Виктор Соснора - Властители и судьбы
Принесли блюда жареной телятины — натуральные котлеты с косточкой, овощи, бутылки бургонского.
Генералы, со свойственной им серьезностью, стали оспаривать советы Миниха, «находя, что исполнение его советов будет слишком опасно для лица монарха».
В 2 часа дня ординарцы, адъютанты, гусары его императорского величества были разосланы по дорогам в Петербург. «По дорогам» — приказ Миниха. На самом деле в Петербург была лишь одна дорога — через Калинкин мост. И вестовые поскакали друг за другом, и их выловили одного за другим.
В 3 часа дня Миних отдал ответственный приказ: флигель-адъютанту Рейзеру отобрать семь необученных рекрутов и отвезти их в Горелый Кабачок, пусть там останутся и защищают Петергоф от нашествия войск восстания. А Рейзер пускай возвратится и обучает остальных не доученных Измайловым солдат.
Миних сделал следующее примечание: голштинской семерке не только придерживать натиск нашествия, но и никого не выпускать из Петербурга. Пусть заставы Петербурга охраняет сеть регулярных полков, нам хватит и семи солдат!
Семеро ускакали.
Около Горелого Кабачка их увидел Воронежский полк. Полк был на марше.
— Куда вы в таком количестве? — спросил Воронежский полк.
Семеро чистосердечно признались: вот какую миссию возложил на них император!
— А вы? — спросили голштинцы, расхрабрившись донельзя.
— А мы вас сейчас немножко арестуем, как вы на это смотрите, мальчики? — воскликнул Воронежский полк.
— Нечего вам семерым заниматься таким боем, потому что: ваш Рейзер — не царь Леонид, вы — не триста спартанцев, а Горелый Кабачок — не Фермопилы. И мы все вместе отправимся в Петербург и примем присягу, — сказал полковник Воронежского полка Олсуфьев.
Согласились. Сказано — сделано.
В 4 часа дня птицы пели, вороны каркали, фонтаны били, деревья шумели деревянным шумом, собаки — лаяли, что-то чирикало в кустах, прекрасные иностранные цветы развивались на русской почве, какие клумбы!
Гудович и Голицын диктовали именные его императорского величества указы. Указы писали пять писцов на перилах шлюза.
Скрипка императора то удалялась, то приближалась, вернее, не сама скрипка, а ее звуки. Петра III осенила какая-то собственная мелодия. И он продолжал игру. Лакеи принесли в беседку блюда с бутербродами и вафлями.
В 5 часов вечера Миних посылает адъютанта в Ораниенбаум, за голштинскими войсками. «Прибыть в Петергоф и окопаться в Зверинце, чтобы выдержать первый натиск».
В 5 часов вечера Миних отправляет в Кронштадт полковника Неелова. Ему было приказано грозным голосом: сформировать команду из 3000 человек с запасом провизии и патронов на пять дней. Отправить эти вооруженные до зубов и снаряженные пищей тысячи в Петергоф. На ботах и шлюпках. Впоследствии Неелов никак не мог вспомнить, действительно ли Миних, фельдмаршал, отдавал ему этот приказ. Не исключено, что и не он. Многим генералам, тоже голштинским, было по семьдесят лет, многие носили золотые очки на цепочке, все говорили грозными голосами. Чья инициатива — осталось тайной.
Но в 6 часов вечера — это помнят все очевидцы — Миних отдал следующий приказ: генералу Девьеру, в сопровождении флигель-адъютанта князя И. Барятинского, отправиться — тоже! — в Кронштадт. Им поручается «поехать в Кронштадт, чтобы удержать за государем крепость».
Что же получается?
Неелов должен освободить Кронштадт от гарнизона и переправить матросов на шлюпках и ботах в Петергоф, а Девьер с Барятинским после этого стратегического маневра должны приехать в пустой Кронштадт и «удерживать за государем» эту морскую крепость собственными силами?!
Да, так получается. Да, действуйте так, и никак иначе, — сказали генералы грозными голосами. Неелов, Девьер и Барятинский уехали.
9
В 8 часов вечера генерал фон Левэн привел голштинцев, и они окопались в Зверинце, чтобы «отразить первый натиск».
Левэн пытается доложить о себе императору, но император совсем уединился с Воронцовой и никого не пускает. Левэн ищет Миниха или не Миниха. Их — увы! — уже нет. Они отдыхают, спят. А где — приказано не сообщать. Вот проснутся — тогда другое дело. Какие известия? Ниоткуда никаких известий.
Кто-то самостоятельно инспектирует артиллерию и докладывает кому-то, что у артиллерии мало ядер, а картечи совсем нет. Добавляют ядер от егермейстерской части, но калибр их «не соответствует орудиям». Ужас! — восклицание. Ну и пусть! — восклицание другое. Успокаиваются.
В 8 часов с минутами из Ораниенбаума в Петергоф прибывает кавалерия. Фон Шильд, командующий голштинской кавалерией, тоже ни к кому не допущен с докладом. Он перемещает эскадроны из одного конца парка в другой. «Кони, как свиньи, разрыли копытами клумбы!» — восклицание.
От нечего делать эскадроны галопируют по всему Петергофу, Петергоф переполнен войсками, но солдаты чувствуют себя никому не нужными, заброшенными, кавалеристы с большим искусством на всем скаку рубят ветви деревьев, привставая на стременах, лица у них мрачны.
— Как пушки? — спрашивают генерала фон Левэна.
— Пушки — прекрасны! — злобно хохочет Левэн.
Уж куда прекраснее: пушки просто-напросто никак не могут стрелять «за неимением ядер». Куда и кто укатил ядра — неизвестно, ведь они когда-то были и калибр соответствовал.
В 9 часов вечера из Кронштадта прибывает князь Барятинский. Он — юн, возбужден, забрызган балтийской волной, он бежит к императору, приплясывая, хороший гонец, его наградят. Император не допускает князя. Но Барятинский — неугомонен. Он кричит в беседку:
— В Кронштадт! Все готово в Кронштадте! Там — спасение! Все готово в Кронштадте для приема государя! Организована оборона.
В Кронштадте, действительно, все готово. Гарнизон Кронштадта и его комендант Нуммерс ждут не дождутся, когда можно будет безнаказанно изменить императору. Но от Екатерины еще нет на это указа. Скоро будет и указ.
Вернее, он уже появился как раз в ту минуту, когда Барятинский сообщал о спасении.
В 9 часов вечера в Кронштадт прибыл вице-адмирал Талызин и предъявил Нуммерсу собственноручный указ Екатерины: «что адмирал прикажет, то и делать». Адмирал приказывает, Нуммерс исполняет. Приводят к присяге императрице гарнизон крепости, сухопутные и морские команды.
В Петергофе в это время собираются плыть в Кронштадт. Оружие решают не брать, слишком тяжелое. Решают взять императорскую кухню и погреб. Переносят на яхту кухню и погреб. На этой затее императорская свита потеряла около двух часов — как раз столько, чтобы (в случае немедленного отплытия) помешать распоряжаться в Кронштадте Талызину и захватить крепость.
Потом ищут Петра III. Его нет. Нигде. Пропал. Решают идти в Кронштадт. Поищут и найдут потом.
Яхта и галера отправляются. Запасы погреба и кухни — используются.
В 11 часов ночи галера и яхта на всех парусах, с поварами и музыкантами, идут в Кронштадт. Небо помутнело. Чайки сидят и, как на качелях, качаются на волнах. Мелкая рыбешка мутит воду. От заката на волнах золотые пятна. Настроение — воинственное.
В час ночи флотилия подходит к Кронштадту. Гавань заперта боном. Флотилия бросает якоря метрах в тридцати от стенки.
Все равно стемнело, никто ничего не рассмотрит, и какой-то героический голос кричит с галеры:
— Я— император Петр Третий! Я сам здесь, и чтоб меня впустили!
— Кто ты сам? — спрашивает в трубу караульный на бастионе.
— Я — император Петр Третий!
— Не ври! — говорит задумчивый караульный. — Петра Третьего нет! Был да убыл. Теперь у нас — Екатерина Вторая. Понял? Или повторить? — осведомляется караульный.
— Понял, — ответ с галеры. — Не нужно тревоги. Мы уходим. Не бей в колокол, не буди гарнизон. Пусть проспятся. Мы им сочувствуем. Не надо стрелять из пушек. Вы распугаете всех морских птиц.
Галера на веслах и яхта на парусах уходят в Ораниенбаум.
Впоследствии за свои отличные вопросы и ответы караульный на бастионе мичман Михаил Кожухов получил повышение и жалованье за два года.
На следующий день император Российской империи Петр III подписал отречение от престола. Он отказался подписывать диктант Екатерины и написал отречение сам.
«В краткое время моего самодержавного правительства Российским государством, на самом деле узнал я непосильную тягость и бремя, чтобы мне не только самодержавно, но и каким бы то ни было способом, владеть Российской империей — невозможно. Почему и почувствовал я внутреннюю его государственную перемену, которая приведет к падению целости и сохранности России, а меня приведет к вечному бесславию. По всему поэтому, подумав, посоветовавшись с самим собою, беспристрастно и непринужденно, объявляю не только Российскому государству, но и всему миру торжественно, что я от правления государством Российским на весь век мой отказываюсь, не желая во всю последующую жизнь мою ничем в Российском государстве не владеть, или же когда-либо или через кого-нибудь искать себе помощь. В чем клятву мою чистосердечную перед богом и всецелым светом приношу нелицемерно, все сие отрицание написав и подписав собственной рукой.
