Роберт Стивенсон - Черная стрела (Пер Репина)
Он написал записку «моему достоуважаемому родственнику, сэру Джону Гэмлею»; потом вторую, без всякой надписи.
— Это герцогу, — сказал он. — Пароль — «Англия и Эдуард», а отзыв — «Англия и Йорк».
— А Джоанна, милорд? — спросил Дик.
— Ну, вы сами должны добыть Джоанну, как умеете, — ответил барон. — В обоих этих письмах я упомянул, что выбираю вас ее женихом, но вы должны добыть ее сами, мой мальчик. Вы видели, что я пробовал сделать это и поплатился жизнью. Большего не мог бы сделать ни один человек.
Раненый, очевидно, сильно устал. Дик положил драгоценные бумаги за пазуху, пожелал ему бодрости духа и вышел из каюты.
Наступал день, холодный и пасмурный, с налетавшими снежными вьюгами. Берег с подветренной стороны состоял из каменистых кос, сменявшихся песчаными буграми; дальше, в глубине, на небе выделялись лесистые верхушки Тонсталльских холмов. И ветер, и волнение на море улеглись, но судно медленно продвигалось, еле подымаясь над волнами.
Лаулесс продолжал стоять у руля. К этому времени почти все выбрались на палубу и с растерянными лицами смотрели на негостеприимный берег.
— Мы идем к берегу? — спросил Дик.
— Да, если не очутимся раньше на дне, — ответил Лаулесс.
Как раз в это мгновение «Добрая Надежда» так беспомощно поднялась навстречу волнам, а вода в ее грюме клокотала так громко, что Дик невольно схватил руку рулевого.
- Клянусь мессой! — вскрикнул Дик, когда нос «Доброй Надежды» показался над пеной. — Я думал, что мы уже пошли на дно, сердце у меня так и замерло.
На шкафуте Гриншив, Хокслей и лучшие люди двух отрядов деятельно разрушали палубу, чтобы построить плот. Дик присоединился к ним и прилежно работал, чтобы забыть о своем положении. Но и во время работы всякая волна, ударявшая в бедное судно, всякий его крен, когда оно медленно продвигалось среди валов, напоминали ему о непосредственной близости смерти и возбуждали мучительный ужас.
Оторвавшись от работы, он увидел, что «Добрая Надежда» приближается к какому-то мысу; часть разрушающегося утеса, об основание которого разбивались тяжелые, белые волны, почти нависала над палубой; наверху песчаного холма, как бы увенчивая его, виднелся дом.
В бухте волны катились весело; они подхватили «Добрую Надежду» на свои покрытые пеной гребни, понесли ее так, что рулевой не мог справиться с ней, и через мгновение выбросили ее сильным напором на песок; потом залили ее до половины мачты и стали швырять из стороны в сторону. Налетел другой большой вал, снова поднял судно и унес еще дальше; за ним последовал третий, который унес его далеко от опасных валов, посадив его на мель.
— Ну, молодцы, — крикнул Лаулесс, — святые действительно хранили нас! Прилив спадает, присядем да выпьем чарку вина, а раньше чем через полчаса мы можем пройти к берегу так же спокойно, как по мосту.
Пробуравили бочонок, и потерпевшие крушение воины, усевшись насколько возможно так, чтобы защититься от хлопьев снега и от брызг волн, стали пить, передавая друг другу чарку, стараясь согреться и вернуть себе бодрость духа.
Дик между тем вернулся к лорду Фоксгэму, который лежал в страшном смущении и страхе. Вода на полу его каюты доходила до колен, лампада, его единственный светоч, разбилась и потухла от сильного толчка.
— Милорд, — сказал молодой Шельтон, — не бойтесь, святые очевидно за нас; волны выбросили нас высоко на отмель, и как только прилив немного спадет, мы можем пешком дойти до берега.
Прошел почти час до тех пор, пока прилив оставил в покое «Добрую Надежду» и находившиеся на ней люди могли отправиться к берегу, смутно видневшемуся сквозь дымку несшегося им в лицо снега.
С одной стороны маленького холма они заметили кучку людей, подозрительно следивших за движениями сошедших на берег незнакомцев.
— Они могли бы подойти к нам и помочь чем-нибудь, — заметил Дик.
— Ну, а так как они не подходят, то мы сами пойдем к ним, — сказал Хокслей. — Чем скорее мы доберемся до хорошего огня и сухой постели, тем лучше для моего бедного господина.
Но они не успели еще приблизиться к холму, как лежавшие там люди сразу встали на ноги, и град стрел полетел на потерпевших крушение.
— Назад! Назад! — крикнул лорд Фоксгэм. — Остерегитесь, ради Бога, не отвечайте!
— Ну! — крикнул Гриншив, вытаскивая стрелу, вонзившуюся в его кожаную куртку. — Мы, конечно, не в таком положении, что можем сражаться, так как промокли, устали как собаки и на три четверти замерзли. Но ради любви к старой Англии, что могло побудить их стрелять так жестоко в бедных земляков в несчастии?
— Они принимают нас за французских пиратов, — ответил лорд Фоксгэм. — В наше беспокойное, подлое время мы не можем удержать наших собственных берегов; наши старые враги, которых некогда мы гнали на море и на суше, теперь шляются здесь как им угодно, грабят, убивают, жгут. Это горе и упрек нашей бедной стране.
Люди на холме продолжали лежать, внимательно следя за пришельцами, пока они с трудом подымались на берег и углубились внутрь страны, между пустынными песчаными холмами; они следили даже за отставшими на протяжении около мили, готовые дать другой залп по усталым, измученным беглецам. Только тогда, когда они попали, наконец, на твердую большую дорогу, и Дик водворил нечто вроде военного порядка среди своих подчиненных, ревнивые хранители берегов Англии безмолвно исчезли среди снега. Они исполнили то, чего желали, они защитили свои дома и фермы, свои семьи и свой скот. Раз они сохранили свои собственные интересы, всем им было решительно безразлично, что французы разнесут огонь и кровь по всем другим общинам английского государства.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПЕРЕРЯЖЕННЫЕ
ГЛАВА I
Логовище
То место, где Дик вышел на большую дорогу, было недалеко от Холивуда, милях в девяти-десяти от Шорби на Тилле. Тут отряды разделились после того, как убедились, что их больше не преследуют. Слуги лорда Фоксгэма понесли своего раненого господина в большое аббатство, где он мог найти покой и безопасность. Дик смотрел им вслед, пока они не повернули и не исчезли за густой завесой падающего снега. Он остался один приблизительно с дюжиной бродяг — остатком его отряда волонтеров.
Некоторые из них были ранены; все взбешены неудачей и долгим пребыванием на холоде. Они были слишком голодны, слишком перезябли, чтобы выразить свое недовольство чем-либо более серьезным, и только ворчали, кидая угрюмые взгляды на своих вождей. Дик опорожнил для них свой кошелек, не оставив себе ничего, поблагодарил их за храбрость, хотя в душе желал хорошенько отделать их за трусость. Смягчив таким образом теперешнее их положение, он отправил их по несколько человек или парами в Шорби, в «Козу и Волынку».
Под влиянием всего виденного им на «Доброй Надежде» он выбрал себе в спутники Лаулесса. Снег падал безостановочно и неизменно ровным ослепляющим облаком; ветер улегся и затих совсем. Весь мир казался как бы обернутым в саван этим безмолвным снежным наводнением. Идти было опасно, так как на каждом шагу можно было сбиться с дороги и погибнуть в сугробах снега. Лаулесс шел на полшага впереди своего спутника, вытянув голову как охотничья собака, идущая по следу. Он отыскивал дорогу, исследуя каждое дерево, и изучал тропинку, как будто бы вел корабль среди опасностей.
Пройдя около мили по лесу, они пришли к роще из могучих, искривленных дубов, куда сходилось несколько дорожек. Даже при сильно падавшем снеге нельзя было бы не узнать этого места, и Лаулесс, очевидно, узнал его с особенным восторгом.
— Ну, мастер Ричард, — сказал он, — если вы не слишком горды для того, чтобы быть гостем человека, не джентльмена по рождению и даже не хорошего христианина, то я могу предложить вам кружку вина и хороший огонь, чтобы согреть мозг в ваших мыслях.
— Веди, Уилль, — сказал Дик. — Кружка вина и хороший огонь! Да я пошел бы Бог знает как далеко, чтобы увидеть их.
Лаулесс раздвинул сухие ветви чащи и смело пошел вперед. Через некоторое время он дошел до довольно глубокой впадины или пещеры, в настоящее время на четверть засыпанной снегом. У края пещеры на подгнивших корнях стоял, наклонившись, большой бук. Старый бродяга раздвинул густые заросли и исчез в земле.
Бук был наполовину вырван с корнями во время какой-нибудь сильной бури и увлек за собой значительное количество дерна; старый Лаулесс вырыл себе тут тайное убежище. Корни служили ему стропилами, дерн — кровлей, мать-земля — стенами и полом. Несмотря на всю первобытность этого жилища, почерневший от огня очаг в одной стороне и присутствие большого дубового ящика, окованного железом, в другом, сразу указывали, что это логовище человека, а не нора какого-нибудь животного.
