Сергей Смирнов - Царь Горы, Или Тайна Кира Великого
— Глупец! Ты глупец, Гарпаг! — воскликнул Астиаг и даже притопнул ногой.— И на свете нет большего глупца, чем ты! Если ты заставил стратегов поверить тебе, зачем ты возложил царский венец на другого, хотя мог бы хоть слегка прикрыть венцом свою плешь? Мидяне возвысили тебя, а ты сделал мидян рабами! Вот и вся твоя заслуга.
— Довольно, Астиаг! — резко оборвал его словоизлияния Кир.— Ты сам говоришь глупость. Никто не делает мидян рабами. Они братья персам, как Гистасп является братом мне самому. Запомни, Астиаг, и не поднимай смуты.
Теперь побледнел и сам бывший повелитель Мидии. Видимо, он опомнился и устрашился своих слов, оброненных в приступе гнева.
— Прости меня, мой дорогой внук,— ослабевшим голосом пробормотал он,— Как бы там ни было, я не люблю изменников.
Надо было видеть лица персов, когда перед ними открылась сокровищница Мидии. Позднее, добравшись до дворца Креза в Сардах, они попирали настоящие горы золота, но тогда они уже не были так заворожены желтым сиянием, как в эктабанских подвалах.
Астиаг противился тому, чтобы простые воины Кира узрели его богатство, однако Кир вновь резко оборвал высокомерную речь старика.
На всякого человека золото действует чарующе: сердце начинает биться чаще, мышцы напрягаются, рот наполняет слюна и на глаза навертывается влага. Перед грудами золотых украшений, рядами чаш по десятку талантов каждая и россыпями золотых лидийских монет, хранившихся в сундуках (другая их часть хранилась в запечатанных медных сосудах), персы стояли разинув рты. В каждом зрачке сверкала полновесная золотая монета.
— Вот, персы, ныне это принадлежит нашему! царству,— теперь уже властным голосом проговорил Кир.
— Тебе, царь! — поправил Гистасп.
— Тебе, царь! — эхом откликнулись воины.
— Глава каждого из персидских родов получит по таланту,— сказал Кир.
— Хвала богам, что мой великодушный внук правил не мидянами,— тихо пробормотал Астиаг, имея в виду, что мидяне в ту пору были куда многочисленней персов.
Потом Астиаг пытался облачить своего внука в роскошные царские одежды, а тот отказывался, говоря, что час не настал.
— Неужели ты не примешь одежду даже с моего плеча, старшего в роду?! — с горечью (деланной или искренней, уже не поймешь) воскликнул Астиаг, снимая с себя расшитый золотом и серебром кафтан.
Если бы Кир отказался вновь, то оскорбил бы древний персидский закон. Он снял с плеч гиматий и принял дар. Мне казалось, он не желал стать похожим на мидянина, пока все остальные персы ходят в своих простых одеждах.
Кир остановился, не дойдя до трона Мидийского царства нескольких шагов. Искусно выточенный из кипариса и покрытый тонким золотом трон был невелик, и спинка его была невысока, поэтому особенно массивными и могучими выглядели отлитые из чистого металла быки, стоявшие по бокам от сиденья. Трудно было именовать эти фигуры просто подлокотниками.
— Что же ты, Куруш, мой славный преемник?! — все не унимался Астиаг.— Садись скорее! Покажись своим подданным в истинном величии. Пора!
Он так взволнованно торопил Кира, будто боялся, что кто-нибудь успеет вскочить на трон быстрее него и захватить власть еще легче, чем это удалось сделать Киру.
— Нет, Астиаг,— покачал головой Кир, как будто не боявшийся потерять власть.— Быков ночью не запрягают.
И по ночам не распахивают поля. Утро — вот время, когда принимают великие дары богов.
Так Кир отказался взойти на мидийский трон посреди ночи.
Он распустил всех и повелел стражникам устроить знатныx мидян достойным образом во дворце.
Отдав приказания своим, Кир подозвал меня.
— Раз ты назвался хазарапатом, эллин,— сказал он мне,— то и побудь им до утра. Не думаю, что ты захочешь им остаться на больший срок. Присмотри и за своими и за чужими. У тебя холодный и зоркий глаз.
Я пообещал Киру, что в эту ночь буду зорок, как никогда. Однако про себя думал, что за оставшуюся до рассвета ночную стражу в захваченном безо всякого боя, насилия и грабежа дворце уже ничего не произойдет и можно будет уже для собственного удовольствия пройтись по всем ярусам и покоям дворца, в случае чего ссылаясь на волю самого царя. Я полагал, что, когда перестану быть ряженым хазарапатом, другой такой возможности осмотреть весь дворец может и не представиться.
Между тем последняя стража стоила всех предыдущих вместе с минувшим днем и даже сражением на подступах к Эктабану.
В продолжение часа я бесшумно, как и полагается ночью Болотному Коту, прогуливался по внутренним помещениям и портикам царского дворца, дивясь искусству строителей, а затем наконец углубился в благоухающий сумрак висячих садов.
Ночь была тихой. Цвели магнолии. Их аромат дурманил чувства и вызывал передо мной образы обнаженных женщин.
Внезапно я почувствовал присутствие чужой силы. То мог быть враг или зверь.
Я сбросил с себя мидийский кафтан, непригодный для любой схватки, и осторожно двинулся сквозь кусты.
— Кама! Кама! — послышался неподалеку голос Кира.
Он звал кого-то по имени.
В той стороне я заметил слабый отсвет, а когда подошел ближе и раздвинул ветки кустов, то на мгновение похолодел.
Царю не спалось, и он тоже решил сделать прогулку по своим новым владениям. Он вышел из внутренних покоев в сад, а из кустов ему навстречу вышла самка леопарда. Этого-то ручного зверя он теперь и подзывал к себе.
Однако со зверем происходило что-то неладное. Кошка переступала осторожно, двигаясь к царю по дуге. Светильник на треноге горел за спиной Кира в отдалении, но я смог различить главный знак опасности: самый кончик кошачьего хвоста подергивался то в одну, то в другую сторону, как голова рассерженной змеи.
— Кама, иди сюда! — ласково позвал кошку царь,— Разве ты меня не узнаешь?
Мы прыгнули в один и тот же миг: я и леопард. Я — на зверя, а зверь — на царя Кира. Но мне-то понадобилось два прыжка, а леопарду — всего один.
Кир успел отскочить в сторону и выставить руку. Зубы зверя клацнули по его браслетам. Зад леопарда подогнулся в броске, и когти задних лап с треском разодрали полу кожаного гиматия, висевшего на плечах Кира.
В тот же миг я в прыжке схватил леопарда за загривок, а другой рукой нанес ему удар кинжалом в горло. Однако, умея точно бить человека, здесь чуть промахнулся и только прорвал зверю шейные мышцы, не поразив главных жил.
Кошка пронзительно взвизгнула и вывернулась на меня. Благо, ее задние лапы зацепились за гиматий Кира, а то бы сразу двадцать кривых ножей прошлись по мышцам и костям несчастного Кратона. Я успел отвернуть лицо, и только пять когтей скользнули по моему плечу, срывая кожу. Тут-то я воткнул кинжал зверю под нижнюю челюсть.
Но хищница не хотела отдать жизнь даром. Она рванулась, шерсть выскользнула из моей руки — и меня опрокинул сгусток неудержимой силы. Падая навзничь, я отмахнулся кинжалом и угодил зверю в грудь. Но и кошка вновь достала меня лапами: мне обожгло правый бок и левое бедро.
Блеснули зубы. Я выставил левую руку, спасаясь от пасти, и почти ненароком схватил зверя за горло. И вдруг страшная боль пронзила мою левую кисть, а кошка содрогнулась и упала на меня плашмя, внезапно лишившись и сил и жизни.
Ее шея вместе с моей рукою была пробита насквозь скифской стрелой.
Мы так и лежали теперь оба: я — на полу, переводя дыхание от схватки и боли, а леопард — на мне, испуская последний дух. Из пасти зверя пахло кровью, а его тело казалось мне горячим.
Кир появился надо мной, а с ним — еще три персидских воина. Один из них, не разобравшись, попытался подхватить кошку на копье, но я сам зарычал на него, как зверь.
— Ты жив, Кратон? — спокойно спросил меня Кир, приглядываясь к моей руке, пронзенной вместе со зверем.
— Жив,— только и пробормотал я.— Где Азал?
— Сейчас ты увидишь его,— пообещал мне Кир и отдал приказ одному из воинов: — Позови лекаря.
Азал, которому Кир подал знак, наконец появился надо мной, и настроение мое сразу улучшилось.
— Вот, Азал,— старательно улыбнулся я,— одной стрелой тебе удалось поразить сразу двух зубастых котов. Ты — самый лучший охотник на свете.
Азал присел на корточки рядом со мной и с сочувствием посмотрел сначала на мою простреленную руку, а потом — мне в глаза. Как возвеселилась моя душа!
А уж сердце и вовсе едва не выпрыгнуло из груди, когда Азелек тихонько прикоснулась к моему запястью и погладила мое предплечье. Боль ненадолго прошла. Я даже был доволен, что сверху весь прикрыт распластавшимся на мне леопардом, иначе все бы увидали, как живо поднялась во весь рост моя мужская плоть.
— Прости меня, Кратон. Не хотел,— со вздохом проговорил скиф.
— Одной стрелой ты спас и царя и меня,— радостно отвечал я.— Это малая плата. С меня причитается куда больше.
