Наташа Боровская - Дворянская дочь
— Твой отец прав, Стиви, мой мальчик, — тетя Софи положила руку ему на плечо. — Ты должен подождать несколько лет. Если твои чувства достаточно сильны, они только окрепнут за то время, пока вы оба немного повзрослеете. Вы ведь еще очень молоды.
— Мы будем ждать, правда, Стиви? — умоляла я.
— Я буду ждать, если мы будем официально помолвлены, — произнес Стиви.
— Ты, сударь, не имеешь права диктовать свои условия, — холодно напомнил ему его отец.
— Дядя Стен, — я обратилась к нему, — не сердитесь на Стиви. Так же, как и я, он будет ждать столько, сколько вы пожелаете. Пожалуйста… благословите нас.
Дядя Стен долго смотрел на меня и тетю Софи. Потом, положив одну руку мне на плечо, а другую на ее руку, сказал:
— Если ты вырастешь и делами своими и сердечной добротой будешь похожа на тетю Софи, Танюса, так же, как сейчас, то я не смогу желать лучшей жены своему сыну.
Я была сама не своя от восторга после дядиных слов. Отец казался растроганным и немного печальным. Тетя Софи первой заметила, с каким раздражением бабушка смотрела на все происходящее, где она впервые не была в центре внимания.
— Анна Владимировна, вы одобряете эти планы?
— Почему вы меня спрашиваете? — возразила бабушка. — И когда это мои желания здесь учитывались? Вы знаете, я никогда не вторгаюсь в чужие дела. — Это были две любимые бабушкины фразы, в каждую из которых она искренне верила. — Я надеялась, что именно моей внучке я смогу передать бразды правления, — продолжала она. — Она последняя в нашем роду, одном из самых древних и самых почитаемых в России. Но оказывается, что это никогда ничего для нее не значило. Она предпочитает отдать себя лечению болезней… или полякам. А посему, желаю ей счастья в ее новой семье, — с яростью она закончила свою речь и встала. — Извините меня.
Веславские и отец ушли вместе с ней, чтобы успокоить и привести ее в себя.
Я оставалась на полу. Стиви подал руку, чтобы помочь мне встать, но я предпочла быть перед ним на коленях.
— Если ты не поднимешься… — пригрозил он шутливо и встал на одно колено.
Какой же он все-таки милый мальчик, подумала я, и как приятно снова почувствовать себя детьми.
В приливе детской нежности я склонилась к нему. Однако он удержал меня, его лицо выражало какое-то неистовое страдание. И как только он до боли стиснул мои ладони, я тоже почувствовала странную, уже не детскую боль и опустила голову. Подымаясь, он поднял и меня, избегая моего взгляда. В этот момент вернулись Веславские с отцом и бабушкой. Ее живые карие глаза пристально глядели на меня.
Тетя тоже увидела мое разгоряченное и беспокойное выражение лица.
— Мне кажется, что такое перевозбуждение вредно для Тани, — произнесла она. — Девочке нужно несколько дней тишины и покоя.
Было решено, что я должна поехать на нашу дачу на побережье залива, после чего Веславские уехали.
10
На даче я занималась тем, что ездила верхом на лошади в компании Бориса Майского, любимого адъютанта отца, играла в теннис, музицировала и заучивала наизусть целые страницы стихов из «Пана Тадеуша» — польской классики, столь же дорогой сердцу поляков, что и «Евгений Онегин» для русских.
Стояла жара, и я чувствовала себя вялой и ленивой. Ночью, слушая всплески воды, бьющейся о гранитный причал внизу, у подножия многоярусного спуска к заливу, я уснула, думая о нем. Мне снились он и отец, один превращался в другого и наоборот. Поэтому я не удивилась, когда, открыв однажды глаза, увидела его. Он стоял в ногах моей постели, озаренный лунным светом, проникавшим сквозь растворенное французское окно, которое выходило на балкон. «Как ясно я его вижу, что за чудесный сон, — подумала я. — Но отчего Стиви одет, как матрос? И почему у него в руках плащ?»
Я резко приподнялась, натягивая до подбородка одеяло.
— Стиви! — А это был он, и не во сне, а наяву. — Что ты здесь делаешь?
Бобби, даже не залаявший, поскольку привык к прошлым вторжениям Стиви, встал, насторожив уши. Он тоже был весьма удивлен.
Стиви присел на мою кровать и, погладив сеттера, произнес:
— Я пришел за тобой. Мой кузен Берсфорд с несколькими английскими друзьями ждут на своей яхте в заливе. Капитан обвенчает нас.
— Обвенчает нас? Капитан? — Переход от грез к реальности был слишком стремителен для моего воображения.
— Это будет совершенно законно. Позже, когда все уладится, ты перейдешь в католичество, и мы обвенчаемся в часовне нашего замка.
— А что, если не уладится?
— Не волнуйся, все будет хорошо. Отец поворчит немного, но матушка уговорит его, и дядя Петр поймет.
— И как долго нам придется… — на мгновение я запнулась, — оставаться на яхте?
— Столько, сколько понадобится. Это будет наш медовый месяц.
Я обхватила руками колени, пытаясь представить себе этот наш медовый месяц на яхте: мы сидим после ужина на корме, рука в руке, глядим на фосфоресцирующие волны в кильватере корабля, как мы часто сидели и смотрели с отцом на борту «Хелены»; отправляемся на ночь в нашу каюту и… Я глубоко вздохнула.
— Ничего не выйдет, Стиви.
— Почему?
Здесь мне на помощь пришла весьма прозаическая мысль.
— У тебя начнется ужасная морская болезнь.
Стиви был явно раздосадован.
— Таня, на карту поставлено наше будущее, а ты ведешь себя как ребенок!
Я подумала о том, что сказала бы на это моя строгая Таник, и набралась смелости.
— Это ты ведешь себя как ребенок, мой милый, глупый Стиви. Мы больше не можем лазить по балконам и убегать по ночам, как в детстве. Ты уже не мальчик.
— Да, я мужчина. И мужчина не может ждать два или три года женщину, которую он любит и желает.
Меня охватил восхитительный трепет. А что, если он похитит меня? Но я вовремя призвала на помощь здравый смысл и правила приличия.
— Ты не должен так говорить. Тебе нельзя здесь находиться и не сиди, пожалуйста, на моей постели!
Он поднялся и произнес повелительным тоном:
— Быстро вставай и собирайся.
— Мои вещи в гардеробной, а няня спит рядом. К тому же в прихожей спит вооруженный Федор. Если он тебя здесь найдет, то убьет.
Но опасность не могла остановить Веславского.
— Я принес плащ, накинешь его поверх пеньюара. — Он протянул мне пеньюар, висевший на спинке кресла возле постели.
Я решила, что буду в большей безопасности, встав с постели.
— Отвернись, пожалуйста.
Когда он отвернулся, я встала, одеваясь и в то же время отходя в дальний угол спальни. Стиви приблизился, протягивая мне плащ.
Я отступила назад, делая руками отталкивающий жест.
— Стиви, будь благоразумен! Подумай о своей матери, своем отце, вспомни, кто ты. Ты никогда не сможешь стать польским королем. Это был бы ненастоящий брак, и Его Величество был бы просто взбешен. Тебя могут сослать в Сибирь… — говорила я быстрым шепотом, в то время как внутренний голос твердил: «Чепуха! Успокойся и позволь ему делать с тобой все, что он хочет».
— Отчего же никогда? — усмехнулся Стиви. — Если хочешь знать, поляки могут подняться против России, все как один. Говорю тебе, это единственный путь. Я чувствую, если ты сейчас не станешь моей, то уже никогда не станешь. Не ускользай от меня, моя милая, я не причиню тебе боли, я не позволю, чтобы зло когда-либо коснулось тебя, любовь моя, — умолял он, преследуя меня по комнате.
Я споткнулась о кресло, и не страх от возможного похищения, а мысль о том, что моего кузена могут обнаружить, парализовала меня на мгновение. Стиви тут же настиг меня, нежный и умоляющий, но в то же время настроенный весьма решительно.
— Ну же, красавица моя, не бойся, — он накинул плащ мне на плечи. — Как мило ты выглядишь в капюшоне! Идем же, Ким ждет внизу в лодке.
Я не могла шевельнуться.
— Если ты сию же минуту меня не оставишь, я позову, и тебя убьют, — солгала я.
Нежное и умоляющее выражение исчезло с лица моего кузена.
— Я так и знал, что ты не пойдешь по доброй воле, — сказал он.
Он стремительно повернул меня кругом, крепко повязав мне рот одним шелковым платком и связав мне руки за спиной другим, и взял меня на руки.
«Он похитит меня», — подумала я с облегчением.
Чувствуя себя в полной безопасности в его сильных руках, поднявших меня с такой легкостью, словно отрешившись от всего, я закрыла глаза.
Однако, к моему разочарованию, он вдруг меня развязал и опустил в кресло.
Упав на колени, Стиви целовал мои руки.
— Милая моя, прости, я, должно быть, сошел с ума, насильно связав тебя! Я не причинил боли твоим прекрасным ручкам? Позови на помощь, и пусть меня застрелят на месте! — И он опустил свою большую голову мне на колени.
Мне было холодно, но щеки пылали.
