Михаил Ишков - Вольф Мессинг
Ганусен, несомненно, обладал даром. Он как бы притягивал будущее и прошлое к себе или на себя и в состоянии преувеличенного, почти безумного транса вслушивался в сумасшедшие ритмы, бушующие в нем. Из музыки сфер он извлекал ответы на то, что зрителям казалось несбыточным, а для него уже свершившимся.
Ганусен брал какую-либо вещь в руки и долго рассматривал ее. При мне он долго и сосредоточенно разглядывал пробитый пулей портсигар и, «намагнитившись», вдруг заговорил о «чести, верности крови и жертвах ради будущего». Для нашего жанра это был совершенно неприемлемо. Публицистика слабо увязывалась с тайнами непознанного, которое по определению было выше всякой, тем более до предела политизированной, злободневности. О владельце портсигара Ганусен сообщил, что он простой немец, вставший в ряды борцов за честь нации. Пуля подлого убийцы (при этом на опущенном заднике очертилась гнусный абрис убийцы в ротфронтовской фуражке с утрированно громадной красной звездой), сразила его на демонстрации. Перед смертью герой (Ганусен так и выразился — «герой») призвал соратников быть верным родине и знамени. Тут же под грохот барабанов задник пополз вверх, открывая освещенный прожекторами белый круг на красном поле с вписанной в него черной свастикой. Световыми лучами ударили прожектора, оркестр заиграл «Выше знамя», и энтузиасты, вскочив и вытянув вперед руки, подхватили песню, сочиненную небезызвестным Хорстом Весселем.
Die fahne hoch!
Die Reihen fest geschlossen!
S.A. marschiert
Mit mutig festem Schritt…[47]
Скоро в зале не осталось сидящих. Я тоже был вынужден встать. Если принять во внимание, что по происхождению Ганусен являлся внуком старосты пражской синагоги, итог, к которому подвел свое выступление лукавый чародей, ошеломил меня. Сама мысль идти по его следам казалась мне мало сказать сумасбродной — просто отвратительной. Это будет нечестно по отношению к зрителям. Но кто они, мои зрители? Неужели вот эти любители хорового пения? Чем я мог бы заинтересовать их, если сам не смог усидеть на месте?
К счастью, очень скоро обнаружилось, что в Германии не перевелись приверженцы здоровых, не сводимых к политическому знаменателю, интеллектуальных ощущений. Сохранились и энтузиасты научного подхода к тайнам природы, ведь вопрос «хочу все знать», подспудно интересует всех без исключения, от обманутого мужа до вождя нации, кроме разве что профессиональных ученых, которым известно все на свете. Такая проницательность, как известно, объясняется тем, что для них не существует того, что неизвестно.
Как ни странно, самым любознательным зрителем оказался Адольф Гитлер, который в начале декабря тайно как частное лицо посетил мое выступление.
Это был прагматик до мозга костей. Он вскидывал руку только в присутствии чужих, а «Хорста Веселя» подхватывал исключительно на балконе или на трибуне, где его могли видеть сотни и тысячи поклонников. Гитлера отличало присущее только немцам деловое, я бы сказал приземленное отношение к мистике. Если сверхъестественное существует, а в этом у него не было сомнений, значит, оно должно работать на будущий рейх.
В общении это был исключительно приятный, я бы сказал, простой и душевный человек. У него были покатые плечи, выразительные глаза неврастеника, он был одет в дорогой темно-синий костюм и ничем не напоминал бесновавшегося на многочисленных карикатурах поджигателя войны, призывающего уничтожать плутократов и коммунистов. Гитлер мог околдовать кого угодно, и спустя годы я порой задаюсь вопросом, сколько их было, Гитлеров? Мне повезло познакомиться с энтузиастом, свято уверовавшим в то, что после излечения в госпитале от отравления газами ему посчастливилось заглянуть в страну арийских предков, побрататься с Нибелунгами, Рихардом Вагнером, Фридрихом Ницше. Выступавший в Спортпаласте оратор был совершенно другим человеком; третий общался с соратниками по партии; четвертый — с противостоящими ему политическими противниками. Я не знаю, какой по счету Гитлер являлся болтливым ангелом бездны, без сожаления подписывающим приказы на уничтожение миллионов моих соотечественников.
Мне впервые пришлось иметь дело с человеком, который вполне панибратски обращался с запредельным. Он без всякого трепета употреблял самые страшные по силе заклинания на свете, такие, например, как «честь нации», «голос крови», «моя борьба», «новая сила», «задача исторической важности», «старое гнилье трусливого буржуазного мира», «пьяные от победы марксисты» и тому подобные магические формулы. Гитлер утверждал, что будущая война по своей природе является «оккультной». Правда, сначала мне показалось, что фюрер вкладывает в термин «оккультное» не совсем то содержание, к которому я привык. В его понимании «оккультное» было равноценно «духовному», что, конечно, не одно и тоже. Лишь со временем я догадался, что главный наци понимал «духовное» как раз как «оккультное» — то есть такое пространство, в котором первична тайна и вторичен расчет. По его мнению, только тайна, точнее, «воля к тайне», — обладала высшей силой воздействия на человека, надо только знать соответствующие тексты, слова к которым к тому времени успели сочинить так называемые оккультисты, начиная с Блаватской и кончая Хаусхофером, Ганусеном, а также основателями «Аненэрбе».[48]
Что касается Ганусена, Вилли позже объяснил, что Адди брал у него уроки театрального мастерства. Именно этот маг, объявивший себя «датским дворянином», научил его умению брать публику за живое, привлекать внимание слушателей особыми приемами и жестами. Вспомните хотя бы знаменитое складывание крест накрест рук на груди. Если кто-то полагает, что это ничтожные пустяки, пусть вспомнит о миллионах жертв, которые оставил после себя Гитлер. Я имею в виду не только погибших, но и тех, кто согласился стать палачами, ведь это были одни из нас.
Гитлер был уверен в том, что ему дано покорить тайну, и эта победа в сфере непознанного обеспечит успех и в сфере неопровержимо выверенных расчетов. «Тайна как женщина, она любит тех, кто способен овладеть ею, — настаивал он. — Только так дух способен овладеть материей! Только так воля способна проявить себя как реальная сила!». Это заявление, неглупое само по себе, подавалось с таким напором, с такой уверенностью в неоспоримости открывшейся ему истины, что я тоже увлекся, пусть простят мне этот грех мои родственники и соотечественники. Когда Гитлер, пригласивший меня в свои апартаменты в отеле, заявил, что исход будущей войны будет решать не столько техника и искусство ведения боевых действий, сколько решимость масс достичь «горизонта», я затаил дыхание. «Только масса сплоченных бестий, — утверждал он, — увлеченных волей провидца, способна творить подлинные чудеса».
Ему первому удалось одним ударом уничтожить дистанцию, с помощью которой Мессинг отгораживался от мира. До того момента я ничего не слыхал ни о каких «горизонтах», тем более о «горизонте тайны», заглянуть за который призвал меня фюрер.
Он убеждал меня ступить на этот путь.
— Очень важно не сбиться с верного маршрута, и компасом могут служить люди, способные проникнуть в будущее. Каждый человек есть продукт как своих, так и чужих идей. Эту истину я накрепко усвоил в детстве. Надо мной смеялись, смеются и сейчас Меня всегда высмеивали как пророка. Учтите, Мессинг, из тех, кто тогда смеялся, многие сегодня уже не смеются, а те, кто все еще смеются, скоро, пожалуй, тоже перестанут.
Далее он заговорил о «зове крови» и добил меня признанием, что мы с ним «одной породы» — высшей!
— Все, кому дано осознать ограниченность этого мира, связаны незримой нитью. Именно ограниченность мира ведет его к гибели. Пора шагнуть за горизонт. Это могут сделать только волки. Ведь мы оба волки, не так ли, Мессинг?
Я ошарашено взглянул на фюрера. Тот простецки улыбнулся и пояснил.
— Кажется, Вайскруфт называет вас Вольфи, что означает «волчонок»? — спросил Гитлер.
Я кивнул.
— Вот видите. Моей партийной кличкой в середине двадцатых было «Вольф», так что если вы волчонок, то я волк.
Простите, товарищи, не я один поддался искушению.
Не я один…
Сейчас трудно восстановить в памяти облик и слова человека, отпечатавшегося в истории как самый отъявленный злодей, но берусь подтвердить, что в те годы в Гитлере не было ничего, что могло бы намекнуть на будущие гекатомбы жертв. Сначала я всеми силами пытался поймать его на лжи.
С высоты четырнадцатого этажа утверждаю — Гитлер не лукавил, говорил что думает. Даже струйки глубоко упрятанной хитренькой задней мысли не проскальзывало в его сознании. Он вовсе не ставил себе цель обаять меня, не пытался выдать скопившуюся в его сердце ненависть за лицемерное желание побрататься. Рассуждая о «горизонте тайны», о наследии предков, о кардинальном решении еврейского вопроса он каждый раз был до конца искренен.
