Анатолий Соловьев - Сокровища Аттилы
Пять денариев — цена поросенка в нундины. Гай не такой человек, чтобы легко распроститься с деньгами. Недавно по городу распространился слух, что снадобьем, изготовленным из василиска, можно красную медь превращать в золото. Все только и говорят об этом. Но никто не знает, как приготовить снадобье. Впрочем, никто толком не знает и кто такой василиск.
— Так говори! — не выдерживает Марк.
— Надо взять яйцо от двенадцатилетнего петуха, — сообщает Север, — посадить на него жабу…
— Ха, зачем? — удивляется Ульпий.
— Жаба должна высидеть цыпленка! Не перебивай, Ульпий! Цыпленка в горшке закапывают в землю. Держат двадцать дней. За это время у него отрастает змеиный хвост. Это и есть василиск!
Гай обводит друзей выпученными глазами, проверяя впечатление. Все трое достаточно богаты, но не прочь прибавить к своему достатку еще толику.
— Снадобье! Говори, да! — напоминает Ульпий.
— Дальше просто! Горшок вынимают. Разводят под ним огонь. Пепел василиска смешивают с кровью рыжего человека и уксусом. Вот и снадобье! Берут медную пластинку, обмазывают смесью, кладут в огонь. Получается золото!
— У Материона есть петух, ему ровно двенадцать лет! — говорит Диор. — А сармат Алатей рыжий!
Ветераны переглядываются. Гай Север с несвойственной ему прытью вылетает из атрия, словно у него выросли крылья. Ульпий тоже вскакивает, его уши наливаются кровью, когда он возбужденно кричит:
— Еврипида, бронзовый горшок! Ко мне, да!
— И захвати медную крышку! — добавляет Марк.
Они возбужденно топчутся в атрии. Появляется Еврипида с горшком.
— Где жабы? — орет Ульпий, хватая горшок.
— Во дворе их много, — отвечает жена Марка. — Зачем они вам?
В дверях появляется, тяжело дыша, Гай Север, в его кулаке зажато яйцо.
— Не раздавить, да! — предупреждает Ульпий, подставляя горшок. — Клади быстро! Марк, веди в подвал!
Трое ветеранов, забыв о своем почтенном возрасте, убегают во двор. Оттуда вскоре доносится голос бывшего оптиона:
— Марк, заступы, да!
Еврипида удивленно спрашивает у Диора, что случилось. Но тот, не отвечая, встает и идет во двор. Возле дальней колонны в темноте полыхает факел. Его держит Ульпий, освещая дорогу спускающимся в подвал Марку и Северу. Сармат Алатей, ни о чем не подозревая, храпит в своей каморке.
— Подавай жабу, Ульпий! — доносится из подвала голос Марка.
— Где жаба, да? — наклоняется к отверстию оптион.
— Поищи возле бассейна!
Факел Ульпия мечется от бассейна и обратно, потому что ветеран в спешке выронил жаб, и те хладнокровно ушлепали в темноту. Чья–то сильная рука хватает Диора за плечо и тащит за колонну. По хватке нетрудно узнать Юргута.
2
— Так это ты мой отец? — грустно спрашивает Диор у седого длинноволосого гунна.
— Как ты узнал? — испуганно хрипит Безносый.
— Это нетрудно понять. Ах, отец, ты сделал меня несчастным! Зачем ты привез меня к римлянам?
Безносый долго молчит, лишь тяжело дышит в темноте. Из подвала, куда спустился и Ульпий с жабой, слышен скрежет заступа о камни, шумная возня. Наверное, усаживают жабу на яйцо.
— Ты убьешь меня? — вдруг покорно спрашивает Юргут. Голос его непривычно дрожит и слаб, как у ребенка. — Я ведь гунн еще в полной силе.
— Зачем? — спрашивает Диор. — Разве отцов убивают?
— Я хотел для тебя лучшего! — шепотом кричит Безносый. — Хотел вырастить тебя вдали от того, что сам пережил. Ты же видишь, как сладко едят и пьют римляне! А гунн изо дня в день довольствуется ячменной лепешкой и куском вяленого мяса. Римляне спят в теплых домах на пуховых перинах, им нипочем дождь, снег, жара, холод. А гунн вечно в пути, и все невзгоды обрушиваются на него! Знаешь ли ты, что в наших кочевьях умирает каждый второй ребенок? Но даже выжив в детстве, гунн редко в тридцать лет не калека. Мы воины до самой смерти! Потому мы так свирепы. Все народы живут лучше нас и презирают нас — потому мы так жестоки! Сынок, я хотел тебе только лучшего! — Голос Юргута дрожит. Кажется, что он вот–вот расплачется.
Неужели гунны могут плакать? Судя по Диору — никогда. Конечно, у отцов всегда самые лучшие намерения относительно сыновей. Но что может быть нелепее дикаря, получившего римское воспитание? Ах, отец, отец!
— У тебя недобрый взгляд, сынок! — произносит Юргут. — Очень недобрый…
Диор молчит. Теперь его взгляд всегда будет таким.
— Кто моя мать? — спрашивает он.
— Славянка. Звали Ладой. Рабыня декуриона Максима. Она умерла.
— Это ты убил декуриона?
— Да, — хрипит отец. — Но он тебе никто! И Марк тебе не дядя. Но Марк любит тебя, сынок!
Да, любит. Но он же использует способности Диора для своей пользы. Правда, Диор до сих пор делает вид, что ни о чем таком не догадывается. Любовь у людей прекрасно уживается с корыстью.
— Впредь не называй меня сынком! — сурово говорит он отцу.
— Почему? — робко спрашивает тот.
— Если уж моего происхождения не скрыть, — задумчиво говорит Диор, — то пусть моим отцом будет Чегелай. Ты понял? Мне так нужно!
В это время из подвала показывается факел, затем рука и высовывается лысая голова Ульпия. Когда ветераны выбираются во двор, Ульпий, размахивая догорающим факелом, кричит:
— Ха–ха! Привязать жабу к яйцу! Да!
— А она не подохнет? — озабоченно спрашивает Марк.
— Рабам кормить, да!
— Рабам поручать столь тонкое дело нельзя. Пусть кормит Еврипида. И вели ей молчать! — советует Север.
И это избранный богами народ! Доверчивые глупцы! Неужели Диор не найдет способа возвыситься над подобными простачками?
Ветераны, шумно переговариваясь, удаляются в атрий. И тогда Юргут яростно кричит сыну:
— Говоришь, тебе так нужно? А обо мне ты подумал? Пятнадцать лет я влачу жалкое существование раба! Ради тебя! А мог бы стать тысячником! Но не стал. Из–за кого? Ты хочешь отплатить мне, своему отцу, черной неблагодарностью?
Диор насмешливо отвечает:
— Ты желал мне единственно лучшего? Так пожелай еще раз!
Юргут в бешенстве заносит руку для удара, но юноша перехватывает ее. Они борются, ломая друг друга, у Юргута трещат кости, когда Диор прижимает его к колонне.
Наконец сын ослабляет хватку. Тело Безносого сотрясает крупная дрожь.
— Не смей поднимать на меня руку! — рычит Диор, — В следующий раз я вырву ее!
— Я уже стар. Из–за тебя стал христианином. Хотел дожить возле тебя в тепле и покое. Мечтал взрастить твоих сыновей воинами!
— Ты сделал из меня воина, — холодно напоминает Диор.
— Да. Но слишком дорогой ценой!
Юргут вдруг всхлипывает и закрывает лицо руками. У него стучат зубы, словно он стоит на ледяном ветру. Юноша с любопытством всматривается в отца. Жалости он не испытывает. Интересно, сколько людей убил Юргут?
— Выслушай, и ты убедишься, что я прав! — Голос Диора становится примирительным. — Я не намерен повторить твою судьбу, равно как судьбу Марка и тысяч других глупцов! Я хочу стать знатным, хочу власти, богатства, славы! Знай, Рим уже обречен! Но тем не менее я останусь внуком декуриона Аврелия. А если еще окажусь сыном знаменитого Чегелая, то осуществить мою цель будет гораздо легче! Ты же будешь при мне слугой. Лучшего предложить не могу…
— Так ты хочешь объявить себя сыном Чегелая? О, ты действительно умен…
— А теперь скажи, у него были дети?
— Было семеро сыновей.
— Но ты говорил, что в ваших кочевьях умирает каждый второй ребенок?
— Да, это так. Но о судьбе детей тысячника мне ничего не известно. Чегелай сейчас командует Южным крылом конницы Ругилы. Да, ты умен… И, возможно, прав! — В голосе Юргута уже нет гнева.
— Мы будем вместе, отец.
— Я согласен, — покорно отвечает Безносый. — Настала пора рассказать тебе великую тайну…
Когда стражи на городской площади пробили в медную доску полночь, Диор уже знал о сокровищах дакийских царей, о подземелье и общине тайных братьев. Выслушал он отца со все возрастающим изумлением. Когда тот закончил, юноша спросил:
— Говоришь, Старший Брат собирался бежать?
— Да. Об этом я догадался, когда подслушал разговор стражей о том, что Юлий послал Ардариха в Аквенкум с письмом.
— Римляне не стали бы ему помогать. Слишком опасно, — задумчиво говорит Диор. — Даже если бы он обещал им половину.
— Поэтому Юлий и увеличил число стражей, оставил в охране только германцев.
— Сколько нужно вьючных лошадей, чтобы вывезти сокровища?
— Не меньше сорока.
— Сколько их было в потайной долине?
— Примерно столько же.
— Но ведь лошади нужны и охране.
— Да, это так. Стражей было больше тридцати.
