Лайош Мештерхази - В нескольких шагах граница...
– Понравилась? – спросил лектор.
– Понравилась, – ответили.
Она и в самом деле мне нравилась, однако я очень опасался, как бы он опять не дал мне читать такую же толстую немецкую книгу. Лекции я слушал охотнее: они были более понятны.
Тогда я понял и слова дяди Йожи, которые до того казались мне шуткой, о женитьбе барона на директорской дочери и родственниках в парламенте. Все это было очень серьезно. В течение многих лет мы ставили себе целью всеобщее избирательное право при тайном голосовании. Его мы требовали в 1905 году наравне с повышением зарплаты. За него боролись мы в 1912 году. После забастовки пятого года я был уволен с завода и на целый год включен в черный список. Тогда я впервые отправился в Вену, оттуда – в Леобен. С дядей Йожи я с тех пор не встречался.
Сейчас старик, растроганный, со слезами на глазах, стоял рядом со мной и хлопал меня по плечу. И, словно бы желая отрекомендовать людям, говорил:
– Мой ученик, верно, мой ученик… Я втянул его в движение… Видите, он коммунист! Могло ли быть иначе? Ведь это мой ученик…
Маленькая комнатка в Татабанье после смертельных опасностей и тревог была для меня оазисом в пустыне враждебного мира. Я сохранил о той ночи самые светлые воспоминания.
Мы говорили о прежних днях, о девятнадцатом годе. Многое могли рассказать и я, и Бела, и хозяева дома, и забегавшие гости. Много занимательных событий выпадает на долю человека, если этот человек рабочий, да еще и революционер.
Потом мы тихо пели запрещенные революционные песни. Сидели мы на двух-трех стульях, на кровати и прямо на полу, в полутемной комнате и вполголоса пели преследуемые, запрещенные песни.
А после обсудили план дальнейших действий. Как перебраться через Дунай? Надо ли опасаться патрулей, перевозчиков и контрабандистов? Еще бы не опасаться! Кто-то вспомнил, что в Шюттё живет старик, дядюшка Нергеш. Когда-то в Товароше он был старостой рыбачьей артели, в конце девятнадцатого года за организацию профессионального союза да за дружбу с рабочими его из старост прогнали. Теперь он живет в деревне на берегу Дуная и небольшой сетью ловит рыбу. Старик не откажется перевезти. А коли сам не перевезет, укажет другого человека…
Было решено, что утром старший брат Белы торговым поездом поедет в Алмашфюзитё, а оттуда пригородным отправится дальше; пока он будет сговариваться со стариком о перевозе, мы подождем здесь. К вечеру он вернется, а на следующее утро самым ранним поездом, на котором не проверяют документов, поедем мы. Нам дадут кошелку и для большей правдоподобности положат в нее кое-какие продукты.
А пока мы обосновались на чердаке дома, сад которого примыкал к саду брата Белы. Там уже приготовили собачью будку и кадку, чтобы легче было перебраться через забор. Из чердачных окон мы могли видеть все, что делается вокруг. Если нас случайно станут искать, – а вероятнее всего, искали бы у брата Белы, – с чердака мы это увидим; успеем спуститься на улицу и спрятаться в условленном месте.
Мы просидели до четырех утра; уже запели в саду дрозды, когда брат Белы пустился в путь и ушли, попрощавшись с нами, гости.
Глава одиннадцатая,
из коей явствует, что в тот день несколько министров чувствовали себя гораздо хуже, чем мы. Появляется караван, который не слитком быстро шагает вперед
Я не раз рассказывал о тех днях, и друзья, бывало, спрашивали, как случилось, что я, коммунист, опытный революционер, слепо доверился в Татабанье незнакомым людям. Старая истина: что знают двое – уже не секрет. А если знают пятнадцать? Ведь для того, чтобы получить сумму, обещанную за нашу поимку – я говорил уже об этом, – самому квалифицированному шахтеру пришлось бы работать не менее двух лет, если бы у него только была такая возможность – трудиться два года без перерыва всю неделю. Так неужто мы не боялись, что кто-то проболтается? Неужто не боялись, что среди стольких людей – ведь известно, что и рабочие бывают разные, – может оказаться такой, кто польстится на сказочное богатство: десять тысяч крон.
Что я мог возразить? Лишь одно: после задушевного разговора, после спетых вполголоса песен мы стояли в крохотной комнатенке и прощались при сумрачно брезжащем свете бледного утра. Не было объятий ни со старыми, ни с новыми друзьями, не было громких слов – непривычно это нам, мы всегда скрывали свои чувства, – мы лишь смотрели друг другу в глаза и молча жали руки. Зато в каждом крепком рукопожатии чувствовалось так много… Мы были убеждены: нет в Татабанье предателя, и, если придется, защищая нас, поднять против врага отбойный молоток, друзья его поднимут.
Мы перебрались в убежище. Бела прилег, а я стоял на страже у чердачного окна. Позже он сменил меня, потом опять я его… Впереди у нас был целый день, мы могли отдохнуть вдоволь.
До шести вечера не произошло ничего особенного, если не считать того, что нам пришлось съесть чуть ли не шесть обедов. Их приносили разные люди. У одного, видите ли, нашлось немного мяса – конина для гуляша; другому удалось добавить к бобовой похлебке ломтик колбасы; у третьего, как он утверждал, осталось много продуктов, так что можно было приготовить обед и для гостей, – сегодня все варили для нас.
Мы провели в Татабанье необыкновенный день, нам, скитальцам, было очень хорошо.
– Если так и дальше пойдет, наверняка отрастим солидные животы, – сказал Бела.
В кухне мы выкупались, побрились, сменили белье, отдали отслужившую, разбитую обувь. Новой, правда, ни у кого не было, но все-таки нашлись башмаки менее изношенные и из более мягкой кожи.
А наши преследователи не знали ни минуты отдыха!
Как известно, в то время среда была днем запросов в парламенте. В эту среду чуть ли не тридцать представителей правительственной, крестьянской и прочих партий сделали запрос министрам юстиции и внутренних дел, почему до сих пор не добились результата по «этому скандальному делу». Среди запрашивавших было несколько христианских социалистов и, как ни неприятно признавать, один социал-демократ. Именно ему принадлежали слова «красная зараза», «большевистские агитаторы». Неожиданно для самих себя мы в тот день в парламенте были возведены в ранг главных вождей революции. Я, как вы уже знаете, занимал при пролетарской диктатуре пост заместителя наркома, Бела заведовал отделом в комиссариате внутренних дел, однако о нас говорили так, словно мы оба по меньшей мере были народные комиссары.
Судить нас предполагали с большой торжественностью, шумом и треском. Для этого у них была причина, они преследовали определенную цель. В ту пору, о которой я здесь рассказываю, открытый кровавый террор постепенно принял форму «узаконенного». В Венгрии началось правление Иштвана Бетлена. Жестокость и ужас предшествующих полутора лет сильно повредили клике Хорти. Не только демократы, носители прогрессивного духа, но даже отдельные реакционеры открыто называли Венгрию страной произвола, убийств, средневекового варварства. Считали Венгрию государством, которому – в этом-то вся беда – небезопасно давать в кредит деньги. Вот почему Бетлен спешил доказать две вещи: во-первых, что в Венгрии строго соблюдается конституция и правосудие вершится согласно закону; во-вторых, что именно коммунисты создают беспорядки, это они «убийцы с руками, обагренными кровью», и, если в борьбе с ними «кое-где и были допущены перегибы», они вполне оправданы и простительны…
На нашем процессе должны были присутствовать десятка полтора иностранных корреспондентов. Они готовились к тому, что смогут написать: вот где вскрылся «кровавый кошмар» пролетарской диктатуры.
Ну, а то, что третий день нас не могли найти, это наверняка не устраивало новое правительство. Министр юстиции и министр внутренних дел успокоили депутатов: будут приняты все меры, чтобы разыскать преступников, но пока, мол, из осторожности нельзя сделать более подробное заявление. Я слышал, что сам наместник много раз на дню интересовался этим вопросом. Кто был проворен и годен для выполнения такого задания, будь то жандарм, полицейский или сыщик, – все были брошены по нашим следам.
Полицейский инспектор Тамаш Покол неожиданно стал важной персоной. Ведь это он, а не кто иной выслеживал нас с первой минуты, и если он еще не добился успеха, то и следов наших не потерял. Он больше не ездил на мотоцикле с длинноусым старшим тюремщиком, а путешествовал с начальником особого следственного отдела, с жандармским подполковником, который, как говорили, был одним из экспертов по делам коммунистов. По чину возглавить розыск полагалось подполковнику, однако по особому указанию операцией руководил Покол. В распоряжении этих господ была большая шестиместная машина, где, кроме них, находились еще четыре сыщика. Следом за автомобилем в старой мотоциклетной коляске трясся Пентек, впереди мчался на мотоциклах полицейский патруль. К каравану примкнула еще машина – в ней восседал начальник пограничной зоны с вооруженной охраной.
