Наталья Павлищева - «Врата блаженства»
Конечно, Ибрагим ревновал, даже не осознавая этого. Во всяком случае, так считал султан. Это верно, женщина, даже умная, никогда не должна вставать между мужчинами.
Сулейман и заподозрить не мог, насколько прав в этом убеждении. Хуррем отвоевывала все больше места не только в сердце влюбленного султана, но и в его разуме. Если с первым Ибрагим вполне мог мириться (должен же султан кого-то любить), то второе не нравилось греку совсем. Место женщины на ложе, а лезть в серьезные занятия мужчин ей не пристало совсем, не говоря уже о том, чтобы философствовать.
Но если бы это была просто женщина, а то ведь та, которую никак не удавалось забыть самому Ибрагиму, которая знала тайну, способную уничтожить его самого. Наблюдая за тем, как Хуррем становится все дороже Сулейману, грек волновался, потому что, если султан и впрямь полюбит женщину всей душой, он простит ей невольное прегрешение. Ее прегрешение действительно было невольным, ведь она, рабыня, не могла противиться воле купившего ее мужчины. А вот Ибрагим… Конечно, он мог взять рабыню, мог делать с ней все, что пожелал, но только не имел права скрывать это от Повелителя.
Ее помыслы были чисты, а не его. Ибрагим понимал, что Хуррем тоже невыгодно открывать Повелителю тайну, но понимал и другое: если ее доведут до края, то она это сделает. А погибая сама, обязательно утопит и виновника.
Люди устроены одинаково, независимо от того, султан или простой пахарь, визирь или дервиш, улем или янычар… Все любят тех, кому сделали что-то хорошее, и не любят тех, кто сделал хорошее им самим, особенно ненавидят тех, от кого зависят, кому не смогли вернуть за их дары, а должны бы сделать это. Но всего сильней ненавидят тех, кто может погубить в любую минуту. Только если этот человек сильней и выше по положению, то пресмыкаются, а если равен или ниже, то ненавидят черной ненавистью.
Ибрагиму впору ненавидеть Хуррем именно так, ведь одно ее слово могло погубить уже почти всесильного пашу. Но ненависть грека была особенной, самой страшной. У сильного человека желание обладать женщиной, натыкаясь на невозможность делать это, превращается в ярость, а если к этому добавить понимание, что собственными руками такую возможность разрушил, и угрозу падения, связанную все с той же женщиной, получалась ненависть, выход у которой только один – гибель Хуррем. Ибрагиму было легче задушить ее собственными руками, чем каждый день видеть рядом с Повелителем, знать, что они друг друга любят, и знать, что Хуррем может погубить его в любую минуту.
Она не знала, за что именно ненавидит ее грек, он даже не подавал вида, что ненавидит, но чувствовала это всем сердцем. Стоило Ибрагиму появиться рядом, как возникало ощущение страшной опасности. Хуррем посоветовала сделать Ибрагима визирем, надеясь, что, получив печать и огромную власть, грек просто забудет о ней. Не вышло. Теперь оставалась надежда на то, что в качестве султанского зятя Ибрагим станет спокойней.
Неприятие греком Хуррем заметили все. Сулейман решил, что это просто ревность друга, которому стали уделять меньше времени. Султан тоже надеялся, что, женившись, Ибрагим станет мягче и тоже будет занят…
Зато Хафса и Махидевран, нежданно получив столь сильного единомышленника, обрадовались. А если вспомнить и Хатидже… Правда, пока было неясно, как можно объединить усилия.
Хуррем просто не догадывалась, что натворила, посоветовав султану отдать свою сестру в жены Ибрагиму. А если бы узнала? Наверное, даже порадовалась злой радостью.
Она не ошиблась, заметив интерес Хатидже к греку. Это неудивительно, Ибрагим был хорош собой, статен, умел окружить себя богатством и даже поклонением. Его свита росла и грозила стать большей, чем у самого Повелителя, одет Ибрагим был едва ли не богаче султана, а уж драгоценностей на визире куда больше, чем на Сулеймане. Любил Ибрагим золото и камни, любил роскошно одетую свиту, рослых телохранителей, хороших лошадей, согбенные спины. В этом он был султаном куда больше, чем сам султан.
Любил красивых женщин… О султанской сестре Хатидже никогда и не думал. Не была Хатидже Султан столь неотразима, чтоб глаз с нее не спускать, к тому же Ибрагим не мог видеть ее лицо, наполовину прикрытое яшмаком, а свободная одежда не позволяла заметить стройность фигуры. Даже получив право постоянно бывать в гареме, он не вглядывался в лица женщин, опасаясь недовольства Повелителя. Конечно, женщины гарема стреляли в него глазками, но только глазками и только одалиски и рабыни, к тому же, несмотря на его новое положение, старались прикрыть низ лица. Это не свой гарем, в котором можно видеть всех женщин.
Мысли Ибрагима были заняты совсем другим, и даже не Хуррем. Он стал визирем, а это накладывало слишком много обязанностей и огромную ответственность. Одно дело давать султану советы из-за плеча или намекать на неверные решения, принятые Пири-пашой или другими визирями, совсем иное принимать эти решения самому, прекрасно понимая, что малейшей ошибки не простят.
Грек втайне мечтал о таком назначении и боялся его. Он чувствовал в себе силы и способность справиться, но понимал, что ошибок не простят не только враги и завистники, но и сам Сулейман, боялся потерять не просто свое положение, но многолетнее доверие Повелителя. Ибрагиму было не до женщин и, тем более, не до сестры падишаха. Когда Сулейман намекнул, что может породниться, грек несколько мгновений, не понимая, смотрел на султана. Быстрый ум Ибрагима перебрал всех возможных дальних родственниц Повелителя, которых он знал, о Хатидже даже не вспомнил. Одно дело назначить визирем и потом снять за какую-то недоработку (а Сулейман даже поклялся, что не снимет с должности просто по капризу), но совсем другое отдать бывшему рабу свою сестру.
Пришлось Сулейману почти открыто говорить, чтоб сватал Хатидже. Когда в месяце раджаб Повелитель вдруг объявил, что отдает свою сестру Хатидже в жены Ибрагим-паше, остальные и удивились, и нет. Удивились тому, что Сулейман так быстро на это решился, а не удивились тому, что продолжилось возвышение Ибрагим-паши. Нашлись злые языки, которые прошептали, что и свой гарем Повелитель завещал греку. Болтунов не нашли, слишком многие не любили везучего Ибрагим-пашу, чтобы смельчаков можно было выловить. Ибрагим обещал себе, что наступит время, и он сумеет поквитаться со всеми болтунами. Он ничего не забывал и не прощал, но не имел силы противиться сплетням, пока его не боялись.
И в этом они были похожи с Хуррем, ее, как и Ибрагима, султан возвышал по своей воле и заслуженно, но простить этого возвышения двум рабам без рода и племени сановитые завистники не могли. Зато как бы порадовались их падению!..
Ибрагим до конца не понимал, в какую петлю попал, пока не пришлось клясться в любви Хатидже Султан. Нет, это не потребовало больших усилий, очаровывать женщин он умел всегда, а Хатидже была красива и умна, хотя и несколько в возрасте. Сестры давным-давно имели семьи и детей, а она все ждала, когда же найдется достойный претендент на ее руку. Уезжать куда-то далеко от родных не хотелось, а дома того, кому сначала Селим, а потом Сулейман могли бы отдать Хатидже, не находилось. Когда Хатидже впервые увидела Ибрагима уже не слугой, сопровождающим шехзаде Сулеймана, а визирем Повелителя, разодетым сановником с большой свитой, пред которым склонялись гордые паши, ее сердце дрогнуло. Многолетний друг Повелителя не женат, но рискнет ли султан возвысить Ибрагима до своего родственника? Рискнул, за что Хатидже была брату благодарна.
Она была влюблена, а проведя ночь в объятиях опытного любовника, окончательно потеряла от него голову. Самому Ибрагиму Хатидже понравилась, но он головы не терял и был этим очень доволен. Лучше изображать любовь, чем действительно сходить с ума. Влюбленный мужчина не способен трезво рассуждать, любовь опьяняет сильней вина, может отравить безжалостней любого яда, связать по рукам и ногам крепче любых веревок, лишить воли, отнять разум… Пример тому султан, готовый нарушать ради своей зеленоглазой колдуньи любые правила приличия.
Нет, Ибрагим такого не желал, а потому был рад, что в его постели не Хуррем, а Хатидже, которая не противна, но и не сводит с ума. Влюбленную Хатидже легко подчинить своей воле, она готова выполнить любую просьбу, она будет хорошей заступницей перед Повелителем в случае необходимости.
Приехавший с поздравлениями Сулейман поцеловал рдеющую от смущения и счастья Хатидже в лоб и тихонько поинтересовался:
– Ты довольна?
Сестра вскинула на брата блестящие глаза:
– Я счастлива!
– Я рад, – от ее счастья и смущения Сулейман смутился тоже.
Сердце сжалось, как там Хуррем? То, что она родила довольно быстро и сын здоров, султан знал, ему так хотелось увидеть обоих! Но нельзя, проклятые запреты и правила. Он нарушил однажды, когда позвал к себе Хуррем через несколько дней после рождения Михримах. Валиде потом долго укоряла, не явно, не открыто, но при каждом удобном случае напоминая, что родившая женщина сорок дней грязна, к ней не стоит подходить, что не все законы нанесены на бумагу, есть неписаные, которые соблюдаются обычно крепче написанных, именно потому их нет необходимости закреплять буквами…
