"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли
Обед был семейный, за столом собрались только Прасковья с мужем, старшие дети — Мария и Степан, да Федор Вельяминов.
— Дядя Федор — обратился к нему двоюродный племянник, — а правда ли что осенью опять пойдем воевать Казань?»
— Судя по всему, Степа, что да — задумчиво ответил Федор, отставляя кружку с медом. «Без Казани пути нам на восток нет, да и Пермский край получается, как отрезанный ломоть — а там земли исконно русские, их еще новгородцы завоевывали, сотни лет назад. Да и Волга Руси нужна — по ней нам торговать с Персией и Индией, а сейчас ханы Казанский и Астраханский в Каспийское море нас не пускают».
— А правда ли, дядя Федор, что в Индии все идолам поклоняются? — Мария покраснела от смущения, но договорила: «Читали мы со Степаном повесть о хождении за три моря тверского купца Афанасия Никитина, так он пишет, что в Индии сто вер, и все разные!»
Воронцовы воспитывали детей в послушании, но были одними из тех редких на Москве родителей, что одинаково ценили и сыновей, и дочерей, и учили их вместе. К тому же, Мария и Степан, родившиеся с перерывом в шесть минут друг от друга, с колыбели еще всегда были рядом, и сложно было представить их поодиночке.
— Это так, — подтвердил Федор, — однако, Маша, веру любую надо уважать, ежели человек этот праведный и достойный. Есть среди всех народов и глупцы, и люди бесчестные, да и на Руси их хватает, племянница.
Прочли благодарственную молитву и дети, поблагодарив родителей, удалились в свои горницы. Боярыня Прасковья вздохнула, подперев рукой мягкую щеку:
— Вот так думаешь, что они дети, а ведь растут. Марию уже сватают, да она все Матвея дожидается.
— Не надо ей дожидаться, — жестко сказал Федор. «У Матвея не честный брак, а девки срамные на уме, да попойки с его дружками. Хоть и стыдно мне так говорить, сестра, однако совсем он от рук отбился. И не накажешь его по-отцовски — царь Иван во всем его покрывает. А царь Иван, хоть и молод, а норовом крут — скажешь что поперек, и закончишь жизнь свою, как покойник Андрей Шуйский».
Прасковья поежилась — она помнила страшную смерть князя Шуйского, отданного на растерзание своре дворцовых псов семь лет назад.
— Ты мне лучше вот, что скажи, боярыня — Федор потянулся за кружкой с медом, и отхлебнул, пытаясь справиться с внезапно наставшей сухостью во рту, «что это у вас там за девица сероглазая? Боярышня она, али жена венчанная?
Прасковья облегченно улыбнулась и незаметно подтолкнула Михаила ногой под столом.
— Вдова она, братец, уж больше года вдовеет, с марта еще. Муж ее был боярин Тучков, Василий Иванович, из Твери. Сама-то она новгородка, да с венчания в Твери жила, а как муж погиб, так ее сродственники в Москву забрали.
— А что с ее мужем- то случилось? — поинтересовался Федор.
— В марте переправлялся через Волгу, а лед-то тонкий уже, так и ушел в полынью. Хороший человек был Василий Тучков, богобоязненный, скромный, на милостыню щедрый, — ответил Михаил Воронцов.
— Небось, семеро по лавкам у вдовы-то? — буркнул Федор, сам удивляясь внезапно возникшей у него в глубине души неприязни покойнику Тучкову. «Свечу на помин души пожертвую и акафист закажу» — мысленно одернул он себя.
— Да нет, братец, не дал им Бог детишек, — с готовностью ответила Прасковья. «Восемь лет прожили душа в душу, да вот не даровала Пресвятая Богородица радости в дом».
— Что ж ей, к тридцати уже? — Федор мысленным взором увидел прекрасное, строгое лицо сероглазой, и представил ее волосы, выпущенные на волю из головного убора — какие они?
Золотые, как у Аграфены, соломенные, рыжие? Он почувствовал, что краснеет — совсем, как в юности.
— Ну как сказать, братец Федор…, Не молоденькая, нет — двадцать четыре в апреле было, но ведь и не вертихвостка какая-нибудь, не девчонка. Женщина разумная, спокойная. Дом вести умеет, хозяйство у них в Твери большое было, богатое, родитель ее вдовый в Новгороде торгует успешно… — ответила Прасковья.
— Ты мне ее так, Параша, нахваливаешь, будто я жениться собрался! — усмехнулся Федор.
«Что ж она, не боярского рода?»
— Да, прости Господи, кто их там разберет в Новгороде, каких они родов! — в сердцах ответил Михаил. «По отцу-то она Судакова, имя древнее и известное, однако ж, ты знаешь этих новгородцев — у них и бояре торговать не гнушаются. Тучковы, куда она замуж вышла, тоже новгородские, да царь Иван Великий их в Тверь выселил, как новгородские вольности отменил».
— Значит, Тучкова… — задумчиво проговорил Федор Вельяминов. «А зовут-то ее как?»
— Феодосия, боярыня Феодосия, — с готовностью ответила Прасковья.
Федор замолчал, и в наступившей тишине слышно было, как где-то в горницах мамка поет колыбельную засыпавшему Пете Воронцову. В распахнутое окно вливался кружащий голову апрельский ветер, чуть колебавший занавеси.
— Сватами поедете? — Федор исподлобья взглянул на чету Воронцовых и довольно улыбнулся, видя их удовлетворенные лица.
Добравшись до своей горницы, Феодосия Тучкова первым делом скинула надоевший за день тяжелый опашень и летник, и осталась в одной рубашке — с самой святой Пасхи над Москвой нависла изнуряющая, совсем не майская жара, лишь изредка прерываемая страшными грозами. Дворовый люд болтал, будто в подмосковном Коломенском в коровник залетел чудный огненный шар, испепеляющий все на своем пути.
— И вот, матушка Феодосия, — шептала ей, захлебываясь, пышная боярыня Василиса Аксакова, — говорят, что шар тот прошел через всех коров насквозь, и сжег им внутренности.
Однако ж, шкуру не тронул, ибо входил и выходил, ну…, - и тут боярыня Василиса залилась жарким румянцем, более подобающим невинной девице, нежели матери пятерых детей.
— Много есть чудес у Господа всемогущего — степенно проговорила Феодосия и перекрестилась.
Сейчас она, сидя на подоконнике в своей горнице и глядя в медленно темнеющее небо, улыбнулась, вспомнив этот разговор. Василиса Аксакова, хоть и не была столпом учености, но стала Феодосии за этот год хорошей подругой. Боярыня Аксакова только все сокрушалась тому, как тоща на ее взгляд, была Феодосия, и как неплохо было бы ей нагулять хоть немного жирка перед свадьбой.
При мысли о свадьбе Феодосия положила голову на круглые колени и задумалась, наматывая на пальцы, как в детстве, свои соломенные северные локоны. Сватали ее за этот год много раз, однако, все не те. Засылали сватов недавно овдовевшие бояре, которым позарез нужна была мать для сирот, хозяйка в доме, и теплое тело на ложе.
Феодосия же, привыкнув к тихому, размеренному, бездетному существованию с ее возлюбленным Василием, наполненному чтением книг, сбором лекарственных трав, письмами вдовому отцу, и новгородским подругам, совсем не была уверена, что хочет детей.
Она так и не была уверена, кто был виной в бесплодии их с Василием брака — то ли она, то ли ее муж. Однако три года спустя венчания они с Васей поняли, что такова воля Бога, и что, видно, избраны они Всевышним для какого-то иного предназначения, пока не раскрывшегося явно.
А теперь Феодосии надо было что-то решать, ибо живя у родственников своего покойного мужа, людей излишне, на ее взгляд, придирчивых и строгих, чувствовала она себя нахлебницей. В Тверь ей было вернуться невместно — где это видано, чтобы молодая вдова одна жила в усадьбе? Будь она лет пятидесяти, да с детьми, тогда бы никто и слова не посмел сказать, но ей ведь всего двадцать четыре…
Она могла бы уехать в Новгород к отцу — он давно звал ее, ибо не было у него никогда лучшего помощника в торговых делах, нежели Феодосия — но сначала стояли осенние дожди, и дороги развезло, потом было Рождество, Великий Пост, Пасха — а Феодосия все находилась при царице Анастасии.
Царица отличала ее от других боярынь — Феодосия, хоть и старше Анастасии на пять лет, была самой близкой к ней по возрасту. К тому же, Феодосия была умна и начитана, а Анастасия, совсем как ребенок, любила слушать рассказы о дальних странах и захватывающих путешествиях. При дворе Феодосия скрывала свою ученость — среди московских боярынь редко кто умел читать и писать, а уж тем более знал латынь и греческий.
