Андрей Геласимов - Степные боги
Но японец продолжал пластать рубаху на лоскуты.
– Чтоб ты сдох, квантунская сволочь, – сказал Петька и наконец заплакал.
Он плакал от внезапно охватившей все его существо жалости к своей несчастной рубахе. Так горько ему не было, наверное, никогда. Эту рубаху ему почему-то стало жальче даже, чем мамку, когда она вечерами сидела как неживая за пустым столом, или Валерку, которого мучила злая бабка Потапиха, или саму бабку Потапиху, потому что ей совсем нечем кормить внуков, а они растут и от этого сильно хотят жрать. То есть Петьке, конечно, было жалко их всех и вместе с ними самого себя – за то, что его так вот схватили, выследили, подкараулили и вообще за то, что он был Гитлер, – однако рубаху в этот темный момент в темном уже лесу Петьке все равно было жальче.
Он плакал и плакал и все никак не мог остановиться, а японец, как будто издеваясь над ним, продолжал рвать длинные светлые полосы.
– Ну, куда тебе столько? – вздрагивая от слез, сказал Петька. – Госпиталь, что ли, решил открыть? Санитар долбаный.
Но японец ему не отвечал – ни на своем языке, ни на смешном русском, – а только складывал свои бинтики на траву рядом с котомкой и на Петьку даже не смотрел.
От слез Петька совсем ослаб, поэтому, когда японец начал наконец его перевязывать, он уже не сопротивлялся. Тихо материл япошек на чем свет стоит и шипел от боли.
– Суки вы узкоглазые, не жалеете никого. Дорвались до чужих рубашек… Мало вам товарищ Жуков на Халхин-Голе звездюлей навалял. И товарищ лейтенант Махалин со своими пограничниками на озере Хасан тоже… Помнишь высоту Безымянную, квантунская сволочь? Тебя самого не там ли… Ай, больно!.. Ты что делаешь, гад?!! Сука… Ты где в плен попал? На Халхин-Голе или Хасане? Слышь, сволочь?
– Хархин-Гор, – гортанно ответил японец, склоняясь над Петькиной спиной и зубами затягивая узел.
– Разговаривать научись, – устало сказал Петька. – А то… говорить-то нормально не могут, а туда же – чужие рубахи рвать.
– Рубаха, – сказал, наконец выпрямляясь, японец. – Хоросо.
– Куда уж, гад, лучше… А наваляли мы вам на Халхин-Голе все-таки… А? Хорошо?
– Хоросо, – повторил японец.
– Конечно, хорошо. Это товарищ Жуков вам навалял. Самый лучший на свете маршал.
– Хоросо, – снова сказал японец и улыбнулся.
А Петька, то ли оттого, что вспомнил про маршала Жукова, то ли потому, что уже замерз, перестал наконец злиться, вытер заплаканное лицо и пощупал перетянувшую ему грудь тугую повязку.
– Умеешь… В медсанбате, что ли, служил? – спросил он, пытаясь подняться на ноги и мимолетно, с легким замиранием сердца, представляя себя настоящим раненым бойцом, какие бывают в военном госпитале.
Японец стоял перед ним на коленях и быстро убирал в свою котомку оставшиеся от Петькиной рубахи лоскуты.
– Эй, ты чего? – сказал Петька. – Это мои жгутики.
Пытаясь оттолкнуть японца, он сам потерял равновесие и шлепнулся на траву, усыпанную сосновыми шишками.
– Вот козел. Совсем оборзел.
Но японец его не слушал. Он спокойно завязывал свою котомку и собирался уходить.
– Я тебя, сволочь, найду, – бессильно грозился Петька. – Мы тебя с товарищем лейтенантом за эти жгутики… знаешь чего? Мы тебя шлепнем. Порвал, скотина, рубаху, и даже тряпочки ни одной не оставил… Что я теперь бабке Дарье скажу? Куда, блин, рубаха делась?
Японец завязал наконец котомку и начал отряхивать с нее лесной сор.
– Чистеньким еще хочет быть, ворюга, – продолжал Петька. – Аккуратная сволочь.
В этот момент за спиной склонившегося японца появилась еще одна узкоглазая рожа.
– Ну все! – заорал Петька. – Со всех сторон лезут! Кровососы! Живым не дамся!
Этого нового японца видел один Петька. Тот, который склонился, еще не знал, что на полянке они уже не одни. К Петькиным крикам он, очевидно, привык, поэтому не обратил на них никакого внимания. В руке у возникшего из темноты и даже как будто соткавшегося из нее японца Петька увидел палку.
Второй японец бесшумно остановился за спиной того, что стоял на коленях, и его круглое белое лицо оказалось вдруг между круглым белым лицом первого японца и взошедшей над лесом полной луной. Новый японец размахнулся своей палкой, а Петька, открыв рот, смотрел на эти три белых круга, расположившихся точно один над другим, и ему казалось, что у луны тоже японская рожа – с такими же хитрыми узкими глазками – и что вообще эти три белых круга похожи на снежную бабу, которую он слепил с Валеркой этой зимой, а бабка Дарья разбила ее потом коромыслом.
Петька как зачарованный смотрел на луну, на обоих японцев и ждал, что будет дальше, вспоминая почему-то зиму, и снег, и красные щеки Таньки Захаровой, ее холодные губы, зажмуренные глаза и свои заскорузлые, в цыпках, дрожащие то ли от холода, то ли от страха руки.
Японец с палкой вдруг зашипел как змея и что было сил треснул Петькиного япошку по голове. От неожиданности тот крутнулся на месте, пытаясь, видимо, убежать от неизвестно откуда свалившейся на него напасти, но вместо этого так резко ткнулся головой в колени второго, что оба они свалились в траву и начали лупить друг друга, а от странной снежной бабы над лесом осталась одна башка. Как будто голова того самого летчика.
– Врежь ему! – кричал Петька, еще не очень сам понимая, кому из них он кричит. – Давай!
Потому что, с одной стороны, ему сильно хотелось, чтобы этот с котомкой получил за поруганную и украденную рубаху, но с другой стороны – это ведь он спас Петьку от одуревших вконец пацанов, а потом еще и вернулся, чтобы его перевязать. Впрочем, оба они были враги, и кто бы из них кому ни навалял – хорошо от этого должно было стать только Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
– Лупи его! – орал Петька, стараясь дотянуться до них пяткой и тоже треснуть кого-нибудь. – Мочи япошек! Даешь!
Он так долго ждал наступления на Квантунскую армию, что теперь ему казалось, будто вот оно, началось, и он тыкал и тыкал пяткой, сидя под своей сосной, то в одну, то в другую серую спину в зависимости от того, какая из них оказывалась ближе к нему.
– Вот они! – раздался вдруг чей-то громкий и наконец русский голос. – Я же говорил – он его найдет. Правильно, что взяли второго япошку.
На залитой лунным светом поляне появились две фигуры с автоматами на плечах, и Петька не столько узнал, сколько догадался, что это были те двое охранников, которых он встретил недавно у ворот лагеря и которых сердитый ефрейтор Соколов отправил ловить беглого японца.
Петька сильно обрадовался и хотел вскочить им навстречу, но не успел, потому что они сами уже подбежали к нему.
– Дяденьки… – сказал он, протягивая к ним руки.
Но они не обратили на него никакого внимания, а сняли свои автоматы и начали бить прикладами обоих японцев.
– Дяденьки… – повторил Петька, но солдаты его не слышали.
– Получи, сука, – говорил молодой, опуская приклад на плечи и голову закрывшегося руками Петькиного японца.
– Вот так, значится, – вторил ему седой, целясь своим прикладом беглому лекарю под ребра.
Тот японец, который был с палкой, потихоньку отполз в сторону, а Петькин продолжал закрываться от града тяжелых ударов, но не зажмуривался, а глядел почему-то все время на Петьку. Охранники лупили его, как бабы лупят белье на реке, а он все смотрел и смотрел и как будто ждал чего-то, но Петька не знал, чего он ждет, потому что сам бы он давно уже вскочил на ноги и убежал.
– Хорош, – сказал наконец седой, и оба охранника остановились.
Залитые лунным светом, они стояли, опираясь на свои «ППШ», тяжело дышали, как после игры в чехарду у себя в лагере, а тот японец, который был с ними, ползал по траве на карачках и что-то искал. Петька шевельнулся, собираясь подняться, и неожиданно нащупал в траве его палку. Секунду помедлив, он осторожно подтянул ее к себе, потом убрал за спину и, не оборачиваясь, затолкал как можно дальше в густой куст крапивы.
Глава 11
Хиротаро знал, кто сообщил лагерному начальству о его первой тетради, но не сердился на Масахиро за это. В каком-то смысле он даже был благодарен ему. То мгновение, когда он внезапно ощутил себя мертвым, стоя в неглубокой могиле младшего унтер-офицера Марута, не было для него ни новостью, ни откровением. Хиротаро уже давно считал себя умершим. Он, собственно, поэтому и начал вести свой дневник. Ему хотелось написать что-нибудь из мира теней, отправить сообщение живым, рассказать им о том, что, быть может, волновало уже только мертвых. Но Масахиро выдал его, и пришлось начинать все сначала.
Пока Хиротаро восстанавливал тетрадь, он снова почувствовал себя живым, и вот за это он был благодарен своему другу. Его ничуть не пугал мир ушедших, среди которых он видел много светлых и дорогих его сердцу теней, однако проснувшийся интерес к жизни вдруг совершенно по-новому согрел его и заставил прислушаться к запахам, краскам и звукам этого мира.
