Фридрих Клингер - Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад
— Вот твоя мазня! Я думала, это одно из твоих обычных писаний, какие ты ежедневно изготовляешь сотнями и потом сам рвешь.
Скрежеща зубами от бешенства, Троссель размотал нитки, ворча бросил их ей на колени, сложил клочки и громовым голосом заорал:
— А где остальное?
— Я выбросила за окно.
— За окно?!
Посыпались такие проклятия, что задрожали стекла и зазвенела на столе посуда. Елена заткнула уши и разыграла привычную комедию. Ночью гость опять явился, и Тросселю снова пришлось покинуть свое супружеское ложе. Слезая, он бормотал сквозь зубы:
— Хотел бы я, чтобы все три волхва сломали себе шею. Уже второй раз они делают меня рогоносцем.
— Сделают и в третий, и в четвертый, и в пятый раз, бесстыдный грешник! Проклинать святых — это смертный грех! — крикнул голос из-под полога кровати.
Гость сдержал свое слово. Посещения его становились все чаще, и сегодня утром Троссель наконец сказал жене:
— Я этого больше не вынесу! Все мои старания напрасны. Я могу задохнуться и лопнуть, потому что я не в силах жить без проклятий. После обеда пошлю за патером Орбелиусом и попрошу его завтра утром прийти ко мне. Я все ему расскажу. Может быть, он сумеет нам обоим помочь.
Елена одобрила его решение, но сейчас же ускользнула к себе в комнату, чтобы написать любовнику о том, что произошло, и попросить его прислать вечером черта, который пригрозил бы Тросселю смертью, если тот осмелится кому-либо рассказать о своих домашних делах.
Вполне удовлетворенный всем, что видел, я накинул на плечи красный плащик, нарядился в меховую телогрейку из шершавой шкуры домового, надел на шею воротник, сотканный из красных, синих, желтых и зеленых огней, приладил себе петушиные ноги с большими шпорами, закрыл лицо отвратительной маской жабы, нахлобучил на голый влажный череп шляпу с перьями и пошел вслед за Еленой. Вместо хвоста тело мое обвивала огромная змея, голова которой торчала из широко раскрытой пасти жабьей маски. В таком наряде я стал за стулом писавшей и, высовывая змеиный язык, шепнул ей нежно и ласково: «Не утруждайте себя, сударыня! Если вам нужен черт, — он здесь, к вашим услугам. Распоряжайтесь мною, прошу вас!»
Последствия этих слов и мораль всей истории вы, Фауст, узнаете при следующей нашей встрече.
Голос умолк, и Фауст почувствовал, как бес промчался мимо него. Он закричал:
— Куда он делся? Я хочу услышать, какова же мораль.
Д ь я в о л: Вот как! Дьявол, оказывается, должен еще и морализировать, чтоб испортить всю комедию, как это делают ваши поэты. Он уже далеко; должно быть, почуял новую забаву. Хм, Фауст, как я погляжу, немецкие женщины не лишены гениальности, и если сами они ничего не могут с вами поделать, то мне и вовсе нужно оставить всякую надежду.
Шутя и смеясь над удивительной историей, они въехали в ворота лежавшего перед ними города. Хороший обед, превосходные вина, которыми их там угостили, окончательно рассеяли мрачное настроение Фауста. Так как в городе как раз была ярмарка, то после обеда Фауст и дьявол отправились на площадь полюбоваться сутолокой.
Страна, в которую они попали, была очень своеобразна. В одном из монастырей этого города жил молодой инок{49}, которому без особого труда удалось в огне своей необузданной фантазии дотла сжечь те немногие крупицы здравого смысла, которые у него еще остались. Оп глубоко уверовал в силу религии и стал надеяться, что со временем, если душе его удастся подняться ввысь и ею всецело овладеет сила господня, он без особого труда сдвинет с места горы и прослывет новым апостолом и подвижником. Кроме того, он, как сухая губка, впитывал в себя всевозможное шарлатанство и всякие глупости, которые измышляли другие, чем, как известно, фантазер и отличается от философа, ибо философ ненавидит и, более того, презирает все гипотезы, выдвинутые не им, тогда как фантазер подбирает все отбросы человеческого духа и присваивает их себе. Так как этот молодой монах, как всякий фанатик, убежденный в своей правоте, обладал пламенным красноречием, он быстро привлек к себе сердца людей и особенно женщин, которые так охотно откликаются на всякую страсть. Его воображение вскоре подарило ему еще один магический жезл, ибо, в силу своей внутренней связи с высшим существом, он был весьма лестного мнения о человеке и в минуту особого вдохновения решил подвергнуть это величайшее создание провидения, этого любимца небес, физиогномическому изучению, как будто весь мир существует только для того, чтобы можно было определить внутреннюю сущность человека по его внешности. Люди того склада, к которому принадлежал инок, легко впадают в самообман, и, может быть, последняя искорка рассудка, еще сохранившаяся в его мозгу, подсказала ему, что эта новая фантазия придаст еще больший блеск всем прежним и еще сильнее привлечет к нему верующие души. О внешности обладателей этих душ можно будет наговорить немало чудесного. Так как в жизни он не видел ничего, кроме четырех стен своей кельи и людей, похожих на него, и был в своих представлениях о людях, о мире, об истинной науке столь же невежествен, как большинство людей, наделенных пламенным воображением, в первую очередь тех, которые имеют обыкновение разбивать возникающие сомнения могучим молотом веры, то легко можно догадаться, что и в этом новом произведении его пером водила одна лишь фантазия. Но именно поэтому оно и оказало такое удивительное действие на те умы, которые предпочитают смутные ощущения ясному мышлению. Это относится к большей части человечества, и так как жизнь кажется людям особенно прекрасной, когда у них есть возможность чем-либо услаждать свое самолюбие, то у нашего инока не могло быть недостатка в поклонниках. Ведь так приятно чувствовать себя избранным, любимым баловнем божества, а на грубых сынов природы смотреть с презрением и состраданием! Наш монах, однако, не довольствовался одним только человеком, — он снизошел и до других, неблагородных земных животных, определяя их способности по мордам и телосложению, вообразил, что сделал великое открытие, доказав на основании изучения когтей, зубов и взгляда льва и легкого, хрупкого строения заячьего тельца, почему лев не может быть зайцем, а заяц — львом. Он сам был удивлен и восхищен тем, что ему удалось точно установить твердые и неизменные признаки природы животных и применить их к человеку, хотя общество давно уже превратило человеческое лицо в маску и сам монах ни разу еще не видел человека в его естественном состоянии. Затем он проник в царство мертвых, стал выкапывать кости животных и человеческие черепа из могил и описывал, какими были умершие при жизни, объясняя при этом, почему они были именно такими, а не иными, и доказывая, что при таком строении черепа они и не могли быть иными. Можно себе представить, к каким опасным выводам могут привести такие предположения какого-нибудь софиста или просто подлого человека, который хочет спрятать низость своей души, если перед ним ставится вопрос, может ли и должен ли человек искусственно заменить в себе то, что исковеркано в нем в силу его прирожденных данных.
Дьявол знал об этом повальном увлечении, и когда они с Фаустом сидели в гостинице за столом, дьявол сразу же заметил, что некоторые посетители и даже сам хозяин смотрели на него и на Фауста с нарочитым вниманием и шепотом сообщали друг другу результаты своих наблюдений, украдкой зарисовывая при этом их профили. Слава чудодея дошла и до Фауста, но она так мало его интересовала, что он даже не заметил шепота, которым их провожали. Когда же они вышли на площадь, то были поражены совершенно новым зрелищем. Эта пестрая толпа была настоящей школой для физиогномистов. Каждый мог найти себе подходящий объект, клал его физиономию на весы и определял силу и свойства его души. Одни стояли перед ослами, лошадьми, козами, свиньями, собаками и овцами; другие держали в руках пауков, жуков, муравьев и прочих насекомых, стараясь проникнуть взглядом в сокровенные тайны характеров этих животных и пытаясь определить их инстинкты по внешнему виду. Некоторые обмеряли человеческие черепа и черепа животных, обсуждали вес и силу челюстей и зубов и старались угадать, какому животному они принадлежали. Когда Фауст и дьявол появились в толпе, вокруг раздались голоса:
— Что за нос, что за глаза!{50} Какой пытливый взор! Какая прелестная, нежная линия подбородка! Какая сила без всяких признаков слабости! Какая интуиция! Какая проникновенность! Какая ясность и определенность контуров! Какая сильная, энергичная походка! Какое движение глаз! Какое телосложение! Как все стройно и гармонично!
— Я не знаю, что отдал бы, — сказал один ткач, — за образец почерка этих господ, чтобы в линиях букв увидеть отражение быстрого и легкого полета их мысли.
Все вытащили карандаши и принялись зарисовывать профили путешественников. Слушая эту болтовню, дьявол скорчил гримасу, и один из физиогномистов воскликнул:
