Юзеф Крашевский - Гетманские грехи
– Поезжай к кастеляну! – со вздохом отозвался воеводич. – Решите что-нибудь, а я к вам присоединюсь.
Хорунжий окинул их взглядом и, видя, что от них толку не добьется, потому что и сам хозяин, и секретарь его сидели, как окаменелые, в глубокой задумчивости, встал с места.
Видя это, воеводич с беспокойством поднялся так же с кресла.
– Дай же мне знать! Дайте знать! Я с вами! Я неразлучно пойду с братьями; не хочу быть диссидентом! Где вы, там и я! Мое правило: что все решат, на то и я согласен!!!
Хорунжий сделал знак канонику.
– Ради Бога, я совсем без сил… Нет ли чего перекусить?
Секретарь взглянул на хозяина, но тот делал вид, что он поглощен своим горем и не слышит.
– Поезжай же, поезжай, хорунжий, советуйтесь, решайте! Не надо терять ни минуты! Бог вам поможет. Я совсем потерял голову.
Он присел около столика и оперся головой на руку.
Между тем хорунжий вместе с каноником вышли в залу с портретами. Здесь стоял, ожидая приказаний, старый дворецкий.
– Дайте закусить пану хорунжему, он замерз и проголодался! – сказал каноник.
Можно было заподозрить, что он и сам не прочь был бы воспользоваться случаем поесть…
Старый слуга окинул его проницательным взглядом.
– Сейчас, сейчас, – начал он поспешно своим угасшим голосом, – но у нас в это время нет ничего готового! Повара нет, и прежде чем что-нибудь сготовят… И пан хорунжий, точно на зло, всегда в такой день! Ей Богу же, правда!
– Ну, дай что-нибудь! – прервал каноник.
– Что-нибудь всегда найдется, но я вижу, что милостивый пан очень торопится! – сказал старик.
– Рюмку водки и кусок хлеба с солью, – выкрикнул хорунжий, – если уж у вас и яйца вкрутую нельзя получить!
– Как это нельзя! – с удивлением возразил дворецкий. – У нас все можно, всего вдоволь; только милостивый пан всегда в такое время: или ключница на другом фольварке, или повар болен. Благодаря Всевышнему, у нас всего достаточно, но бывают такие дни… Это каждый знает.
– Дай же водки и хлеба! – нетерпеливо крикнул хорунжий. – Я ничего у тебя больше не прошу!
Старый слуга заковылял из комнаты; хорунжий и секретарь остались вдвоем. Каноник мрачно смотрел то в окно, то на гостя, который, преисполненный невыразимой печали, казалось, забыл о том, где он, и что с ним происходит.
– Погибли мы! – забормотал он.
– Пан хорунжий, ведь это уже не первый случай бескоролевья, –возразил каноник, – благодарите Бога, у нас есть примас и другие достойные блюстители общественной безопасности…
– Да, вам хорошо так говорить! – вскричал хорунжий. – Вам-то, наверное, ничего не будет; сутаны и креста с вашей милости не снимут; но нас съедят, задушат, разорят, потому что внутренние распри неизбежны… quod Deus avertat! Угадай, Христос, кто тебя бьет!.. Не знаешь, куда обернуться!!!
Пока они так говорили, на пороге показался медленно шествовавший старик-дворецкий, неся на деревянном подносе в виде дощечки с почерневшим металлическим ободком квадратную фляжку, заткнутую простой пробкой, прикрепленной веревкой к горлышку. Рядом с ней на маленьком блюдечке было немного соли, а на другом – несколько кусков черного хлеба.
Он улыбался и говорил:
– Не прогневайтесь, пан хорунжий, буфетчик спрятал все серебро…
Я схватил, что нашлось под рукой, тороплюсь подать вам, а то пришлось бы долго ждать!
Гость, иронически усмехнувшись, взял бутылку, в которой виднелась мутная жидкость. Вынул пробку, поднес ко рту и покачал головой.
– Ну и варево у вас! – пробурчал он.
– Что нашлось под рукою; гданьскую водку и домашние наливки ключница позакрывала, а та как пойдет хлопотать по хозяйству…
Секретарь, к которому обратился хорунжий, не выказывал особого желания попробовать водку; но все же выпил полрюмки. Оба, выпив, сплюнули и закусили хлебом с солью.
Хорунжий еще пережевывал хлеб, но уже торопился к выходу. Каноник проводил его на крыльцо. Здесь он увидел конюха Паклевского, державшего коня под уздцы. Это зрелище вызвало у него недовольную гримасу.
В эту критическую минуту, после привезенного хорунжим известия о кончине короля, следовало хорошенько обдумать ответ канцлеру, чтобы не рассердить его.
Каноник поспешно вернулся в кабинет, где застал воеводича, стоящим перед распятием, со сложенными на груди руками и закрытыми глазами, бормочущим молитву, после которой он изо всей силы принялся бить себя в грудь. Затем, приподняв веки и зрачки к небу, он глубоко вздохнул, поцеловал распятие и, обращаясь к канонику, живо воскликнул:
– Хотел бы я, чтобы эти проклятые сумасброды свернули себе шею! Секретарь, должно быть, привык к таким внезапным переходам от набожности к проклятиям, потому что он ничуть не удивился подобному возгласу.
– Какие сумасброды? – спросил он.
– А эта милая фамилия, с которой человек волей-неволей должен действовать заодно, чтобы набить себе шишку! – объяснил воеводич.
– Я именно с тем и пришел к пану воеводичу, – сказал секретарь, – что теперь надо дважды и трижды подумать над ответом канцлеру, а его посол уже велел конюху приготовить коней к отъезду, так как он торопится ехать после оказанного ему приема!
– Прием! Прием! – проворчал воеводич. – Какой там прием. Я его и не принимал и не разговаривал с ним. Знать не знаю! Оставьте меня, сударь, в покое!
– Но прежде чем он уедет, – сказал каноник, – надо накормить его и его коней…
– Сейчас уж и кормить! – вскричал Кежгайло. – Разве же он не получил на дорогу, когда князь-канцлер отправлял его сюда! Сейчас и кормить! Вы, сударь, только бы и кормили всех и каждого, а такое гостеприимство ни к чему не ведет, только портит. Что же по-вашему? Просить его к обеду? Гм?.. Говоря это, Кежгайло погрузился в глубокое раздумье.
– Вы знаете, сударь, что у нас сегодня все постное? – прибавил он.
– Так ведь и он может есть постное, а… – шепнул секретарь и не докончил.
– Действительно, вы правы; ну, пусть он придет к столу; так будет лучше. Я ему покажу, что я для него чужой и чужим останусь.
– Пусть ваша милость прикажет накрыть на стол в зале; там еще есть бутылка вина, которую мы должны были откупорить для регента. На три рюмки хватит. Велите Ошмянцу дать пива.
– Ну, и просите его; что делать! Просите…
В дверь постучали; опять вбежал с испуганным видом Ошмянец.
– Посланный требует немедленно ответа, – живо заговорил он. – Он узнал от людей хорунжего о смерти короля и говорит, что ему надо спешить в Волчин.
Он почесал голову.
– Посол будет обедать с нами, – сказал каноник, – так приказал пан воеводич.
– Да как же это? Обед! Гм… Какой у нас обед! Ваша милость знает, –сказал он.
– Какой есть, такой и есть! Я не подумаю угощать его разносолами! У князя-канцлера служащие не привыкли к роскоши. Что же у нас на обед?
Слуга беспокойным жестом пригладил волосы.
– Что на обед? – сказал он. – Наша постная похлебка, селедка, зажаренная в масле и каша с маком!!! Вот и все…
– А чего же еще? – воскликнул воеводич. – Накрывай на стол в зале, понимаешь?
Ошмянец вышел. В продолжение всего этого времени Теодор, сильно обеспокоенный и взволнованный, выйдя из дворца, прохаживался по пустой горнице во флигеле. Он думал о том, как бы ему получить ответ и поскорее вырваться из этого дома…
Невыразимая боль сжимала его сердце. Эта заброшенная усадьба была родным гнездом его матери! Здесь она провела свое детство, здесь, может быть, блуждали ее первые воспоминания… Печаль всей ее жизни открылась перед ним при виде этой страшной усадьбы.
Он сам не знал, сколько времени прошло, пока вернулся Ошмянец, но ему казалось, что пытка эта тянулась целый век. Слуга, которого здесь называли паном дворецким, хотя под его командой были всего шесть оборванных работников, взятых наспех из конюшни и из псарни, с важным видом вошел в комнату.
– Скоро подадут обед, – сказал он, – и ясновельможный пан приказал мне просить, чтобы вы, сударь, откушали с ним. У нас теперь пост, и каноник extra rigorose требует соблюдения постных дней. Он говорит: отними корм у тела, и душа будет сыта. Что же делать? Мы должны в эти дни затягивать пояс потуже. У нас всю неделю, когда есть повар, кухня такая, что, как говорится, пальчики можно облизать; но в пост мы едим так, чтобы только не быть голодными. Вы, сударь, понимаете это?
Теодор не очень-то понимал, что он болтает, да и не до пищи ему было; он был страшно смущен этим приглашением к столу, но молчал.
После выкриков Кежгайлы он уже не думал еще раз увидеть его. Но невозможно было отказываться.
Ошмянец, видя, что его трудно втянуть в разговор, потихоньку вышел из комнаты. Теодор остался в еще более возбужденном состоянии, раздумывая, как ему держаться за столом, когда дворецкий вернулся и заявил, что воеводич ждет его.
Читая про себя молитву "Под твою защиту", пошел Теодор, словно на заклание. В сенях он не нашел уже встречавших его слуг, а каноник оказался в большой зале. Вместе с ним он вошел в залу с портретами, где стоял стол, накрытый на три прибора, но так, что место Теодора находилось в некотором отделении от хозяина и ксендза, на другом конце стола.
