Юзеф Крашевский - Кунигас
Таков был обычай, освященный и седою стариной, и потребностью минуты, ибо Ромово и его святыни приходилось скрывать от крестоносцев; а песнопения могли навести на след…
Все урочище было опоясано тройным сторожевым кольцом… Вооруженная охрана стояла лагерем в долине, все жрецы были вооружены и готовы поднять меч в защиту своих святынь. В расстоянии нескольких переходов Ромово было опоясано второю цепью сторожевых постов… А вдоль опушки пущи тянулся третий ряд бдительных дозорных, извещавших об опасности громким уханьем и криком на птичьи голоса. В те времена немало священных дубов пало под немецкими секирами; много поуничтожали они таких Ромовых и повырезали вейдалотов; так что надлежало с особой бдительностью охранять последние убежища стародавней святыни.
Поэтому наиболее ценные сокровища: золото, серебро и медь хранились в подземельях, тайно вырытых в лесу, местонахождение которых знали только высшие священнослужители…
Весенний день клонился к вечеру. Косые лучи заходящего солнца врывались на поляну, озаряя свежую зелень деревьев. Одни паломники собирались в обратный путь; другие располагались на ночлег; третьи только еще спешили занять место в стане, когда вдали раздался странный шум, а люди начали вставать из-за огней костров и сбегаться в одно место.
Старший вейдалот, Нергенно, обладавший очень острым зрением, издали заметил переполох. Он заслонил рукой глаза, долго присматривался и, наконец, послал мальца сбегать и принести ответ, почему народ толпой сбегался к тому месту.
Ловкий Мерунас живо проскользнул между огнями и сидевшими вокруг них кучками людей. Белая опояска полотнища доказывала, что он принадлежит к числу служителей Перкуна, а потому все давали ему дорогу.
На опушке, посреди толпы народа, он увидел троих мужчин и девушку, с головы до ног окутанную белым покрывалом, из-под которого едва виднелась часть лица. В ту минуту, когда Мерунас уже приближался к группе, женщина в белом пошатнулась, как бы от страшной усталости, упала и легла на землю. Кто-то из толпы принес ей ковш воды для освежения.
Из троих мужчин один был молодой красавец, с виду рыцарь, со смелым взглядом, с повелительной осанкой, так, что его можно было бы принять за предводителя, если бы не отроческие лета и не едва покрытое пушком юности лицо.
За ним стоял низкорослый толстый холоп, с огромной головой, сильный и широкоплечий, с посохом и мешками на спине. Еще дальше худощавый смуглый мальчик, в том возрасте, когда мужчина перестает быть ребенком, но еще не дорос до мужа. Он держался в стороне, опираясь на дубинку.
Одежда путешественников, их лица, утомленный вид показывали, что прибыли они издалека и прошли тяжелый, долгий путь. Пыль и грязь налипли на их ноги; одежда была рваная, помятая и полинялая; лица исхудавшие.
Лежавшая на земле девушка по временам с любопытством подымала голову, окидывала взглядом голубых глаз долину по направлению, где стоял дуб, и улыбалась. Но усталость снова заставляла ее опуститься на траву; и, хотя вокруг стоял гул от голосов людей, назойливо глядевших на нее, у бедной слипались веки и свинцовый сон овладевал ее сознанием. Хотя Мерунас на своем веку видал много пришлого люда, он в данном случае не был в состоянии определить по внешности, кто такие были вновь прибывшие. Их одежды, не то местного, не то иноземного покроя, ничего не говорили о происхождении гостей. А внешность и осанка юноши, главенствовавшего над остальными, имели в себе что-то незаурядное, изобличавшее привычки и замашки нелитовского пошиба.
Путники были: Юрий — кунигас, Швентас, Рымос и Банюта.
Каким образом пробрались они через земли, занятые крыжацкими дозорами, сюда, в тихое, укромное среди лесов, Ромово? Все приставали к ним с расспросами; никто не понимал, как это могло случиться, а многие не верили их объяснениям.
Особенно не доверяли кунигасу; шептались, подозрительно осматривали, прислушивались к его литовской речи… А он говорил так, как будто начал учиться родному языку только накануне; искал слов и находил с трудом; а когда их не хватало, морщил лоб, сердился и терял терпение.
Прибывшие ничего не сумели объяснить, как сюда попали. Только Швентас отрывочными восклицаниями выражал удовольствие, что тяжелый путь, наконец, окончен.
Когда Мерунас подошел и стал расспрашивать, один из любопытных шепнул ему, что это беглецы из крыжацской неволи; один из них называет себя кунигасом.
Тем временем Банюта, несмотря на многое множество разглядывавших ее людей, накинула на лицо платок и собралась спать на голой земле; тогда некоторые из присутствовавших, постарше годами, стали поговаривать, что следовало бы поручить Банюту которой-либо из женщин, чтобы та позаботилась о ней. Кто-то вышел из толпы и направился к пожилым бабам, сидевшим вокруг огней и готовившим ужин… Две встали, спешно подошли к Банюте и остановились в задумчивости и изумлении. Банюта спала… Одна из женщин опустилась на колени, осторожно сдвинула с головы платок и стала всматриваться в лицо лежавшей, охваченное мертвым сном.
Над ней шептались, но она не слышала; касались ее — не чувствовала. Дыхание было свободно; на щеках — лихорадочный румянец; а полуоткрытые уста жадно ловили воздух, приносивший жизнь, слабо теплившуюся в груди…
Женщины сжалились над ней, слегка приподняли Банюту и осторожно пошли со своею ношею к костру. Только раз приоткрыла она глаза, вздохнула, улыбнулась… и опять сомкнулись веки… Так, уснувшую, полуживую, они положили девушку, как малого ребенка, на приготовленную наскоро подстилку.
Рымос, почти так же утомленный, как Банюта, присел на траву, облокотился и задремал. Швентас лучше прочих перенес невзгоды путешествия; он держался на ногах, смеялся и присматривался к окружающему.
Кунигас также старался не поддаться усталости, которая наложила печать на его лицо. Он жадно озирался и пожирал глазами все, что видел…
Все для него было ново, дивно, точно образы, воплощенные из сновидений детства. И все так резко отличалось от той обстановки, в которой он воспитывался и рос.
Крыжацкое дитя, приноровленное к их обычаям, он боролся с приобретенными жизненными навыками, чтобы приспособиться к другим… Дуб, видневшийся вдали; костром сложенные брусья; огонь на алтаре; вейдалоты в белых одеяниях; святыня под открытым небом; бог, поклонение которому было сопряжено с опасливым молчанием… все обуяло его страхом и тревогой. Он привык верить в другого Бога, склоняться перед Его служителями… В душе его еще звучали торжественные костельные напевы, слова молитв, проникавших до глубины души… Он еще колебался, отречься ли от того Бога для нового или обоих объединить в сердце?..
Мерунас, достав языка, вернулся к дубу, а весть о беглецах, переходя из уст в уста, сделалась достоянием всей долины. Вокруг спавшей Банюты столпились все женщины; вокруг кунигаса мужчины. А старого Швентаса засыпали вопросами.
— Чего вы добиваетесь, как я попал сюда? — говорил он, выпив для бодрости поднесенного кем-то березового соку. — Да разве я сам-то знаю, как мне удалось довести их в целости? Бог ли нас вел или какие духи?.. Верно только, что мой разум ни при чем… А еще менее их мудрость, — прибавил он, показывая на Рымоса и кунигаса. — И водой мы плыли, и сушей шли, и с голоду помирали… Днями спали, по ночам тащились. В темноте нам волы освещали путь глазами… Приходилось питаться и птичьими яйцами, и сырыми грибами… Крыжаки обходили нас, точно мы были в шапках-невидимках, а медведи прокладывали нам путь к лесу… Ой-ой! Как все это перескажешь? Как поймешь?..
И Швентас глубоко вбирал в себя воздух, тер лоб и смеялся.
— Чудо случилось, да и только, — продолжал он, — а теперь дайте нам перебедовать; потому что тащились мы не день, и не два, и не месяц… а так, что и счет дням мы потеряли. Менес [14] был разрублен пополам, когда мы выбрались из Мальборга, а вот теперь меч солнца снова распластал его… а мы только что пришли…
С этими словами Швентас, оглянувшись на Рымоса, так же, по его примеру подобрал ноги и присел на землю.
Один только кунигас не думал об отдыхе.
Он стоял молча, когда Мерунас, возвратившись, показал на дуб, объясняя, что его зовут. Юрий уже собрался в путь, когда старый спутник, заметив его движение, встал, чтобы идти с ним вместе.
— Без меня вы, кунигасик, едва ли столкуетесь со святыми человеками, — сказал он, — ни они вас не поймут, ни вы их… Поплетусь-ка с вами.
Юрий шел храбро, не отвечая Швентасу.
Несколько вейдалотов ждали их у забора. Швентас, потирая лоб, обогнал своего кунигаса.
— Вы что за люди? — спросил старший вейдалот.
— Мы из крыжацкой неволи, — ответил Швентас и прибавил, показывая на Юрия, — а знаете, кто этот?.. А это малец, отнятый у Реды Пилленской, когда был еще ребенком… Крыжаки едва не переделали его на немца… Но кровь проснулась… У него родинка, горошинка на шее… Не кто, как он!
