Николай Гейнце - Новгородская вольница
– Как, неужели никто из наших соседей не дал им еще достодолжного отпора. Где же они рыскают или спят, непробудные винные исчадия? – быстро и гневно спросил Бернгард.
– Я видел их, благородный рыцарь, на перелет стрелы от нашего замка. Они сели завтракать. Их много и они вооружены крепко.
– Что же медлят они? – закричал фон Ферзен, топнув ногой. – Русские жгут земли наши, а они пьют.
– Как и мы! – вставил Доннершварц, глупо ухмыляясь.
Бернгард пожал плечами.
– Нет, видит Бог, этого в наше время не бывало! Вот распоряжения нынешнего гроссмейстера! Вот храбрость нынешних рыцарей! Свидетель Бог, не так было в наше время, – продолжал фон Ферзен.
– Не всех обижайте!.. Мой меч свернет такие головы, – заговорил было Доннершварц.
– Всем бутылкам моим, – отвечал фон Ферзен. – Что же ты ожидаешь и не едешь отыскивать наших шатунов? Или боишься встречи русских и их угощенья?
Доннершварц тупо глядел на него и не находил ответа, а Бернгард заметил оскорбленным тоном:
– Фон Ферзен! Тому порукой ничем не запятнанная честь моя: мы не выдадим вас врагам… Если вы сомневаетесь, да судит вас совесть ваша.
– Да, да, смейтесь… сколько хотите, – заговорил Доннершварц, – пусть я пролью за вас не кровь, а вино, но… но…
Он не сумел договорить.
– Простите меня, – сказал старик, – я по горячности вас обидел…
В комнату снова вбежала Эмма и радостно воскликнула:
– Едет, едет!.. Мой Гритлих цел и невредим… Он справился с лошадью… посмотрите.
Она указала в окно на лошадь, покрытую пеной и возвращающуюся домой с повисшими ушами.
Фон Ферзен прервал свою дочь:
– Вот кстати. Вот кто загладит обиду мою! – заговорил он, указывая на дочь. – Рыцари, дети благородной стали! Вот вам награда. Кто более скосит русских голов с их богатырских плеч, тот наследует титул мой, замки и все владения мои и получит Эмму.
– О, для таких наград я не пожалею руки моей! – воскликнул Доннершварц.
– Последнее обещание, – заметил Бернгард, – лучший перл из всех сокровищ ваших… Я не хвалюсь, но для нее умру хоть тысячу раз несчастными смертями.
Он нежно взглянул на Эмму.
Ее щеки то покрывались ярким румянцем при взгляде на красивого Бернгарда, то смертельной бледностью, когда взор ее падал на неуклюжего Доннершварца. Она робко прижалась к отцу, и сердце ее билось, как птичка, попавшая в силок.
Наконец она выбрала минуту и быстро вышла из комнаты.
– Итак, господа, мое слово свято, зарабатывайте обещанную награду!
– Она будет моей! – прорычал Доннершварц.
Бернгард не успел выразить в свою очередь надежду, как в комнату быстро вошел Гритлих в венгерском коротком костюме, обшитом шнурами. На ногах его были зеленые сафьяновые полусапожки с красными отворотами и серебряными нашивками, на боку мотался охотничий ножик, на черенке которого была золотая насечка, в одной руке его была короткая нагайка, а в другой шапка с куньей оторочкой и мерлушьим исподом.
Он учтиво поклонился гостям и особенно почтительно фон Ферзену.
– Браво, Гритлих, – воскликнул фон Ферзен, – мы видели твою удаль. Ты достоин того, чтобы тебе носить шпоры…
Доннершварц не дал фон Ферзену договорить, оттащил его в сторону и стал что-то нашептывать.
Бернгард дружески пожал руку Гритлиху и стал восхвалять его искусство, на что тот вежливо откланивался.
Вдруг фон Ферзен жестом руки подозвал к себе юношу, пристально взглянул на него, погладил свою бороду и с усилием сказал:
– Гритлих, скоро у нас будет резня с земляками твоими.
– Очень сожалею, благородный господин мой, что соседи не живут мирно между собой, – отвечал он выразительно.
Фон Ферзен замолчал, видимо, не находя слов, но Доннершварц продолжал за него:
– Ты русский, следовательно, должен убираться отсюда.
Гритлих с презрением взглянул на него, но не ответил ни слова.
– Слышишь ли ты, – продолжал Доннершварц, – господин твой приказывает тебе поскорее убираться из замка, пока рыцари не выбросили тебя из окна на копья.
– Как, разве вы нанялись говорить за него?.. В таком случае я останусь глух и подожду, что скажет мне благородный господин мой, – твердым, ровным голосом отвечал Гритлих.
– К несчастью, это правда, – с дрожью в голосе произнес фон Ферзен, – я люблю тебя, Гритлих, и ни за что бы не расстался с тобой, но все рыцари, защитники и союзники мои, требуют этого… Я отпускаю тебя.
Несчастный юноша низко опустил голову и стоял, как пораженный громом.
Все молчали.
– Неужели ты так не любишь своей родины, что возвращение печалит тебя? – спросил после некоторой паузы фон Ферзен.
– Родины! – с жаром воскликнул юноша. – Хотя я мало знаю ее и воспитан вами, но отдам за нее всю кровь мою. Я сильно привык к Ливонии и забыл мою родину, и за это Бог карает преступника.
Он остановился, но через минуту начал снова сквозь слезы:
– Нет, я прав, она отвергла меня: родители мои убиты палачами, которых я должен называть своими земляками, мы с ней квиты. Теперь для меня все равно, смерть для всех стелет одинаковую постель, хотя и в разной земле.
Он бросился в ноги фон Ферзену, обнял его колена, и стал умолять его не отпускать от себя.
Старик совершенно смутился, поднял юношу и не знал, что сказать.
Бернгард подошел к ним:
– Фон Ферзен! Я беру его к себе. Где же сироте безродному скитаться теперь по обнаженным полям нашим? Пойдем, Гритлих, не унижайся, ты не того стоишь.
– Стой, стой, одно условие! – прервал его фон Ферзен, обращаясь к Гритлиху. – Останься с нами. Я разрешаю тебе это, поклянись клятвой рыцаря, что исполнишь наше желание. Поклянись на мече…
Старик обнажил меч и протянул его лезвием к юноше.
Гритлих положил руку свою на обнаженный меч и приготовился повторить слова требуемой от него клятвы.
– Клянись же, что ты отрекаешься от русского имени и будешь воевать с нами под нашими знаменами, которые разовьют над ними поголовную смерть, – начал торжественно старый рыцарь.
Пораженный Гритлих горько улыбнулся и снял свою руку с меча. Затем, гордо покачав головой, тряхнул своими кудрями и, не ответив ничего, пошел твердыми шагами из комнаты.
Вдруг он остановился и обернулся.
Фон Ферзен догадался, для чего, и открыл ему свои объятия.
Безутешный юноша бросился в них с роковыми словами:
– Простите! Это уж слишком, благородный господин! – говорил он со слезами в голосе. – Я не могу совсем переродиться в ливонца. Русь мне родная – я сын ее, и будь проклят тот небом и землей, кто решится изменить ей. Небесное же проклятие не смоешь ни слезами, ни кровью…
– Милое дитя мое, Гритлих! Видит Бог, я не забуду тебя. После возвратись опять ко мне! – растроганным голосом заговорил фон Ферзен и опустил в руку юноши кошелек, полный золотом.
Почувствовав эту подачку, Гритлих быстро отошел от старика, вытряхнул из кошелька золото, а сам кошелек положил за пазуху и быстро направился к двери, но здесь встретил его Доннершварц и загородил путь.
– Остановись! Дай обещание, что ты не наведешь на нас русских, не укажешь им ближней дороги к замку, или я сделаю так, что ты не ногами, а кувырком дойдешь до них.
– Этого еще недоставало, оскорблять меня таким гнусным, низким подозрением! – воскликнул юноша, и не успели Бернгард и фон Ферзен кинуться к нему на помощь, как он ловким движением выбил щит у Доннершварца и схватил его за наличник шлема, перевернул последний на затылок, а затем быстро вышел из комнаты.
Меч, брошенный наугад ослепленным Доннершварцем, не попал в ловкого юношу, а впился в стену и задрожал.
IX. Свидание
В роскошном, но запущенном парке фон Ферзена, опершись на дорожный суковатый посох, стоял Гритлих.
Поздний вечер уже спускался на землю, и яркие краски багрово закатывающегося на запад солнца гасли мало-помалу. На небе медленно выплывал месяц, ныряя в облаках.
Юноша продолжал стоять неподвижно на одном месте и даже не замечал, как вокруг него все более и более сгущался ночной сумрак, как шумели в пустынном парке пожелтевшие листья деревьев, колеблемые резким осенним ветром.
Он не отводил взгляда своего от замка, навеки прощаясь с этой второй своей родиной.
Почти все окна замка горели огнями, из-за них слышался какой-то гул, звон посуды и говор. Фон Ферзен встречал все новых и новых гостей, рыцарей – своих союзников. Печальный юноша поднял взор свой к одному из верхних окон, задернутых двумя сборчатыми полами занавесок, за которыми, как ему казалось, промелькнула знакомая фигура.
