то мы с ним жили на одной квартире.
— А этот, розовенький, его друг?
— Да, вместе учатся.
— Значит, они пришли к вам и даже не знают, что завёл их ты?
— Не знают. Я посоветовал познакомиться с ними руководителю нового кружка. Учимся конспирации. Пойдём?
— Да, теперь можно и побродить.
Побродить спокойно, однако, им не удалось. Только вышли на улицу — столкнулись с Ягодкиным, и он отозвал Николая в сторону.
— Знаешь, меня заинтересовала жизнь Ипполита Мышкина. Не сможешь ли достать стенографический отчёт по «Большому процессу»?
— Печатный? Его ведь уничтожили в том же году. Речь Мышкина переполошила правительство, и судебный отчёт сожгли. Сразу, как только он вышел из печати.
— Говорят, есть гектографический экземпляр. Здесь, в Казани.
— Попытаемся разыскать. — Николай видел, как удалялась Аня, которую он мог потерять в текущей толпе. — Разыщем, Костя, разыщем. Через недельку забегу к вам в институт.
Он догнал Аню и взял её под руку.
— Тебя это не раздражает? — сказал он.
— Что?
— То, что меня отзывают.
— Приходится мириться, раз у тебя такие связи,
— Да, связи разрастаются. Надо приводить их в порядок, в действие. Подобралось много людей, и все ждут настоящего дела. Осенью развернёмся. Будет у нас кружков десять, возможно, и больше. И ты войдёшь в самый центр организации. А пока занимайся с девицами. Готовь их к подступу. Знакомь с Марксом. Кстати, с Соней говорила?
— Говорила.
— И как она?
— Будет с нами.
— А её подруга, Поля?
— С той пока не сходимся.
Николай засунул левую руку в карман шипели и нащупал там крохотную хрупкую палочку. Вынул её. Это был обломок крапивного стебля.
— Вот, осталось на память, — сказал Николай и хотел показать эту случайно сохранившуюся грустную реликвию Ане, но кто-то схватил его сзади за локоть. Он оглянулся и увидел смеющегося Плетнёва.
— Гурий! Ты откуда? Выпустили?
— Толкотня, отойдёмте вон туда, — сказал Плетнёв.
Все трое зашли в какой-то закоулочек, но Аня, чтобы не мешать друзьям, отделилась от них, стала в сторонке.
Гурий был в старенькой куртке, а шапку ему заменяли густые волосы, чёрными крыльями падающие на уши. Худой, но неизменно весёлый, он казался удивительно прочным, не поддающимся никаким мялкам. Николай последний раз видел его в лавке Деренкова, много воды утекло с тех пор, многих студентов унесло, а этот всё-таки остался в Казани.
— Ну, выпутался? — спросил Николай.
— Выпутался. Никак не могут меня изгнать. Два раза загребали.
— Знаю. Услышал как-то, что освободили, и пошёл разыскивать в ночлежку, в Марусовку, а там смеются — опоздал, мол, голубчик, опять прибрали. Заинтересовал ты жандармов.
— Заботятся, знают, что жить негде. Зиму продержали в тепле, прокормили, теперь выпустили на подножный корм, скоро пойдёт зелень. А как ваши дела?
— Дела неплохие. Встретимся — поговорим,
— У Деренкова не бываешь?
— Давно не заглядывал. Ты мне очень нужен.
С типографией связь не потерял?
— Заходил вчера. Соглашаются взять на старую работу. Корректором.
— Хорошо. Есть интересная брошюра. «Политическая Россия». Надо её отпечатать.
— Подожди. Мой отчим скоро ляжет в больницу, переберусь в свой дом, вот тогда и займусь. В университет теперь не пустят, времени свободного будет достаточно.
Николай разжал пальцы и подбросил на ладони стебелёк, отломленный от крапивы на снежном Федоровском бугре.
— Гурий, ты, говорят, близко знаком с Пешковым.
— Да, хорошо знаком. Одно время он жил у меня под лестницей в Марусовке.
— Ещё не видел его?
— Не видел, но увижу. А что?
— Надо спасать пария. Он ведь стрелялся.
— Знаю.
— Нельзя допустить, чтоб второй раз пустил в себя пулю.
— Не пустит. Переболел.
— Мне всё не удаётся с ним встретиться.
— Как же ты хочешь спасать его?
— Надо дать ему работу. Нашу. Вот если б ты взял его печатать-то. А? Правда, пристрой.
— Это можно. Поскорее бы освободил отчим место. Дьявол, ненавидит меня насмерть.
К ним подошёл, точно из земли вырос, Сомов.
