На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою - Тютчев Федор Федорович
"Не виноват же я, однако, — размышляет Спиридов, — что в этих медвежьих уголках стоит молодому, холостому человеку сказать два слова с девушкой, чтобы тотчас же все кумушки ославили его женихом. Я своих взглядов не скрывал. Сколько раз я и ей самой, и ее отцу, и многим другим высказывал мое мнение о браке, о моем отвращении к семейной жизни… Чего же еще больше… Но в таком случае не следовало было допускать этих поздних прогулок, этих частых посещений, этой фамильярности, которая установилась между нами… Многие молодые люди любят фрондировать и против брака, и против семейности, а кончают тем, что женятся, плодят кучу детей и даже собственноручно занимаются соленьем огурцов; разве и обо мне не могли предположить того же? Конечно, могли, даже, наверно, и предполагали, отсюда и проистекало недоверие к моим словам… Ну, что ж? Не верили, тем хуже, теперь воочию убедятся, насколько я был искренен… Пусть… Но, с другой стороны, и так рассудить, чем виновата Зинаида Аркадьевна, если она полюбила меня? А что она меня любит или, по крайней мере, увлекается мной, в этом я не сомневаюсь. И я давно замечал; зачем же я не прекратил тогда же, сразу, а как бы напротив, поощрял ее чувства, выказывая ей особое свое внимание и предпочтение перед всеми остальными здешними женщинами… Положим, это делалось невольно, потому что она действительно несравненно лучше всех прочих, изящней, умнее, красивее; если бы ее переселить в Петербург, немного отшлифовать, ввести в свет, она бы скоро затмила очень многих. На балах она производила бы фурор, и за ее шлейфом всегда бы влачилась толпа поклонников… Все это так, но что же из этого? Жениться я все равно на ней не женился бы, как не женился бы ни на какой другой девушке или женщине, какая бы она ни была… стало быть?.. Стало быть, надо было держаться от Зины подальше, и тем дальше, чем она мне больше нравилась…"
Размышляя таким образом, Спиридов то принимался сновать, как маятник, взад и вперед по комнате, то останавливался перед портретом и пристально вглядывался в знакомые черты красавицы, в свое время, каких-нибудь три года тому назад, едва-едва не доведшей его до самоубийства. Спиридов припоминал всю бурю, которую он пережил еще сравнительно так недавно, и ему даже не верилось, что та самая рука, так безжалостно оттолкнувшая его тогда, теперь манит его, суля счастие, о котором он не дерзал и помышлять.
"Как это все вдруг свершилось неожиданно, словно в сказке", — рассуждал про себя Спиридов, как привидение бродя среди глухой ночи, при тусклом свете нагоравшей свечи, по своей одинокой комнате, в которой он прожил все эти три года, с такой любовью и тайной гордостью украшал ее и к которой он теперь так презрительно равнодушен.
Спиридову припоминается его жизнь на Кавказе. С момента приезда в полк его тайные мечты о славе, его джигитство, которым, как ветряной оспой, заражаются все без исключения являющиеся на Кавказ и от которого у него осталась теперь безукоризненная, настоящая горская посадка на лошади, неподражаемое умение носить папаху так, как ее носят истые горцы, и воспоминание о нескольких безумно смелых подвигах, приобретших ему славу "удальца" и "храбреца", чем он в душе очень гордился, хотя и старался скрывать эти чувства под маской презрительного равнодушия к людскому мнению.
Бал в квартире старого полковника Павла Марковича Панкратьева был в самом разгаре, когда Колосов вошел в ярко освещенную залу, полную танцующей молодежи. В первую минуту у него даже в глазах зарябило от вида множества обнаженных плеч, шей, бюстов и рук, от пестроты дамских нарядов и блеска эполет и пуговиц кавалеров. Остановившись в дверях, Иван Макарович пристально оглядел залу, отыскивая глазами хозяйку — молодую дочь Панкратьева Анну Павловну, или, как ее просто звали, Аню.
Он скоро заметил ее на противоположном конце залы, окруженную целой толпой поклонников, и несколько минут молча, с чувством затаенной ревности наблюдал за нею.
Всегда очень хорошенькая, Аня сегодня показалась Колосову очаровательной до того, что у него даже сердце заныло от чувства какого-то тоскливого восторга. Одетая в светло-голубое платье, казавшееся на ней облаком, в котором она как бы утопала, стройная, полувоздушная, с короной светло-каштановых волос на изящной маленькой головке, она походила на фею; по крайней мере, так казалось Колосову. Красивые линии обнаженной шеи и еще не сформировавшейся, полудетской груди были как-то особенно целомудренно изящны, а в наивно-темно-серых глазах светилось столько неподдельной искренней радости, что у всякого при взгляде на нее становилось весело на душе. Она громко смеялась, радостно сверкая глазами, причем между ярким пурпуром ее губ задорно блестел ряд белых, как морская пена, зубов. Рядом с Аней, в платье из желтой персидской кисеи, сидела Зина Балкашина, первая красавица во всем округе. Это была девушка высокого роста, стройная, с матово-смуглым, правильным лицом и большими черными глазами, опушенными густыми ресницами, придававшими взгляду девушки немного как бы печальное, задумчивое выражение. Черные волосы были заплетены в толстую и длинную косу, небрежно перекинутую через плечо и лениво покоящуюся на высокой, упругой груди. Зина сидела спокойно, и когда кругом нее громко смеялись, она только слегка улыбалась, ласково поглядывая на окружающих. Наблюдая за ней, Колосов заметил, как всякий раз, когда отворялась дверь и кто-нибудь входил, Зина бросала торопливо-осторожный взгляд в том направлении, и по лицу ее пробегала едва уловимая тревожная тень.
"Она ждет Спиридова, — подумал Колосов и сейчас же добавил про себя: — А вот меня так никто не ждет".
Он слегка вздохнул и, осторожно лавируя между танцующими парами, направился к молодым девушкам. Первая заметила его Зина; она ласково кивнула ему головкой и, когда он приблизился, подала руку.
— Здравствуйте, Иван Макарович, — приветствовала она его. — Почему вы так поздно?
— Наверно, спал после обеда, — рассмеялась Аня. — Сознайтесь, Иван Макарович, спали? Да?
— Я такой привычки еще не имею, — несколько обиженным тоном, но с деланной улыбкой возразил Колосов, — я не проспал, как вы думаете, а меня задержал Спиридов. Я заходил к нему, чтобы вместе идти…
— И что же, почему его нет? — с обычной своей стремительностью перебила его Аня. — Да говорите же, что вы тянете, точно немец какой. Отчего Спиридов до сих пор не явился?
— Он и не явится. Просил передать поклон, его сердечные поздравления и пожелания всего лучшего.
— Как так? Неужели он так-таки совсем не придет? — искренне изумилась Аня. — Что случилось?
— Ничего особенного, он только немного нездоров, у него лихорадка и зубы болят, по крайней мере, он мне так сказал.
— Подумаешь, какие нежности, — недовольным тоном произнесла Аня, капризно надув губки. — И вы тоже хороши, не могли уговорить его…
— Как же я мог уговорить его? Я уговаривал, да он и слышать ничего не хотел. Должно быть, действительно ему было сильно не по себе, иначе он бы наверно пришел, чтобы лично поздравить вас.
— Глупости, все глупости, ничему не верю, никаким болезням, — упрямо твердила Аня, не на шутку раздраженная полученным известием; она хотела что-то прибавить, но в эту минуту к ней бурно подлетел совсем юный артиллерийский поручик и, ловко щелкнув шпорами, низко склонил голову.
Аня, мгновенно позабыв свое раздражение, улыбаясь и блестя глазами, подняла обнаженную руку и грациозно опустила ее на плечо артиллериста; тот, в свою очередь, с ловкостью опытного танцора мягко и сильно охватил одной рукой ее талию и, лихо подбоченясь другою, гремя шпорами, с головокружительной быстротой понес свою даму по зале.
Во все время пока Аня говорила с Колосовым о Спиридове, Зина не проронила ни одного слова, только лицо ее слегка побледнело и в глазах мелькнуло неуловимое выражение печали и обиды одновременно. Когда же артиллерийский поручик увлек Аню на противоположный конец залы, Зинаида Аркадьевна полуобернулась к стоящему за ее стулом Колосову и торопливым, прерывающимся шепотом заговорила:
