Иван Стаднюк - Москва, 41
– Хотя бы из домов, – не раздумывая сказал Федор Ксенофонтович. – Вон сколько дерева!
– Вчера мне местные бабы предложили разбирать их дома… Многие уже и барахло перетащили в землянки на огородах. Но дома из хлипкого материала – сваи мне нужны.
– Готовь хоть плоты и пешеходные мостики! Все сгодится!
На этом они и расстались, не предчувствуя, что это была их последняя встреча.
Вскоре «санитарка» оказалась за Днепром. И это было вовремя: в раскрытую дверь автобуса раненые видели, что над переправой появилась очередная группа «юнкерсов», выстраиваясь в карусель для бомбежки моста и зенитных батарей. Зенитчики, прикрывавшие переправу, тоже вступили в дело: в небе вокруг бомбардировщиков стали вспыхивать черные облачка разрывов снарядов.
До Дорогобужа добрались без особых препятствий. Ориентируясь по фанерным указателям-стрелкам с подписями «ППГ», что означало – «Походный полевой госпиталь», подъехали к двухэтажному кирпичному зданию. Но автобус с ранеными не пропустили даже на территорию двора – госпиталь был переполнен. Дежурный вра, ч, протиснувшись в автобус, опытным взглядом окинул раненых и приказал двоим своим санитарам снять носилки со старшим лейтенантом, губы которого кроваво пенились, а изо рта рвался надсадный хрип. Сопровождавшей автобус рыжеволосой санитарке – молоденькой девчонке – приказал получить в госпитальной аптеке медикаменты, бинты и следовать с автобусом вплоть до Вязьмы, свернув, однако, на север, к магистрали Минск – Москва, где дорога была получше.
Долог июльский день, особенно когда его небо без устали грозит бомбами и пулями всем обитающим на земле, охваченной военными заботами. Солнце было еще высоко, когда санитарный автобус, дымя по Минской шоссейной магистрали, приблизился к повороту на Вязьму. Здесь его остановил «медицинский маяк» – боец с красным флажком в руке. Неподалеку от этого места, в кювете, догорали останки двух грузовиков, разбомбленных несколько часов назад; воздух от этого был удушливым: пахло взрывчаткой, сгоревшей масляной краской и еще чем-то ядовито-приторным, вызывавшим тошноту и резь в глазах. Рядом у дороги группа красноармейцев сталкивала в яму убитую лошадь; двое тащили ее за ноги, а двое подваживали ломом спинной хребет. Лошадь упала в яму, заурчав утробой, и тут же на нее посыпалась земля, сбрасываемая лопатами.
Вся эта картина с догоравшими машинами и погребением убитой лошади хорошо была видна в раскрытую дверь автобуса Федору Ксенофонтовичу, и он подумал о том, что война слишком глубоко вклинилась в глубь России, везде густо посеяв тяжкую беду.
Причина остановки автобуса никому не была ясна, и раненые забеспокоились: в автобусе наступило сторожкое безмолвие. Вдруг в дверь заглянул военный, судя по петлицам, медик, лицо которого на фоне солнечного неба показалось всем черной маской.
– Генералы, старшие командиры и отяжелевшие раненые есть в машине? – строго спросил он у вышедшей из автобуса рыжеволосой санитарки.
– Есть генерал-майор, – с некоторой гордостью ответила санитарка. – Ранение у него средней степени, но уже пора на операционный стол.
– Самостоятельно выйти можете, товарищ генерал? – полуприказным, но предупредительным тоном спросил военврач третьего ранга; медик был именно в таком звании, как потом разглядел Федор Ксенофонтович.
– Зачем? – удивился генерал Чумаков, тем не менее осторожно поднялся со своего места, стараясь не сдвинуть повязок на ранах.
– И вещички возьмите с собой, если есть, – добавил военврач.
– Зачем? – с недоумением повторил свой вопрос Чумаков, взяв полевую сумку, в которой были топографические карты, устаревшие донесения и набор бритвенных принадлежностей. Чемодан с его «вещичками» остался где-то там, за Смоленском, в одной из штабных машин.
Военврач помог Федору Ксенофонтовичу ступить с откидной ступеньки автобуса на землю и сказал:
– Тут недалеко посадочная площадка. У нас в санитарном самолете есть свободные места… Не лететь же нам в Москву налегке…
Словно пламя полыхнуло в груди Федора Ксенофонтовича – радость тугой волной ударила в сердце, опалила лицо, и он на мгновение стремительной мыслью уже оказался в Москве, на 2-й Извозной улице, в квартире покойного Нила Игнатовича, увидел устремившиеся к нему для объятия руки жены Оли, ее сверкающие счастьем и любовью глаза, а рядом – милая Иришенька, дорогая и единственная дочь.
В это время мимо проходила на запад какая-то автоколонна: впереди промчались два грузовика с бойцами и с закрепленными в кузовах счетверенными пулеметными установками, затем – автомобиль-фургон, по всей видимости – радиостанция, несколько машин, в которых сидели на скамейках, соединявших борты кузовов, командиры в накинутых на плечи плащ-палатках. Замыкал колонну ЗИС-101 – легковой автомобиль, окрашенный в зеленый цвет. Он уже миновал было автобус, потом вдруг завизжал тормозами, остановился и задним ходом подъехал к «санитарке».
– Рокоссовский! – удивился неожиданной встрече Федор Ксенофонтович, когда дверца машины открылась и на щербатый асфальт дороги шагнул высокий и стройный генерал-майор в полевой форме. – Константин Константинович! Ты ли это?!
Рокоссовский заулыбался знакомой смущенной улыбкой, всегда молодившей его и без того молодое, красивое лицо, глядя голубыми глазами чуть из-подо лба, и надвинулся на Чумакова всей своей высокой стройной фигурой, расставив для объятий руки. Пока приближался, Федор Ксенофонтович уловил мелькнувшую в глазах Константина Константиновича тревогу, которая как бы сузила на его губах улыбку: значит, пригляделся, сколь много бинтов намотано на его, Чумакова, плече и шее.
Осторожно обнялись, осторожно пожали друг другу руки.
– А как же наша недоигранная партия на бильярде? – Рокоссовский указал на перебинтованное плечо Чумакова. – Помнишь, в прошлом году в Сочи не доиграли?
– Доиграем, когда немца прогоним, – не без горечи в голосе ответил Чумаков. – А ты загорел, будто не из Москвы едешь.
– В Москве был транзитом – в Генштабе получил новое назначение.
– Уже успел повоевать?!
– Да, на Юго-Западном… Меня, потомственного кавалериста, перед самой войной перекантовали там на 9-й механизированный корпус.
– Мы с тобой как под копирку отлаженные: и я мотмехом командовал. Воевал от границы до Смоленска, пока косая чуток не коготнула.
– Ну тогда считай, что я на твое место назначен. – Рокоссовский посерьезнел, от чего на его лицо будто надвинулась тень. – Приказано сколотить армию и остановить немцев на ярцевском направлении.
– Из чего сколотить?
– Из тех дивизий, которые там держат Гудериана, и из всего, что будет появляться вокруг.
– Сложная задача… – с сомнением сказал Чумаков, а затем с убежденностью добавил: – Да и сдержать немцев – это полдела.
Надо отбросить их, а то перехватят горловину между Ярцевом и Ельней… На переправах через Днепр – у Соловьеве и Радчина – уже сейчас светопреставление.
Рокоссовский встревоженно посмотрел вдоль шоссе, вслед скрывшимся из виду своим машинам, и произнес:
– Ладно, на месте буду разбираться. Скажи в двух словах: какой главный опыт вынес из боев?
Чумаков оглянулся на почтительно топтавшегося в стороне военврача, заметил его нетерпение и, обеспокоенный, торопливо заговорил, как заученный урок перед учителем:
– Непрерывная разведка врага… Обеспечение флангов армий и стыков между соединениями… Максимум сил для противотанковой обороны и обязательное наличие хоть каких-нибудь артиллерийско-противотанковых резервов… Ну и связь – взаимная между армиями и дивизиями.
– Все это элементарно, – чуть разочарованно заметил Рокоссовский.
– Немцы рвут танками и бомбами эту элементарность! – Чумаков чуть возвысил голос, почувствовав, что его коллега ожидал от него каких-то новых формул военного противоборства. – Создают массированные кулаки в неожиданных местах и устремляются в оперативную глубину. Это тоже будто элементарно, но пока переигрывают нас! Надо нам иметь подвижные резервы для маневра…
– Товарищ генерал, – несмело напомнил о себе военврач третьего ранга, – самолет может не дождаться… – И указал на грузовик с откидным задним бортом и опущенной к земле, железной стремянкой. В кузове грузовика (он стоял в тени старой ветлы) лежали на сене несколько раненых; белые повязки на них словно подтолкнули Чумакова:
– Ну, счастья тебе, Константин Константинович!
– Выздоравливай. – Рокоссовский пожал Чумакову руку, а потом вдруг, прищурив глаза, сказал: – Да, забыл… Там, в штабе фронта, я слышал, что тебе приписывают самовольный взрыв смоленских мостов. Это верно?
– Верно… Попал мне в руки немецкий документ, в котором предусматривался захват мостов в целости. И если бы мы их не взорвали, немцы уже вышли б в тылы всего нашего фронта.
