Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков
Лысый Демор, насупившись, хлопал сонными глазами. Был откровенно недоволен тем, что его подняли среди ночи с койки.
Винтер высокомерно-презрительно поджал сухие губы…
Черт с ними! Своих-то, надежных, больше!
Вон Голенкин, Языков, Шишмарев, Елчанинов, Баранов, Кумани, Веленбаков, Заостровский.
Впрочем, Винтер, Демор и Карандино служили на таких ветхих кораблях, что их все равно в дело не брать. Пусть остаются в Севастополе для работы на берегу.
Откашлялся, готовясь говорить. Приказывать умел, говорить же был не мастак. Разговаривать не любил.
— Наш недавний поиск к анатолийским берегам напугал султана. Сегодня ввечеру капудан помчался со всем флотом к Кавказу. На кораблях полно народа, — стало быть, повез десант. Видно, хочет напасть с востока. Нам надобно поспешить. На рассвете снимаемся с якоря. Дальше в море — меньше горя! — закончил он своей любимой поговоркой. — К походу готовы? Команды на месте? Пресной водой налились? Провизии, дров достаточно? — строго глянул он на господ капитанов, будто не знал, что Черноморский флот в любую минуту готов выйти в море.
— Готовы, ваше превосходительство, — услужливо выскочил вперед Карандино.
— Готовы! — послышалось со всех сторон.
— В остающееся время еще раз проверить все: запасной рангоут, такелаж. Смотреть, хорошо ли закреплены пушки. Осмотреть все самому капитану. Не лениться. Не пренебрегать никакой мелочью! У тебя, Ознобишин, фонари в порядке? Свечи уже обожжены?
— Обожжены, ваше превосходительство!
— А на «Несторе» швабры есть? Или опять нечем будет растирать просыпанный порох?
— Есть, — покраснел капитан Шишмарев.
— Пробки, доски, сермяжное сукно для заделки пробоин чтоб были. Ежели приведет бог сразиться с врагом — драться по-русски, по-черноморски! Всё. Ну, час добрый!..
Ушаков встал.
XII
Вечером 7 июля 1790 года Ушаков с Черноморским флотом подошел к Керченскому проливу. Крейсеры, посланные Ушаковым вперед на разведку, обнаружили вчера весь большой флот капудана Гуссейна в Анапе. Сомнений больше не оставалось: турки готовились высаживать на восточном берегу Крыма большой десант.
Солнце закатилось в тучу. Море стало мрачным — черным и холодным. Ветер выл в снастях. Стали на якорь милях в десяти восточнее мыса Такла. После спуска флага и молитвы на кораблях все затихло, — люди устали за день.
Артиллеристы спали тут же, на верхней палубе, у своих пушек. Отовсюду слышался храп.
Не спалось только Ваське Легостаеву. Васька в первый раз был в плавании и в первый раз готовился к бою. Все дни после выхода из Севастополя его укачивало. Лишь сегодня стало как будто легче. Над ним потешались товарищи:
— Э, Васька, видать, ты с якоря илу не едал!
За Ваську вступился старый канонир Андрей Власьич:
— Привыкнет. Спервоначалу у всех на воде ноги жидки, — утешал он. — Ты из каких краев, милый?
— Тверской…
— Что и говорить, водный человек! — улыбнулся старик.
— У нас, дяденька, воды много: озера Селигер, Пено, может, слыхали?.. Опять же реки: Тверда, Молога, Мета, Цна… И Волга от нас течет…
— Ну, Волгу-то у вас курица вброд переходит!
Теперь Васька ворочался с боку на бок. Слышал, как пробило четыре склянки, как кто-то во сне громко сказал: «Да не трекай, тяни!»
Корабль «Рождество Христово» однообразно покачивался. В борт мерно билась волна. Так же однообразно, противно скрипела в блоке какая-то снасть.
Легкая дрема уже сковывала веки, когда близкие голоса вспугнули ее.
— Ежели за ночь ветер не переменится, то он будет у них, у турок… — громко сказал кому-то ходивший по шканцам вахтенный лейтенант.
Сон опять пропал. Васька повернулся на другой бок.
— Что ты, парень, все крутишься, как рыскливая посудина? — вполголоса беззлобно заворчал лежавший рядом Власьич и широко зевнул: — Охо-хо!..
— Блохи, дяденька…
Власьич знал, какие такие блохи перед первым боем. Поддержал:
— Забрели, проклятущие. Палуба завсегда чистая, ни блошки, а днем посыпали песочком на случай боя, вот они и зашевелились.
Ваське хотелось поговорить. Он несмело вступил в разговор:
— Захолодало что-то…
— Верно, холодом потянуло. Нонче все к берегу медуз гнало — это к холоду.
— Ветер какой нехороший…
— Чем нехороший? Ветер ровный, брамсельный.
— Ежели ветер не переменится, то басурману будет сподручнее: турок будет на-ветре! — повторил Васька слышанные слова.
Ему хотелось знать, что скажет на это Андрей Власьич, с мнением которого он очень считался.
— А нам что на-ветре, что под ветром — все едино! — ответил Власьич. — Я при Федонисье был в бою. В аккурат два года тому назад, в июле месяце. У турок, брат, все было: и кораблей, почитай, втрое больше нашего и ветер, а все равно Федор Федорыч их расколошматил!
— А правда ль, дяденька, что у него, у турка, все борта скрозь медью обшитые? Что его никакое ядро не берет?
— Что ты, что ты! Спросонья мелешь, аль как? Кто тебе такую ерунду сказывал?
— В Севастополе. Печник-татарин… Крымчак…
— Знает твой печник! Обшит один киль, чтоб червь не точил, — это верно, — сердито сказал Власьич.
Старый канонир помолчал. Потом, почесываясь, добавил спокойнее:
— Ты, главное, парень, ничего не трусь. В первый бой идешь, тебе разное оказывается. Сам знаю… Только помни: не море топит, а лужа! Меньше ты слушай, что иной языком полощет… «Печник»! Знаем мы этих крымчаков, какие они нам, русским, друзья! Он тебе нарочно сказал — запугать тебя, а ты и рад стараться. Спи.
И Андрей Власьич повернулся к Легостаеву спиной и тотчас же захрапел.
А Васька Легостаев продолжал лежать, раздумывая о завтрашнем бое.
XIII
День вставал неприветливый, хмурый. За ночь все небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами. С глухим ревом катились мрачные седые валы. Дали затянулись молочно-сизой пеленой тумана. В тумане потонули очертания берегов и мыса Такла.
Ветер дул прежний: ост-зюйд-ост.
За ночь от крейсеров еще не поступало новых донесений, но можно было с минуты на минуту ждать врага, — погода благоприятствовала десанту. И Ушаков, дав людям позавтракать, приказал флоту сниматься с якоря.
Он стоял, глядя в зрительную трубу, — ждал, не покажется ли кто-нибудь на горизонте: свои или враги.
Ушаков смотрел в сторону Анапы. Крепость в Анапе, как и в Измаиле, строили для турок французские инженеры.
Невольно подумалось: «Лезут… Далеконько берут!..»
Он терпеливо всматривался в даль, туда, где эти мутно-грязные валы незаметно переходят в иссиня-черные зловещие тучи.
И вот наконец как будто бы что-то обозначилось. Так и есть — корабли. Один, другой, третий…
Федор Федорович чуть повернул трубу влево — еще и еще. Целый лес мачт. Бесспорно, это Гуссейн.
Молодой султан Селим III, сев на престол, удалил прежнего капудана, Эски-Гассана: у него было слишком много неудач на море. Вместо Гассана султан назначил капудан-пашой своего друга и шурина, двадцатидвухлетнего Гуссейна. Гуссейн поклялся, что отнимет у русских Крым.
Вот и летит в надежде на легкую победу молодой сумасброд!
Турецкий флот уже увидали все.
— Турки… Турки… — заволновался сигнальщик.
— С на-ветра! — подчеркнуто прибавил капитан Елчанинов.
В его голосе чувствовалась тревога.
— У турок и при Фидониси был ветер, а что толку-то! — сказал флаг-капитан Данилов.
Ушаков обернулся и спокойно приказал строить линию баталии на левый галс. Чтобы увеличить число пушек, Ушаков ставил в линию баталии и фрегаты.
По всем писаным и неписаным законам морского боя турки оказывались в лучшем положении: они превосходили силою и были на-ветре. Это, конечно, могло озадачить многих, но не адмирала Ушакова.
Турки, увидев врага, стали тоже поспешно выстраиваться в линию.
Иностранцы-офицеры недаром ели турецкий хлеб: турки усвоили кое-что из основ европейской морской тактики. Они последовательно спускались на русские корабли.
Ушаков смотрел с волнением, как близко подойдут турки. На русских кораблях было мало артиллерии большого калибра. Федор Федорович хотел, чтобы турки подошли поближе: тогда можно будет ввести в дело и единороги малого калибра.
Голенкин тоже понимал это и не начинал боя.
Но Гуссейн остался на выгодной для него дистанции. И первым открыл огонь. Точно молния прорезала борта турецких судов. Гулкие пушечные раскаты ударили в низко навалившееся небо.
Русские не заставили себя ждать с ответом.
Турки сосредоточили весь огонь на авангарде Голенкина. Они хотели превосходящими силами раздавить его. Ушаков с тревогой смотрел: выдержит ли его друг этот бешеный натиск?
Голенкин мужественно отбивался. Его спасал меткий артиллерийский огонь, — русские стреляли прицельно, не спеша, а турки — часто и беспорядочно. И вскоре огонь турок стал ослабевать.
