Мигель Делибес - Еретик
— Слушай, Жеребец, — сказал Тито, — иди переодень кафтан, пока Писец тебя не увидел.
И он проводил товарища в спальню, а Сиприано тем временем привел в порядок свой костюм. Он смотрел, как Жеребец покидает поле боя с помощью Тито Альбы, и лишь тогда, да, лишь тогда товарищи окружили его, удивляясь его силе, стали трогать его бицепсы, а он, засучив холщовую штанину, вытягивал ногу и показывал им свои твердые и напряженные, как канаты, икроножные мышцы.
В ближайшую субботу Недомерок покаялся в своем грехе.
— Я избил товарища так, что у него пошла носом кровь, падре, — сказал он.
— Возможно ли это, сын мой? Разве ты не знаешь, что даже самый презренный из людей представляет собой живой храм Святого Духа?
— Он обижал других мальчиков, падре, он драчун.
— И кто же он, этот твой товарищ? Он из нашей школы?
— Этого я не могу вам сказать.
На уроке Закона Божьего падре Арнальдо говорил о своем труде наставника и о том, что ученики обязаны усвоить его наставления, чтобы в будущем могли прийти на помощь тому, кто свернет с пути истинного. Это были приблизительно те же слова, которые говорила Минервина, когда учила Сиприано молиться. «Если ты, золотце мое, будешь осужден на вечные муки из-за своего незнания, я попаду в ад из-за того, что тебя не научила». Двадцать лет спустя она повторяла слова дона Никасио Селемина из Сантовении. И Сиприано, слушая поучения падре Арнальдо, подумал о Жеребце, забыл о своей ненависти к отцу, и его ум заполонила скорбь об ужасном одиночестве своего товарища. Никто его не любит. Он решил выбрать подходящую минуту, подойти к нему с лаской, помочь. И однажды, во время дневной прогулки, он попросил Деревенщину стать рядом с Тито Альбой, чтобы он мог идти в паре с Жеребцом.
— А теперь чего тебе надо? — спросил тот, увидев Сиприано рядом с собой.
— Я хочу с тобой поговорить, Жеребец. Хочу попросить прощения за ту драку. Я не хотел тебе повредить.
— Какое тебе дело до меня? Можешь убираться подальше!
— Мне есть дело до всех моих ближних. Мы должны помогать друг другу.
Навстречу шеренге школьников шли две молодые женщины с корзинами. Жеребец уставился на них да еще и обернулся, нагло разглядывая их сзади, любуясь их колышущимися ягодицами. Потом повернулся к Сиприано.
— Знаешь, что я тебе скажу, Недомерок?
— Что? — с надеждой спросил Сиприано.
— Можешь убираться в задницу, я хочу заняться своим делом.
Сиприано укоротил шаг, чтобы постепенно отстать.
— Я еще поговорю с тобой, Жеребец, — все же заметил он робко. — Если когда-нибудь я тебе понадоблюсь, позови меня.
В следующую неделю город заполонили священники, белое духовенство, монахи, каноники и епископы. В первый день прибыло их сорок или пятьдесят, во второй — сто шестьдесят, и, прибавляясь в такой пропорции, набралось полторы тысячи. Первая встреча подкидышей с клириками во время прогулки наделала много шума. Школьники хранили благочестивую традицию лобызать благословляющие их руки в знак почтения, однако в этом случае рук было столько и столько уст, желавших их облобызать, что на улице Сантьяго образовалась пробка, и еще долго люди не могли пройти. Когда же школьники вернулись в школу, Писец похвалил их за примерное поведение, но настоятельно попросил не выказывать впредь подобного рвения, пока будет длиться Конференция. Сто раз на дню слышали они упоминание о Конференции. Слово «Конференция» звучало повсюду. Глядя на плотные группы клириков, снующих по всему городу, прохожие говорили: «Идут на Конференцию» или «Возвращаются с Конференции». На ней было сосредоточено все. И впрямь, было так много заседаний и столько всяческих комиссий, что стайки клириков, спешивших по улицам во всякий час, обязательно либо шли с Конференции, либо шли на Конференцию. Несколько месяцев подряд Конференция господствовала над всем. В окрестных монастырях и в обителях самого города не оставалось ни одного духовного лица.
Богословские диспуты, происходившие в монастырях Сан Пабло, Сан Бенито или Сан Грегорио, продолжались далеко за полночь или, как говорили в народе, до бесконечности. Споры на Рыночной площади между крестьянами и ремесленниками частенько доходили до ожесточения. И в центре всей этой полемики и обсуждений, словопрений и волнений находилась противоречивая фигура Эразма Роттердамского, для одних — ангела, для других — демона. Перо Эразма раскололо христианский мир, и в связи с Конференцией в городе образовались два лагеря: эразмисты и антиэразмисты. И это деление ощущалось не только в школах и монастырях, но во всех городских учреждениях, ремесленных цехах, торговых заведениях и в семьях — там, где собиралось больше двух человек. Также и Приют для подкидышей не избежал раскола, причем не только среди учителей, но и среди учеников. Хотя здесь старались не слишком явно выказывать свои предпочтения, всему городу было известно, что падре Арнальдо — антиэразмист, а падре Товаль — эразмист. Первый говорил: Лютер возрос на груди у Эразма. Не будь Эразма, никогда бы не дошло до такого положения, меж тем как падре Товаль утверждал, что Эразм Роттердамский именно такой реформатор, в котором нуждается Церковь. Впрочем, никаких трений между обоими наставниками не случалось. Оба с одинаковым и неизменным рвением исполняли свои обязанности и никогда не вступали в спор. И все ж различное отношение к эразмистским идеям, разделившее взрослых, проникло также в среду учеников, которые неделю назад ведать не ведали о существовании Эразма. Но пока длилась Конференция, и падре Арнальдо, и падре Товаль как бы считали себя обязанными приносить в школу последние новости с тамошних заседаний, незаметно подкладывая гирьку на свою чашу весов.
— Антиэразмисты расставили своих соглядатаев в книжных лавках, чтобы обвинять читателей в ереси.
— Вируэс сказал на Конференции, что инквизитор Манрике и император — приверженцы Эразма.
Жители Вальядолида, колыбели Конференции, разделились, спорили, горячились, и на Рыночной площади, возле прилавков с овощами, в густой народной толпе возникали другие «конференции» жестикулирующих и возбужденных знатоков. Временно расположившийся в городе королевский двор по всей видимости покровительствовал эразмистам. На дневных прогулках подкидыши встречали многолюдные группы священников, во весь голос обсуждавших события на Конференции, продолжая на улицах споры, происходившие в церквах. Как-то утром падре Арнальдо допустил неосторожность — попросил учеников прочитать «Pater noster» за обращение Эразма. Эразмисты запротестовали, и падре Арнальдо изменил предмет молитвы: «Чтобы Господь наш просветил всех участников Конференции», — сказал он.
Сиприано, питавший инстинктивную расположенность к Эразму, выступил в его защиту. Когда ученики выходили их часовни, Толстяк Клаудио спросил:
— Кто он такой, этот Эразм?
— Богослов, писатель, который полагает, что церковь надо реформировать.
На другом конце двора Деревенщина орал: «Эразма на костер!» В общем, антиэразмисты сходились в убеждении, что, если бы не существовал Эразм, не было бы и Лютера.
Когда Конференция была в разгаре, школьникам представлялось дело так, что на диспутах берут верх эразмисты и что их противники — магистр Маргальо, фрай Франсиско дель Кастильо, фрай Антонио де Гевара отступают. Однако прошло еще несколько дней, и падре Арнальдо объявил, что при обсуждении допустимости разводов, которую провозглашал Эразм, участники Конференции и народ выступили против него. Но тут на арене борьбы появился некий магистр Сируэло, приобретший известность благодаря своей учености и фамилии [77], и заявил, что, конечно, у Эразма Роттердамского были заблуждения, однако его книги в целом внесли ценные разъяснения в некоторые места в четырех Евангелиях и в посланиях апостолов. Борьба на Конференции шла нешуточная, отголоски ее звучали во всем городе, как в огромном резонаторе. Но главными противниками Эразма были религиозные ордена, которые он выставил на посмешище в своей книге «Энхиридион» [78]. Ее чтение вызывало у монахов бурю возмущения и с кафедр все чаще звучали протесты, из-за чего волнение с каждым днем усиливалось и неграмотные массы требовали, чтобы сочинения Эразма осудили на сожжение. Диспут достиг опасного накала, когда магистр Маргальо однажды утром изобличил Вируэса в том, что он поддерживает отношения с Эразмом и каждый день письменно сообщает ему о происходящем на Конференции. Вируэс выступил с защитой своего права на общение с голландцем, вокруг которого ведутся споры, и при этом его смелом заявлении страсти еще больше разгорелись.
Те же два лагеря учеников приютской школы однажды утром на перемене дошли до рукопашной, раздались крики «Да здравствует!» и «Долой!», каждая из сторон требовала предать костру вождя противоположной партии. Драка была настолько ожесточенной, что трех избитых учеников пришлось отправить в лазарет. Падре Арнальдо и Писец пытались на следующий день внушить своим питомцам понимание чувств ближнего и сурово их отчитали. Впрочем, создавалось впечатление, что в споре побеждают взгляды Эразма и осуждаются взгляды Лютера, — в результате, казалось, должны были быть удовлетворены и папа и император. И когда эразмисты, в особенности Карранса де Миранда, опираясь на сочинения самого Эразма, Библию и на тексты святых отцов, блестяще опровергли защищаемую монахами теорию свободной воли и действенности индульгенций, исход дискуссии был решен.
