Эдвард Радзинский - Царство палача
Здесь Фуше сделал значительную паузу, но лицо Бомарше оставалось безмятежным. И Фуше продолжил:
– Как вы уже поняли, я говорю о том гражданине, с которым вы встретились уже после революции… во время побега королевской семьи.
«На лице гражданина Бомарше отразилось совершеннейшее недоумение».
Фуше улыбнулся.
– Вы хотите сказать, что попросту не понимаете, о чем и, главное – о ком я говорю?
– Именно, именно, гражданин. И у меня нет никаких особенных бумаг, которые могли бы быть полезны республике.
Фуше сочувственно вздохнул и открыл свой кожаный, весьма истертый портфель, успев сообщить при этом:
– Это и есть все наследство, полученное мною от покойного отца. После чего на свет божий появился лист бумаги, каковой Фуше и передал Бомарше.
– Вот подробная опись ваших бумаг, которые меня особенно интересуют. Признаюсь, опись составлена со слов вашего умершего любимого слуги Фигаро… Это забавно, что всех своих слуг вы зовете Фигаро… Я знаю, как вы ценили того, очередного. Но и полиция – тоже.
«И тут гражданин Бомарше решил стать насмешливо-патетичным. Швырнув листок гражданину Фуше, он визгливо-скандально спросил, точнее, прокричал»:
– И сколько заплатили мерзавцу?! Хотелось бы знать, почем нынче тридцать сребреников?
– Ну что вы! Дело здесь вовсе не в деньгах. Как, впрочем, и в случае с тридцатью сребрениками, о которых вы упомянули. Я знаю, вы очень интересовались этой темой и даже беседовали об «иудиных сребрениках» с самим Вольтером. Это было в тысяча семьсот семьдесят шестом году… месяц и день у меня записаны, коли вам понадобится… Какая беседа! Пиршество остроумия! Два великих литератора пытались выдумать причину пооригинальнее: почему Иуда предал Христа. Оба обожателя парадоксов, конечно же, решили приписать Иуде самые возвышенные идеи – а все потому, что их ввела в заблуждение жалкая сумма. И вы, и наш гений справедливо не поверили, что за этакую нищую мзду один из ближайших к Христу учеников – да к тому же хранитель денежного ящика – мог предать своего учителя. И вы были правы! Сребреники действительно были ни при чем. Я, как человек, много раз имевший отношения с иудами и сам иногда – поневоле – игравший сию роль, могу вам со всей определенностью это засвидетельствовать… Хотя никакой сложной истории там тоже нет. Все на самом деле очень просто. Иудой руководило чувство, подчиняющее смертных куда вернее, чем все сокровища мира. Это человеческий страх. Христос, читавший в сердцах, с самого начала знал его силу и оттого предвидел, что даже верного Петра страх заставит отречься от Учителя. В главный миг – отречься! И про Иуду знал: коли страх войдет в его сердце, он непременно выполнит предначертанное – предаст Учителя. Как, впрочем, бессчетное множество людей и до Иуды, и после… И все именно так и случилось. Когда Иуда понял, что со дня на день Синедрион решится схватить Христа, он попросту испугался. Испугался, что теперь наверняка схватят и Его учеников. И, зная законы и мстительный характер врагов Христа… – тут Фуше перешел на шепот. – Короче, позорный крест, на котором распинали, замаячил и перед Иудой. И от страха он сам поспешил, помчался предавать. Вот когда Синедрион понял, как жалки ученики без Учителя – овцы без Пастыря. И оттого их тогда не тронули. А в знак презрения швырнули Иуде милостыню – сребреники жалким числом тридцать за самого Господа Бога. Так что могу вас уверить, гражданин, Евангелие совершенно право! А все ваши с покойным Вольтером сложные идеи совершенно излишни. И слугой вашим, очередным жалким Иудой, управлял всего лишь страх… Гильотина, как вы помните, в те дни работала неустанно. Именно тогда арестовали вас и позвали на допрос вашего слугу, который готов был не только выдать список хранившихся бумаг, но и предать их хозяина. Страх! Страх – владыка мира! Да что жалкий слуга… Вы лучше меня знаете: вашим идолом – да и моим, кстати, – самим Вольтером перед смертью владел банальный страх. Он попросту испугался: а вдруг Господь, над которым он столько потешался, существует? «А Вольтер живет в веках» – так вы его прославили… Вот этого «в веках» – вечного пребывания в аду – он и испугался. И решил исповедаться перед смертью: объявил, что умирает верным католиком, и даже подписал просьбу о церковном прощении. Правда, как написал в доносе его слуга: «Подписав, умирающий вдруг подмигнул и прошептал очень явственно: „Но если там ничего нет, эти жалкие три строчки не смогут отменить тысячи написанных мною страниц“. Донос слуги остался у нас – он пережил Вольтера. Как и донос вашего слуги… Удивительная вещь – рукописи исчезают, даже государства исчезают, а доносы…
– Бессмертны, – сказал Бомарше.
«Гражданин Фуше вновь издал знакомое кудахтанье, означавшее смех».
– Однако вернемся к вашим бумагам. Тогда падение Робеспьера избавило вас от их конфискации. И скажу откровенно, я не знаю, где вы теперь их прячете. Но уверен, вы познакомите меня с вашим богатством, ибо я со своей стороны предоставлю в ваше распоряжение весьма любопытные документы. Это целая коллекция полицейских донесений… о вас! Целая «Жизнь гражданина Бомарше»…
– В доносах.
– Именно!
– Во скольких томах?
– Не обижу… Много, очень много. Причем не поймешь, чего больше – донесений от агентов или от коллег-литераторов.
– Что делать – эпоха… Я всегда говорил: если когда-нибудь издадут воистину полные собрания сочинений наших писателей, самым объемистым у многих станет последний том. С золотым тиснением: «Письма и доносы».
– И хронология впечатляет. Первые доносы относятся ко времени вашей молодости. По распоряжению покойного короля Людовика Пятнадцатого, сразу после того как вы, совсем молодой человек… вам было двадцать пять лет и три месяца… взялись учить сестер короля играть на арфе, завами начал следить тайный агент Барро. А после того как вы стали известным литератором, ваш хороший знакомец, шеф полиции господин де Сартин… видимо, он глубоко ценил вас и оттого назначил следить за вами сразу троих. В том числе одного вашего близкого друга. Мне не хотелось бы разрушать ваши иллюзии… я его не назову… тем более что он был гильотинирован в девяносто третьем году. «О покойниках – только хорошее»… А после падения короля, по личному предписанию… да, да, столь ценившего вас Дантона, за вами надзирал комиссар республики гражданин Напье с целой командой осведомителей.
– Напье?! – вдруг оживился Бомарше.
– Да, тот самый, который был при казни Антуанетты… И хотя после революции количество осведомителей резко увеличилось, в девяносто четвертом году в вашем деле возникает некая печальная пустота. Что делать?
Напье был гильотинирован вместе с помощниками… А Робеспьер уже никого не назначал следить за вами, ибо предназначил вас для эшафота. Но потом и сам Робеспьер…
– Увы. Да и я вместо гильотины…
– Отправились за границу. Оттого возник печальный промежуток… Но теперь и я кого-нибудь вам назначу.
«Последнюю фразу Фуше произнес застенчиво». Бомарше странно улыбнулся и сказал:
– Вы думаете? – Он помолчал и добавил: – Однако какая поучительная, какая горькая история…
– Именно. Люди, о которых вы ничего не знали»
– Но которые все знали обо мне»
– Эти столь близкие к вам люди…
– Которые столько трудились и, безвестные, уходили из жизни, даже не оплаканные мною… Что ж, вы уже говорили: смертны люди, но не доносы. «Ваша Вечность» – так обращались к цезарям. На вашем месте я так же обращался бы к стукачам.
– К доносителям! Но вернемся к содержанию богатого наследия, которое я от них получил. Эти донесения – единственно правдивая, хотя и тайная биография великого Бомарше. Я готов вкратце ее поведать, чтобы вы могли сами судить о выгодах сделки, которую я предлагаю. Товар лицом…
– Точнее, задницей. Грязной задницей.
– Как легко с вами разговаривать! разу видно, что вы успешно занимались торговлей… Итак, начинаем с начала. У Андре Шарля Карона родился сын Пьер Огюстен. Пока еще – Карон…
«Что Бомарше кого-то отравил…»
– Кстати, отличное начало пьесы, – сказал Бомарше. – Занавес открывается – и долго бьют часы… Ибо рождение Бомарше случилось ровно впять часов. Во всех комнатах у отца-часовщика били по очереди чуть отстающие друг от друга часы. Надеюсь, что хотя бы в это время за мной…
– Верно. Тогда за вами никто не следил.
– Неужели я мочил пеленки в одиночестве, без доносов? Как скучно!
– Ничего, маленький Карон скоро вырастет… Вы хотите что-то добавить?
– Добавлю. В то время вместо осведомителей рядом со мной был мой гений. Совсем юным я изобрел анкерный спуск, который позволил делать часы маленькими и плоскими. Это восхитило всех дам, обожавших носить часы, а как известно, тогда Францией правили дамы… Но открытие у юноши, почти мальчика, попытались похитить. И кто? Лепот, первый часовщик Франции, член Академии.
