Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Дружина вдруг отказалась ему повиноваться. Здесь, вдали от дома, она превратилась в неуправляемую силу, жаждавшую себе применения. К княжескому шатру пришли выборные и заявили от имени всего войска, что они долго ждали случая покарать государевых врагов и теперь, зная, как он заботится о жизнях своих воинов, хотят порадеть за его честь. Да и сам великий князь должен же понимать, что они пришли сюда не за тем, чтобы целоваться с обидчиками и слушать их лживые клятвы! Эти клятвы все равно будут нарушены, так что уже и сейчас стоит жителей наказать.
Что было делать Всеволоду? Он мог, конечно, разгневаться, напомнить дружине, что он все-таки великий князь. Но решил не гневаться. Это был ему еще один урок: нельзя поддаваться раздражению настолько, чтобы вследствие этого начинать войну, а если уж начал, то следует заканчивать как полагается. Дружина оказалась мудрее своего князя.
Всеволод махнул рукой и теперь только наблюдал, как большой полк лавиной подкатился к невысоким деревянным стенам крепости, как открылись ворота и войско хлынуло внутрь. Торжок был взят на щит и к вечеру уже горел, освещая тревожным светом близлежащее поле, где были составлены сотни телег с добычей и пленными жителями.
Но дружина, не получившая должного отпора, еще не растратила боевого духа. Обозы с пленными и награбленным нужно было сопровождать во Владимир, но охотников не находилось: все требовали дальнейших военных действий. Понимали, конечно, что сам Новгород не взять — сил маловато, но оставался еще Волок Ламский, где под новгородским присмотром все еще княжил племянник Всеволода молодой князь Ярослав.
Теперь великий князь не противился воле дружины, но и дружина уже была в состоянии слушаться приказа своего государя. Всеволод сам составил отборный полк в тысячу копий, остальная часть войска была отряжена во Владимир с военной добычей. Войско тем более охотно приняло волю князя, что он представил дальнейший поход как воинскую хитрость. Двигаться обратно как бы всем вместе, той же дорогой через Дмитров, но, до Дмитрова не доходя, великому князю с отборным полком свернуть к Волоку Ламскому и нахрапом взять его. Хитрость понравилась, и теперь Всеволода послушались беспрекословно.
Так и сделали. Но, подойдя к Волоку, нашли сей город пустым. Ворота были открыты, всюду виднелись следы повального бегства. На крыльце княжеского дома стоял перепуганный Ярослав, ожидавший от Всеволода какой угодно казни за то, что не смог удержать в городе непослушных жителей. Князь Ярослав даже не предполагал, что радость, с какой дядя обнял его, во многом вызвана именно тем, что город оказался безлюдным.
Пока дружина занималась сбором добычи в городе и окрестных селах, Всеволод с удовольствием проводил время в обществе юного Ярослава.
В княжеском доме несколько дней шли непрерывные пиры, одни отряды уходили за добычей, другие возвращались с нею и тут же присоединялись к застолью, так что веселье продолжалось и всю ночь. Челядь князя Ярослава, не покинувшая город, а только попрятавшаяся, повылезла из укрытий и теперь падала с ног от усталости, едва успевая обслуживать пирующих. Как и ожидал Всеволод, обильные возлияния понемногу утихомирили жаждавшее крови войско. Оно, в лице самых крепких воинов, было занято, помимо грабежей, тем, что поило князя Ярослава до бессознательного состояния, словно в этом и заключалась цель сего справедливого похода. Однако Ярославу удавалось, несмотря на молодость, перепивать многих: будучи подневольным владетелем волоколамским, он часто прибегал к пьянству, стараясь тем самым скрасить безрадостность такого положения.
Дружина прозвала своего князя Красным, так как он был хорош собою.
На переломе зимы великий князь с дружиной и добычей, разорив дотла Торжок и Волок Дамский, вернулся во Владимир.
Поход этот, наверное самый бескровный с древнейших времен, принес великому князю и славу и выгоду. Добычи было столько, что хватило всем.
Жителям Торжка, взятым в плен, отныне предстояло зваться владимирцами, ибо расселялись они на владимирских землях — дмитровских, юрьев-польских, московских, ростовских, чтобы в дальнейшем служить великому князю, работать и плодиться для него и его потомства. Новопоселенцы писались и под бояр, и под монастыри, и под самого великого князя. Многих выкупил Новгород, и мало кому, наверное, пришлось жаловаться на судьбу, потому что могло быть и хуже.
Слух об удачливости и военной силе великого князя прокатился по всей Руси, и Русь снова благосклонно взглянула на молодого владимирского государя. Самому Новгороду он прищемил хвост! На Руси и не помнили, когда и кому это удавалось. Владетельные южные князья, правда, без особой радости встречали известия о возросшей военной мощи Всеволода, но зато у сказителей и песельников появился новый повод восславить русскую силу — новый, достойный воспевания князь, пожалуй встающий вровень с великими Владимиром и Ярославом.
Новгород не стал собирать войско для отмщения. Напуганные новгородцы собрали вече, думая не о войне, а лишь о своей безопасности. Ругая великого князя, они постановили призвать к себе смоленского князя Романа, хотя многие уже понимали, что если Роман Ростиславич и согласится на княжение, так только когда будет уверен, что не обидит этим Всеволода.
В Смоленск было отправлено посольство.
Роману, как и многим другим до него, польстило предложение Новгорода, и неудивительно: в душе какого князя хотя бы раз не появлялось желание занять стол первого Рюрика, отца отцов и деда дедов всех русских князей? Однако Роман, невоинственный по природе, действительно не решился сесть в Новгороде, не уверившись в благожелательном отношении владимирского князя. Было послано письмо Всеволоду — на прекрасном тонком пергаменте, составленное в весьма осторожных выражениях. Роман как бы утешал себя тем, что не просит Всеволодова позволения, а только как брату сообщает о великой своей радости.
Ответ пришел незамедлительно. Великий князь Владимирский и Суздальский разделял радость князя Романа. Особенно радовало великого князя то, что Новгород будет находиться под властью представителя Мономахова дома, главой которого (по старшинству) как раз является Всеволод Юрьевич, потому что он хотя князю Роману и любящий брат, но на самом деле — дядя, против чего, наверное, никто не решится возражать, особенно в свете последних событий. Великий князь желал Роману всех благ, остерегал его от излишней доверчивости к изменчивым новгородцам — словом, давал наставления. К ответной грамоте, что написана была на гораздо менее красивом пергаменте, прилагалась великокняжеская печать, оттиснутая на красном воске обеими сторонами — святым Георгием и святым Димитрием. Святой Георгий сидел на коне в боевом облачении; святой Димитрий, также в доспехах, стоял пеший, но с мечом, наполовину вынутым из ножен.
Князь Роман поехал в Новгород.
Получалось, что именно Всеволод поставил своего родственника новгородским князем; пусть об этом впрямую не говорил никто, но все знали — по сути это было. так.
Снова наступил мир. Пришла весна — любимая пора Всеволода, а за весной — лето. Он и лето любил. Замыслы рождались большие: нужно было строить каменные стены вокруг Суздаля, Ростова, Юрьева, возводить храмы, чтоб не хуже киевских, справедливо управлять своим народом, родить сына. Княгиня Марья вновь была беременна.
И неудивительно — вернувшись из похода, Всеволод уделял ей большую часть своего времени. После третьих родов Марьюшка еще больше похорошела, совсем павой стала, в ней теперь с трудом угадывалась тоненькая юная девушка, которая не умела правильно говорить по-русски. Их любовь сделалась жарче, полнее, они стали отзывчивей на ласки друг друга, оказалось, можно, не стесняясь, говорить о своих тайных желаниях и исполнять их. Всеволод был счастлив.
Пока Марья носила столь долго ожидаемого сына — а это непременно будет сын, — Всеволод загорелся мыслью переженить всех своих приближенных — тех, кто еще не был женат. Первым стал боярин Гаврила Настасич. Давно уже у великого князя возникло желание породнить его с Прокшей, старшим ловчим, выдав за Настасича Прокшину красавицу сестру. Выяснилось, что Гаврила и сам об этом мечтает и собирался уже засылать сватов. Ну, а сватовство великого князя делало для Гаврилы этот желанный брак еще и весьма почетным.
Нашлась невеста и для Ярослава Красного — старшая дочь Романа Глебовича, князя Рязанского, сына покойного Глеба. Девушка не блистала красотой, особенно рядом с женихом, но этот брак Всеволоду был нужен, и Ярослав охотно на него согласился. Осенью справили свадьбы — одну за другой, так что гулянья и пиры продолжались почти целый месяц.
Храм Святого Димитрия в Дмитрове был к осени достроен, освятить его позвали черниговского епископа Порфирия. Было пышное празднество, владыка остался доволен, вернулся в Чернигов к Святославу с богатыми дарами, обещая молиться о даровании сына князю Всеволоду Юрьевичу.
