Джек Коуп - Прекрасный дом
— Я поеду, — сказал Том. — Я поеду сейчас же.
Когда он уходил, Маргарет спросила:
— Том, ты согласился на это новое назначение?
— Стать офицером разведки, если выражаться красиво? Нет, но отделаться от него будет трудно.
— Я думаю, это не имеет значения, раз ты в милиции.
Он понимал, почему она так говорит. Новоприбывшие горожане и некоторые миссионеры не доверяли кавалерийским отрядам, состоявшим из вооруженных землевладельцев. Они видели в них лишь прикрытие для самовольных действий толпы и требовали роспуска милиции. Но Маргарет смотрела на вещи по-своему и гораздо проще: ей не нравились офицеры милиции.
— Это будет трудно, — повторил Том, наклоняясь, чтобы поцеловать ее на прощание.
Это был их первый поцелуй; он казался неизбежным, как встреча во сне. На мгновение руки ее сплелись вокруг его шеи, а глаза закрылись. Он снова ощутил слабый запах ее духов. А в следующее мгновение он был уже в седле, и конь, цокая копытами, летел по дороге. Стоя на крыльце перед домом, она махала рукой ему вслед. Из комнаты вышла ее мать и сдвинула на лоб очки.
— Это Том Эрскин! Я видела здесь его коня. Почему же он не зашел?
— Должно быть, очень спешил.
— Ты внесла пироги в счет миссис Гаспар?
— Да, мама.
Она не решилась повернуться, чтобы не выдать своих чувств.
Том приехал в Раштон Грейндж еще до захода солнца и застал своего слугу Мбазо за работой на клочке земли, примыкавшем к дверям его комнаты. Он послал за другой лошадью и приготовил себе седельный вьюк и узел с постельными принадлежностями. Двухэтажный каменный дом его отца, массивное здание с портиком, находился на расстоянии полумили от фермы среди густых насаждений сосны, кедра и камедного дерева. Из коттеджа, где жил Том, была видна только крыша большого дома, да и то с каждым годом она все больше и больше пряталась за верхушками деревьев и скоро, по-видимому, должна была вовсе скрыться за ними. Коттедж появился лет на пятьдесят раньше, чем большой дом. Много таких простых хижин было построено первыми голландскими поселенцами и брошено ими, когда англичане превратили страну в свою колонию. Воортреккер, который выстроил эту хижину и ферму и поселился там, назвал свое владение «парадизом», то есть «раем». Его изгнали из этого рая не ангелы, а сверкающие клинки, и теперь британский национальный флаг не позволял ему туда вернуться. Многолетний жизненный опыт белого поселенца под жарким африканским солнцем воплотился в простой постройке. У нее были толстые, побеленные известкой стены и двускатная, крытая тростником крыша. В одном конце дома в стену была вмазана духовка для выпечки хлеба, похожая на круглую печурку для обжига извести. В другом конце помещалась лестница, которая вела на антресоли. Перед фасадом дома была открытая терраса с настланным полом и двумя боковыми стенами. Том отремонтировал старую хижину и поселился там, желая быть подальше от отца. Он жил и питался так же просто, как когда-то жили и питались воортреккеры; спал, как и они, на самодельной деревянной кровати, в то время как его отец, наполовину парализованный после случившегося с ним удара, медленно умирал среди роскоши, тяжелой мебели и огромных садов усадьбы, которую он сам выстроил и назвал Раштон Грейндж.
В кухне Том нашел свежий хлеб, который Мбазо испек утром, и холодную жареную курицу. Он почти кончил есть, когда Мбазо привел уже оседланную лошадь.
— Ты слышал, что Коко в тюрьме? — спросил Том.
— Слышал, инкосана.
— Ты знаешь почему?
— Не знаю.
— Я сейчас еду в Ренсбергс Дрифт, чтобы узнать. Скажи это в большом доме, если я им понадоблюсь.
— Они посылали за тобой, инкосана.
— Я зайду туда, когда вернусь, — сказал он, затягивая подпругу.
У коня, длинноногого черного жеребца, была неровная, но уверенная поступь, и он проходил милю за милей легким галопом. Том вспомнил свою поездку в Край Колючих Акаций ранней весной и попытался представить себе свои тогдашние чувства. Та поездка казалась теперь такой бесконечно далекой, как пятнышко света в конце длинного туннеля. Тогда он был полон надежд, деятелен и бодр. Тогда он еще размышлял о том, как остановить поток, но ему так ничего и не удалось сделать. Нельзя сказать, что он потерпел неудачу, нет, просто он утратил потребность действовать. Какая это сила — способность забывать! Все хотят все забыть и ни о чем не знать. И вот он снова скачет в темноту для того, чтобы постараться уладить хотя бы одно небольшое дело, но и это бесполезно. Он шевельнет лишь одну песчинку, в то время как надвигается буря, такая буря, которая переворошит целые пустыни. Он вспомнил слова, услышанные им еще в школе: «Иди, пока видишь свет, ибо идущий в темноте не знает, куда идет». Ночная поездка встревожила его, и мрачные силуэты холмов и притаившихся кустов вереницей бежали у него перед глазами. Он попытался ни о чем не думать и снова увидел перед собой Линду, бледную как смерть, распростертую без сознания на зеленой кушетке в доме губернатора. Это видение вновь потрясло его, и он почувствовал, что задыхается и коченеет.
В маленькой гостинице Ренсбергс Дрифта еще горел свет, и люди со стаканами в руках столпились у дверей бара, чтобы посмотреть, кто приехал. Это были полицейские. Они скинули свои куртки и остались в одних рубашках и галифе, заправленных в краги. Хозяин гостиницы, толстый, пучеглазый человек, тоже вышел на улицу. Его черные волосы были зачесаны на косой пробор, чтобы скрыть плешивую макушку, и смазаны каким-то жиром. Он с тревогой взглянул на Тома и пососал свой ус.
— Извините, мистер Эрскин, но все занято. Ни одного свободного местечка.
Том привязал лошадь к коновязи.
— Что вы так уставились на меня? Случилось тут что-нибудь? — спросил он.
— Вы плохо выглядите… Мне бы хотелось устроить вас, но…
— Вам так и придется сделать, мистер Джардайн.
Том протиснулся мимо него в бар, где было полно полицейских. На грязном полу валялись бумага, пепел, апельсинные корки, а в воздухе висели густые клубы дыма.
— Где мистер Хемп? — спросил он.
Полицейские засмеялись.
— Мы доставили его домой, — ответил один из них.
— Его здесь нет уже с полчаса, — уточнил хозяин гостиницы, стоя у дверей.
Все с любопытством уставились на Тома, и разговор смолк. Он чувствовал, что они говорили о нем. Быть может, Мэтью Хемп уже прослышал о подвиге своего сына и распустил об этом глупые сплетни. Том выпил в компании нескольких знакомых ему конистонских полицейских и отправился на поиски судьи.
Миссис Хемп когда-то была хозяйкой в Конистонской академии. С тех пор она постарела, а волосы и лицо ее приобрели пепельно-серый оттенок. Но для Тома она по-прежнему оставалась жестоким, неумолимым тираном, который властвовал в школе до тех пор, пока оттуда не убрали ее мужа и пока мальчики не подожгли конюшни. Ее глаза сидели глубоко в темных впадинах, а тонкие губы были крепко сжаты в отчаянной попытке сдержать судорогу. Это походило на подавленное, истерическое всхлипывание, и она старалась говорить как можно меньше.
Миссис Хемп отрицательно качнула головой, когда Том спросил, где судья. Но до его слуха донесся храп, и он попросил ее разбудить мужа.
— Нет, ему это не понравится.
— Я должен видеть его немедленно по очень важному делу.
— Неужели у вас нет уважения… — завизжала она. — Он никого не принимает в такой поздний час.
Том поставил ногу на порог и не двигался с места, поэтому она не могла затворить дверь. Внезапно, со вздохом, похожим на стон, она метнулась прочь, и он услышал, как хлопнула дверь в глубине дома. Он зажег спичку и вошел. На кровати в большой неубранной комнате спал Мэтью Хемп. Он был в одежде и грязных сапогах, а сверху укрыт пледом. Мерцала свеча в подсвечнике, и лицо спящего казалось восковым. Веки его были опущены, и незаметно было, что он слеп на один глаз; седая борода лежала на груди. Он дышал носом глубоко и ровно, и Тому странно было видеть этого пьяного старика красивым, безмятежным и даже величественным, как бюст Дарвина. Он сел и несколько минут смотрел на судью, думая о том, как хорошо было бы, если бы старик умер, и внезапно вспомнил, как он однажды, мучась угрызениями совести, просил у бога смерти директора школы.
— Какого черта вам нужно? — с трудом ворочая языком, спросил Хемп.
Теперь он сидел на кровати с мокрым полотенцем на голове, а Том старался влить ему в рот стакан воды.
— Тьфу! Что это за дрянь? — сплюнул он.
Его голова качалась до тех пор, пока он не обхватил ее обеими руками. Веки его дрогнули, и из слепого глаза в бороду тоненькой струйкой побежали слезы. Том медленно повторил полное имя Коко и спросил, где она.
— Какое это имеет значение? — пробормотал себе под нос судья. — О господи, как у меня болит голова! Не нужно было пить. — Затем он выпрямился и узнал Тома. — Эрскин? — фыркнул он. — Что вы здесь делаете, сэр? Вон отсюда!
