Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 5
— Именно. А это, как вы знаете, считалось во все времена преступлением, вполне совместимым с дворянской честью. В нашей стране вы найдете множество людей, которые поставят себе в заслугу, если им удастся навредить чем ни на есть ганноверскому дому, — и один такой человек стоит возле вас.
— Ни политические воззрения мои, ни нравственные, мисс Вернон, не отличаются подобной гибкостью.
— Я начинаю думать, что вы и вправду преданы пресвитерианской церкви и ганноверскому дому. Но как же вы намерены поступить?
— Немедленно опровергнуть чудовищную клевету. Кому, — спросил я, — подана на меня эта странная жалоба?
— Старому сквайру Инглвуду, который принял ее довольно охотно. Судья, я думаю, сам постарался уведомить об этом сэра Гилдебранда, чтобы дать ему возможность переправить вас контрабандой в Шотландию, где приказ об аресте теряет силу. Но дядя понимает, что его религия и старые связи и без того бросают на него тень в глазах правительства, и если теперь он окажется замешан в историю с грабежом, власти отберут у него оружие, а может быть, и лошадей (что было бы худшим из зол), объявив его якобитом, папистом и подозрительной личностью.[37]
— Вполне допускаю, что он, чем терять своих гунтеров, скорее выдаст племянника.
— Племянника, племянницу, сыновей, дочерей, если б имел их, — весь свай род и племя, — сказала Диана. — А потому не полагайтесь на него ни на одну минуту и спешите в дорогу, покуда приказу об аресте не дан ход.
— Так я и поступлю, но поеду я прямо к сквайру Инглвуду. Где он живет?
— Милях в пяти отсюда, в ложбине за рощей, — видите, где башня с часами?
— Я буду там через десять минут, — сказал я и дал шпоры коню.
— Я поеду с вами и покажу вам дорогу, — сказала Диана, тоже пуская рысью свою Фебу.
— Ни в коем случае, мисс Вернон, — возразил я. — Неудобно, — разрешите мне дружескую откровенность, — неудобно и, пожалуй, неприлично было бы вам отправиться со мною по такому делу.
— Понимаю вас, — сказала мисс Вернон, и легкая краска залила ее гордое лицо, — вы высказались откровенно и, я полагаю, из добрых чувств, — добавила она после краткой паузы.
— Так и есть, мисс Вернон. Неужели вы думаете, я не ценю вашего участия или не благодарен вам за него? — сказал я более прочувствованно, чем хотел. — Оно продиктовано истинной дружбой, проявленной из лучших побуждений в час нужды. Но я не могу, ради вас самой… во избежание кривотолков… я не могу позволить, чтобы вы последовали голосу великодушия. Это дело слишком гласное — почти то же самое, что идти открыто в суд.
— Когда потребовалось бы не «почти», а прямо идти в суд, вы думаете, я не пошла бы, если бы считала дело правым и желала бы защитить друга? За вас никто не заступится, вы чужой; а здесь, на окраинах королевства, местные суды творят порой самые нелепые дела. Дядя не хочет впутываться; Рэшли сейчас нет, а если бы он и был здесь, нельзя знать, чью он принял бы сторону; остальные один другого глупее и грубее. Я еду с вами и не боюсь оказать вам услугу. Я не светская леди, меня не пугают до полусмерти своды законов, грозные слова и огромные парики.
— Но, дорогая мисс Вернон…
— Но, дорогой мистер Фрэнсис, запаситесь терпением и спокойствием и не мешайте мне идти моей дорогой: когда я закусила удила, меня ничто не остановит.
Мне, конечно, льстило участие к моей судьбе со стороны столь прелестного создания, но я в то же время боялся, что покажусь смешным, если приведу вместо адвоката восемнадцатилетнюю девушку, и меня тревожила мысль, как бы ее побуждения не были ложно истолкованы. Поэтому я всячески старался сломить ее решение сопровождать меня к сквайру Инглвуду. Но своевольная Диана прямо сказала, что мои уговоры напрасны, что она — истая Вернон, которую никакие соображения, ни даже невозможность оказать существенную помощь не побудят покинуть друга в беде; доводы мои, быть может, хороши для миловидной, благовоспитанной, благонравной девицы из столичной школы-пансиона, но непригодны для нее, привыкшей сообразовываться только со своим собственным мнением.
Пока она это говорила, мы быстро приближались к усадьбе Инглвуда, и Диана, как будто затем, чтоб отвлечь меня от дальнейшего спора, стала рисовать мне карикатурный портрет судьи и его секретаря. Инглвуд был, по ее словам, «прощеный якобит», то есть он, подобно большинству местных дворян, долго отказывался принести присягу новому государю, но недавно все-таки принес и занял должность судьи.
— Он это сделал, — сказала Диана, — уступив настоятельным уговорам своих собратьев-сквайров, опасавшихся, что ограда лесной потехи, охотничьи законы того и гляди утратят свою силу за отсутствием блюстителя, способного их внедрять, ибо ближайшим представителем судебной власти оставался мэр города Ньюкасла, а тот, будучи более склонен к уничтожению жареной дичи, чем к охране живой, понятно, ревностней отстаивал интересы браконьеров, нежели охотников. Поэтому нортумберлендские сквайры, признав необходимым, чтобы кто-либо из их среды поступился своей якобитской совестью на благо всего общества, возложил эту задачу на Инглвуда, который никогда не отличался чрезмерной щепетильностью и мог, по их мнению, без особого отвращения мириться с любыми политическими взглядами. Приобретая таким образом подходящего судью (так сказать, тело правосудия), они постарались, — продолжала мисс Вернон, — снабдить его также и душой в образе хорошего секретаря, который направлял бы его действия и вдыхал в них жизнь.
И вот они нашли в Ньюкасле ловкого юриста, по имени Джобсон, который (внесем разнообразие в метафору) не стесняется торговать правосудием под вывеской сквайра Инглвуда; и так как его личные доходы зависят от количества проходящих через его руки дел, он умудряется выискивать для своего принципала гораздо больше занятий по судейской части, чем хотел бы этого сам честный сквайр; на десять миль вокруг ни одна торговка яблоками не может произвести свой расчет с разносчиком, не представ пред лицо ленивого судьи и его проворного секретаря, мистера Джозефа Джобсона. Но самые смешные сцены происходят, когда разбирается дело с политической окраской, вроде нашего сегодняшнего случая. Мистер Джозеф Джобсон (имея к тому, несомненно, свои особые, очень веские причины) является ревностным поборником протестантской религии и ярым сторонником новейших государственных и церковных установлений. А принципал его, сохраняя подсознательную приверженность к тем политическим убеждениям, которые он открыто исповедовал, пока не отступился от них в патриотических целях охраны законов, направленных против неправомочных истребителей болотной птицы, зайцев, глухарей, куропаток и рябчиков, чувствует себя крайне неловко, когда судейское рвение его помощника втягивает его в процессы против недавних единоверцев; и, вместо того чтобы поддержать это рвение, он норовит противопоставить ему удвоенную дозу снисходительности и потворства. И его бездеятельность происходит вовсе не от тупости. Напротив, для человека, главные радости которого состоят в еде и питье, сквайр Инглвуд — бодрый, веселый и живой старик. Но тем забавней выглядит его напускная вялость. В таких случаях Джобсон бывает похож на заезженного рысака, принужденного тянуть перегруженную телегу: он пыхтит, сопит и брызжет слюной, силясь дать движение правосудию; но хотя колеса со стоном и скрипом и вертятся понемногу, слишком тяжелая поклажа воза делает тщетными старания добросовестной лошадки и не дает ей пуститься быстрой рысью. Мало того — от злополучного коняги, как мне говорили, можно услышать жалобу, что та самая колесница правосудия, которую иногда так трудно бывает сдвинуть с места, при других обстоятельствах, когда представляется случай услужить старым друзьям сквайра Инглвуда, может по собственному почину быстро катиться под гору и тянуть за собою коня, сколько бы тот ни упирался. И тогда мистер Джобсон заводит разговоры в том смысле, что он-де донес бы на своего принципала министру внутренних дел, если б не питал высокого уважения и дружеских чувств к мистеру Инглвуду и его семье.
Когда мисс Вернон закончила свой причудливый очерк, нашим взорам представился Инглвуд-плейс, красивое, хотя и старомодное строение, всем своим видом говорившее о родовитости владельца.
ГЛАВА VIII
«По чести, — молвил адвокат, -
Обида ваша просто клад!
Из гордых гордому пристало бы
Явиться в суд с подобной жалобой!»
БатлерВо дворе принял у нас лошадей ливрейный слуга сэра Гилдебранда, и мы вошли в дом. Я был поражен, а моя прелестная спутница еще того больше, когда в прихожей мы увидели Рэшли Осбалдистона, который тоже не скрыл своего удивления при встрече с нами.
