Наталья Навина - Последние Каролинги – 2
Горнульф, новый приор святого Медарда, поднес епископу Габунду скляницу со священным миром. И пусть утверждалось, что то самое, ниспосланное с небес миро, единственно достойное франкских королей, хранится в Реймсе, здесь бы об этом никто не посмел заявить. Епископ окунул в сосуд золотую иглу и кончиком ее помазал принца Ги, как подобает, крестообразно. Священный елей коснулся лба, груди, правой и левой руки. Затем на мальчика, стоявшего в одной рубашке, начали надевать коронационные одежды, до этого лежавшие на алтаре. Один из знатнейших вассалов короля должен был привязать ему золотые шпоры. Это сделал, опустившись на колени, молодой герцог Суассонский, которого звали так же, как и отца, Генрихом, едва достигший восемнадцати лет и недавно посвященный в рыцари Эдом. Сим действием Генрих-младший как бы подтверждал свою готовность так же истово защищать права юного короля, как защищал его собственные права старший король. По этому поводу кое-кто припомнил, что, хотя королевский наместник и покинул Суассон, сложив свои полномочия, мать молодого герцога не была приглашена на коронацию. Тем временем Эд в сопровождении Альбоина спустился с помоста. Должна была состояться церемония передачи меча. Эд передал меч епископу, и тот благословил его.
Именно вид меча заставил Роберта очнуться от задумчивости. До этого он наблюдал церемонию, словно пребывая во сне. Этому чувству способствовал неверный переливающийся свет, заполнявший собор – сияние сотен свечей, отражавшихся в золоте и драгоценный каменьях на одеждах собравшихся (Роберт и сам по этому случаю вынужден был оставить привычную ему черную одежду и облачиться так, как подобает графу и брату короля). Но этот меч… Роберту был прекрасно знаком родовой меч – Санктиль, с которым короновался сам Эд, и было бы вполне в порядке вещей увидеть его на коронации нового властителя из Робертинов. Однако это был другой меч. Роберт был уверен, что ни разу его не видел.
Благословленный епископом меч перешел в руки Ги – жест и всегда бывший чисто символическим, а в данном случае – более, чем раньше, ибо руки ребенка были пока не в силах удерживать тяжесть меча. Ги передал его Альбоину, а тот вновь вернул Эду. Далее епископ должен был потребовать присяги новому миропомазаннику, но Эд опередил его, выступив вперед. Ладони его все еще сжимали рукоять меча.
– Люди Нейстрии и короля! Через краткое время я выступлю в поход. Многие из вас отправятся со мной. Но и те, кто пойдет, и те, кто останутся защищать франкскую землю от чужеземных набегов, принесут клятву на верность новому королю Ги, моему сыну и соправителю. Он будет царствовать над вами, пока я не восстановлю империю с Аквилантом – вновь выкованным мечом Карла Великого в руке. Когда же он достигнет совершеннолетия, то также поднимет меч Эвдингов и воссядет на императорский трон…
Фортунат не принимал участия в церемонии. Старческая слабость препятствовала ему в этом. И все же он непременно желал присутствовать. Он находился среди зрителей, поддерживаемый Эммерамом, крепким служкой, которого приставил к нему приор Горнульф. Руки и ноги каноника дрожали, от блеска свечей слезились глаза, от запаха фимиама ломило голову. И все же Фортунат улыбался.
– …изгонит сарацин и норманнов, распространит славу Империи на Испанию и земли славян и завоюет Святую землю…
Фортунат не знал, сказал ли это Эд на самом деле, или просто в его ушах эхом отдается восторженный шепот молодого монаха.
Роберт слушал, прикусив в кровь губу. Эвдинги! Бог свидетель, пусть Эд видит себя властелином империи. Но – отречься от отца, предать собственный род единственно ради себялюбия, желания слышать свое имя в прозвании династии… он стал еще худшим злодеем, чем раньше. Раньше он, по крайности, не отделял себя от Робертинов…
… Но то было еще до его женитьбы на этой…
Руки его сжались в кулаки, ногти впились в ладони.
– А теперь присягайте!
Первым выступил молодой Генрих Суассонский.
– Я желаю, чтобы Ги Эвдинг царствовал над нами и присягаю ему! – звонко прокатился под сводами его юношеский голос.
– Я желаю, чтобы Ги Эвдинг царствовал над нами… – Альберик, сеньер Верринский, бывший наместник Суассона, ныне – ближайший соратник короля в будущем итальянском походе.
– Я желаю, чтобы Ги Эвдинг царствовал… – неожиданно Роберт понял, что это его собственный голос. Он, Роберт, граф Парижский, выступил из рядов знати и приносит вассальную присягу мальчишке, ставшему для него средоточием краха всех надежд, отобравшему у него престол и благорасположение брата. Ему показалось, что взгляды всех собравшихся в соборе обратились на него. Что они делают? Смеются? Злословят? Удивляются?
Ничего не понять.
И все же он довел клятву до конца. И вслед за ним принесли вассальную клятву герцоги и графы, сеньеры и бароны – знатнейшие из знатных, присутствующих здесь. Остальные же изъявили свою преданность общим кличем:
– Да здравствует король!
Шесть лет назад многие из собравшихся кричали в Компендии: «Да здравствует королева», когда на голову блистающей здесь золотом самых богатых одежд молодой женщины был возложен брачный венец. Впоследствии, после рождения наследника, она также была коронована в Лаонском соборе. Но тогда церемония была значительно менее пышной и многолюдной.
Упомянутая женщина также спустилась со своего возвышения. Тяжелые от драгоценного шитья одежды делали ее походку медленной и торжественной. Королева редко покидала Компендий, и многие сейчас с удовольствием бы на нее поглазели, но в нынешнем ритуале главным действующим лицом была не она.
Церемония продолжала свой ход. Приняв клятву верности от своих подданных, юный сюзерен должен был дать им ответную клятву на святом Евангелии, которое лежало раскрытым на алтаре. Взяв мальчика за руки, родители повели его к алтарю. Для окружающих сейчас эти трое – мужчина, женщина и ребенок – представлялись какими-то высшими существами, не принадлежавшими к жалкому и слабому роду человеческому, воочию воплощая утверждение, что всякая власть – от Бога. Ибо человеческое сознание устроено просто и видит проявление царственности в богатстве, пышности, силе и красоте. И это, быть может, не такая уж большая ошибка.
Почти никто уже не расслышал слов, которые произнес Ги, положив правую руку на Евангелие. Церемония близилась к завершению, и все напряглись, ожидая главного мгновения.
Вновь приблизились прелаты. Королева отступила в тень, пропуская епископа Габунда. В полумраке и мерцании свечей ее облитая золотом фигура казалась лишенной плоти, словно выступившей из сна.
– Коронуйте помазанника божьего! – провозгласил легат.
Корона была уже в руках епископа, который принял ее от маленького прислужника. И произнес самые главные слова нынешнего дня:
– Венчает тебя Господь.
Опустить корону на голову миропомазанника должен был высочайший по званию сеньер королевства. Но высочайшим из присутствующих был сам король. И Эд взял корону и сам венчал своего сына на царство.
Грянули певчие и колокола на соборной звоннице. Глаза Фортуната застилал туман. Он чувствовал себя, как Симеон во храме. Те, кого он любил, были сильны, счастливы и на вершине славы. Больше ему нечего было желать от жизни.
И среди радостных воплей, пения, органного грома и вакханалии колоколов стоял Эд – герой, победитель судьбы, триумфатор, король.
– Я его уничтожу, – шептал Роберт сквозь бурю этих звуков. – Я уничтожу его.
– Пошла прочь, потаскуха одноглазая! Это ж надо – такой наглости набраться – среди бела дня ломиться в мужскую обитель! Может, и есть такие развратные монастыри, куда девицы денно и нощно, как к себе домой, хаживают, только у нас здесь дом Божий и порядки строгие…
Но Деделла не уходила, только уворачивалась от взмахов посоха, которым пытался огреть ее привратник. Шесть лет назад другой привратник другого монастыря также гнал ее от ворот, куда ее прибило отчаяние. Сейчас отчаяние было побеждено упрямством – возможно, фамильной чертой Эттингов.
– Ты что орешь, Ансельм? Монахи уж и мессу петь перестали, все шеи посворачивали в сторону ворот…
Из калитки в запертых воротах, ловко орудуя костылями, появился мужчина на пару лет старше Деделлы. светловолосый, светлобородый, с карими глазами – одним словом, всем бы хорош, если б ноги были целы. Он окинул Деделлу совершенно однозначным взглядом, но это ее не смутило – в дороге она и не с таким сталкивалась.
– Не лезь, Фридеберт, – заявил привратник. – Это потаскушка… а может, помешанная. Пошла вон, говорю, а то приору пожалуюсь, и он прикажет тебя высечь!
– Я не уйду. Здесь у меня племянник, – твердо сказала Деделла.
– Знаем мы этих племянников – ростом с воротный столб, и рожа – на коне объезжать!
– Нет. Мой племянник маленький. Ему семь лет.
Колченогий Фридеберт, до этого слушавший перебранку без особого интереса, перестал обшаривать Деделлу взглядом и встрепенулся.
