Василий Ян - Батый
– Не надо мне ничего, ты бы только, свет мой Савушка, домой цел вернулся! Срубят тебе нехристи буйную головушку, некому будет и поплакать над твоей могилкой! Горюшко наше бабье! Сынка побереги! Зачем я родила, зачем поила, растила его? Зачем сынка с собою берешь? Укрыли бы мы его в лесной чащобушке! Увижу ли я тебя, чадо мое кровное! – И Марьица обхватила Торопку, захлебываясь от плача.
Дикорос положил руку на плечо Марьицы и стал тихо говорить, с необычайной для него нежностью:
– Да постой ты, моя лебедушка! Слушай! Дело тебе говорю.
Марьица затихла:
– Коли здесь, на Глухом озере, станет туго али зверь начнет одолевать, ты избу заколоти и переберись на погост Ярустово, хотя бы к Пахому Терентьичу, рыбаку. А туда я к тебе наведаюсь…
Мужики оторвались от цеплявшихся за них баб и гуськом зашагали через ручей по лесинам. Затем, не оглядываясь, пошли дальше, скрываясь в утреннем тумане, среди вековых стволов угрюмого леса, и долго еще слышали они вопли баб, оставшихся за ручьем.
Вешнянка была вместе с бабами. Она не плакала, а только смотрела вдаль расширенными глазами. Бабы, всхлипывая, поплелись обратно. Вешнянка пробралась в сарай Дикороса, где стоял его старый Гнедко. Она обняла коня за шею и зашептала ему в мохнатое ухо:
– Остались мы с тобой, Гнедушка, сиротами. Увидим ли еще наших хозяев? Или пропадут они в поле чистом, как былинки подкошенные, и даже ворон пролетный весточки о них не принесет?!
Гнедко качал головой и мягкими губами хватал Вешнянку за плечо.
Глава пятая
Народный сполох
Еще до полудня ратники с Перунова Бора пришли к погосту Ярустову, на большой дороге из Мурома в Рязань. Потемневшая бревенчатая церковь-»однодневка», когда-то в один день выстроенная всем «миром», была окружена густо теснившимися крестами кладбища. Между крестами толпились мужики с вилами, копьями и бердышами. Выкрики и гул народный слышны были издалека. Над тысячной толпой тревожно гудел набатным звоном медный колокол.
Вокруг церковного холма извивался ручей, чернея среди засыпанных снегом берегов. Здесь у воды расположился пестрый табор. Около сотни людей, одетых необычно: мужчины в обшитых красными лентами войлочных шапках, женщины в ярких цветных шабурах,[126] желтых и зеленых платках, дети, полуголые, в отрепьях, – жались и шумели около костров.
Прохожие останавливались около табора; к ним подбегали дети, протягивая голые, грязные от золы руки; подползали женщины. Все твердили:
– Хлебца!.. Кушай надо!.. Наши булгар… татар резаль…
Прохожие давали беднякам куски хлеба и ускоряли шаги.
– Опять булгары! Сколько их прибежало. Что за беда стряслась над ними?
На ступеньках церковки показался старый священник в лиловой ризе из грубой крашеной холстины с нашитыми желтыми крестами. Двумя руками он высоко подымал небольшой крест и благословлял толпу. Дребезжащим голосом кричал:
– Доспевайте,[127] православные! Идут на Русь ратные вои, мунгалы-табунщики, воеводство держашу безбожному хану Батыге! Рать вражья идет от Дикого поля, стан их соглядали на реке Воронеже…
Мужики внимательно прислушивались, а священник продолжал выкрикивать:
– Услыша отец наш князь Юрий Ингваревич, что на рубеже земли рязанской стал Батыга, немилосердный и льстивый хан табуноцкий. Наш князь послал гонцов по братья свои и в Муром, и в Коломну, и в Красный, и по сына своего Феодора Юрьевича, в Зарайск, и по другого сына, Всеволода Юрьевича, в Пронск. Все князья ответили, что идут со многими вои на подмогу, не оставят наши земли, станут в ратном бою рядом с рязанцами.
Священник остановился, а из булгарского табора доносились крики:
– Хлебца! Дай хлебца!
Дикорос стоял в толпе, опершись на рогатину. Рядом с ним Торопка искоса посматривал на лицо отца. Хмурой думой заволоклись строгие глаза Дикороса.
– Батя, – спросил тихо Торопка, потянув отца за рукав, – взаправду ли на нас табунщики идут или старик брешет?
– Посмотрим да послушаем, – сказал Дикорос. – Кудряш, ты как смекаешь?
Грустно покачав головой, Кудряш ответил:
– Поглядел я на этих булгар, что мыкаются внизу у ручья. А раньше булгары все в кожаных сапогах гостями в ладьях приезжали. Нам ли так же босыми мыкаться, убежав от полей наших? Да и куда бежать?
– Доспевайте, православные! Не попустите окаянному царю Батыге владети русскою землею! – продолжал надрываться священник. – Все вступайте в большой полк князя Юрия Ингваревича!
– А куда идти-то? Где сбор? – прогудел Дикорос.
В толпе послышались возгласы:
– Где собираться? Кто поведет?
Священник ответил:
– Сейчас вам слово скажет дружинник князя рязанского, славный витязь Евпатий Коловрат! – Священник спрятал медный крест за пазуху и засунул замерзшие ладони в широкие рукава.
На паперть вбежал высокий воин в коротком полушубке и железном шлеме. На туго затянутом ременном поясе была привешена длинная кривая сабля в зеленых ножнах. Он взмахнул боевым топориком с золотой насечкой и, выпрямившись, окинул толпу веселым взглядом. Затем низко поклонился на три стороны:
– Бью вам челом, крепкие ратники, медвежьи охотники, лихие удальцы, узорочье и воспитание рязанское! Дайте мне слово сказать!
– Говори, говори, Евпатий! Слушаем!
– Знаю я, кто такие эти табунщики-татары! Своими глазами их видел, своими руками их прощупал и хребты им сам ломал. Да и мне они оставили немало рубцов на груди. Вот эта железная шапка и кривая сабля сняты с побитого князя татарского.
– Ишь какой наш Евпатий Коловрат!
– Двенадцать лет назад – многие из вас это помнят – ходил я вместе с ростовскими дружинниками против этих татарских лиходеев. Далеко мы зашли, к самому Синему морю, на Калке встретились с татарской ратью. Тогда нам впервой было видеть, как они налетают, как увертываются от боя, как бегут от нас, будто со страху, а сами заманивают нас на свою засадную рать. Здорово бьются, только не стойкие, чуть им что сразу не далось, удирают без оглядки и снова скопляются вдали…
Кудряш подтолкнул в бок Дикороса:
– Слышь, что татаровья делают? Нам бы не сплошать…
– С таким бы нам воеводой пойти, как наш медвежатник Евпатий! Вместе мы на медведей ходили, с ним будет нам сподручней и татар бить.
Евпатий сказал еще несколько горячих слов, призывая всех идти в Рязань, на княжий двор, и там присоединяться к большому полку. Он быстро сбежал с паперти и, проходя сквозь расступившуюся толпу, увидел Дикороса.
– Здорово, Савелий, – сказал он. – Небось воевать собрался?
– Вот и сына с собой веду. И соседи идут. В твоей дружине биться хотим.
– Возьму. Поспевайте в Рязань. Найдете меня на княжьем дворе.
Два дружинника подвели большого горячего нравом коня. Евпатий вскочил на него и поскакал в сторону Рязани.
Глава шестая
Рязанское вече
…Ответствуй, город величавый,
Где времена цветущей славы,
Когда твой голос, бич князей,
Звуча здесь медью в бурном вече,
К суду или к кровавой сече
Сзывал послушных сыновей?
Дм. ВеневитиновВечевой колокол с самого утра созывал народ на вече. В тихом морозном воздухе неслись густые тягучие звуки и сеяли кругом тревогу. Далеко слышали их окрестные села. Люди выходили на крыльцо, прислушивались и, торопливо накидывая на себя армяки и полушубки, хватали шапки. По обоим берегам реки, на засыпанных снегом пашнях, зачернели вереницы мужиков, тянувшихся в город.
– Слышь, как «вечник» выбивает сполох! – рассуждали, шагая, мужики. – Что-то деется?
Старая Рязань на высоком обрывистом берегу Оки, вся засыпанная снегом, казалась серебряной. Высокие земляные валы вокруг города и детинец[128] внутри, окруженный тыном и сторожевыми башнями, сложенный из столетних дубовых кряжей, делали город грозной, стойкой крепостью.
Что может угрожать Рязани? Почему так настойчиво гудит медный «вечник»? Опять свара князей? Опять пошлют мужиков бить друг друга, как двадцать лет назад на речке Липице? И для чего? Чтобы спихнуть со своей шеи одного князя и посадить другого? Пусть князья меж собой дерутся, зачем же гнать на бойню мужиков?
Площадь на Сокольей горе, возле Фотьянова столпа, как обычно в базарные дни, была заставлена крестьянскими возами с зерном, мукой, морожеными свиными и телячьими тушами, глиняной посудой, деревянными кадками и прочей крестьянской снедью и утварью. Но в этот день площадь так густо заполнилась толпой, что в ней затерялись крестьянские возы. Мужики и горожане вливались со всех концов на площадь, стараясь приблизиться к паперти соборной церкви Успенья Богородицы, где выступали на вече князья с княжичами.
Дикорос и его спутники из Перунова Бора пробрались к самой паперти, где два дюжих молодца, скинув шапки и полушубки, усердно раскачивали железный язык большого медного колокола, подвешенного возле церкви к бревенчатым стропилам звонницы.
