Джерри Старк - Павильон Дружбы
— Конечно, — Либертина затрясла головой, отчего ее кудряшки в очередной раз выскользнули из-под ленты. Вылетела в коридор, тщательно захлопнув за собой дверь, и немедля угодила в цепкие ручки Эмилии. Визгливая красотка и ее свита никуда не ушли, топтались под дверями гримерки Николь.
— Стоять, малышка, — личико Эмилии было как у дорогой фарфоровой куклы, тоненькое, розовое и пустенькое. Вцепившиеся в плечо Либертины пальцы скрючились когтями хищной птицы. — О чем они там говорили? Ну, чего молчишь? Язык проглотила? Он согласился меня взять или его там эта кошка драная вовсю обхаживает?.. Да не молчи ты, придурошная!
— Оставалась еще свободная роль второй слева колонны, — съязвила Либертина, — но ты не подошла — вдруг с тебя штукатурка начнет слоями осыпаться?
— Ах ты дрянь! — следом за пронзительным взвизгом немедля последовали действия — Эмилия попыталась вцепиться в волосы языкатой девчонки. Та вывернулась, умудрившись лягнуть красотку в колено, и понеслась по коридору. Вслед ей летели угрозы сжить со свету, насыпать битого стекла в туфли и повыдергать оставшиеся лохмы.
Задыхаясь от смеха, Либертина взлетела по слегка подрагивающей под ногами витой чугунной лестнице, юркнув за пыльную бархатную занавесь одной из пустующих лож. На полутемной, казавшейся очень большой сцене шла репетиция — прислушавшись, Либертина поняла, что пьеса из «новых». Судя по тому, сколь часто останавливалось действо и зло переругивались исполнители, дело не клеилось.
Маленькая танцовщица забралась с ногами на обитый посекшимся бархатом стул и задумалась. Все произошло настолько неожиданно… как оно и бывает в спектаклях. Действие второе, сцена первая, «Явление гонца». Она до сих пор не могла толком поверить в то, что чудо случилось именно с ней. Наверное, после праздника ее жизнь сильно изменится — вот только к худшему или к лучшему? Конечно, она постарается, она будет стараться изо всех сил… Эмилия с ума сойдет от зависти, когда узнает, что «рыжую лахудру» вот так запросто взяли в участницы будущего празднества. Представив выражение лица фарфоровой красотки, Либертина хихикнула, прикрыв рот ладошкой.
С Эмилии ее мысли невольно перескочили на мужчину по прозвищу Шиповник. Маленькая танцовщица попыталась воскресить в памяти его облик — темные глаза, принятая по нынешней моде гривка живописно растрепанных волос, светло-каштановых и самую малость отливавших в рыжину. Наверное, Николь считает его красивым, раз пригласила в свою гримерку, позволила сидеть в своем кресле и вилась вокруг него, как оса вокруг горшочка с медом. Хоть он и пожилой.
Часа через два репетиция закончилась, и Либертина робко поскреблась в дверь покровительницы. Похоже, Николь весьма недурно провела время в обществе давнего знакомого. Она не стала сердиться на воспитанницу, обозвала Эмилию набитой дурой, и распорядилась вытащить из шкафа старый кофр — под невеликое имущество Либертины.
— Не будешь же ты за всякой мелочью бегать туда-сюда, — пояснила актриса. — Скорее всего, поселят вас прямо там, чтобы всегда были под рукой. Фабр нынче не в чести, так что гонять вас станет в хвост и в гриву, уж это он умеет.
— Кто? — не поняла Либертина.
— Эглантин, — грустно улыбнувшись невесть чему, растолковала Николь. — Фабр — его настоящая фамилия, а Шиповник — прозвище. Он уверяет, якобы в далекой юности выиграл на поэтическом фестивале первый приз, этот самый золотой шиповник, и с тех пор так себя и зовет. Думаю, врет. Есть у него такая милая привычка — приукрашивать жизнь, чтобы веселее было.
Либертина по третьему разу перекладывала вещи в кофре, лишь бы Николь не отвлекалась и продолжала рассказывать.
— Он и сам довольно милый… для человека, заседающего в Конвенте и водящего задушевную дружбу с гражданином Дантоном. Только слегка взбалмошный и вечно в долгах. И я бы ни за что не доверила ему сопровождать поздним вечером свою юную племянницу, будь у меня таковая, — Николь с треском раскрыла слегка порвавшийся на сгибах шелковый веер, принадлежавший, по слухам, одной из покойных принцесс крови. — Фабр родом с юга, мимо симпатичной мордашки спокойно пройти не может… Общаясь с ним, постарайся быть разумной девочкой. Впрочем, ради грядущего праздника он наверняка соберет красоток с половины Парижа, и твои тощие косточки останутся в полной безопасности, — несколько безжалостно, но справедливо закончила Николь. — Собралась? Марш на урок.
— Ты так хорошо его знаешь, — заикнулась Либертина, придавливая крышку кофра коленом и затягивая ремешки. — Вы давно знакомы?
— Пятнадцать лет без малого, — Николь Годен задумчиво смотрела на себя в зеркало. — Когда-то очень давно я даже умудрилась выскочить за него замуж и прожила с ним целых два года. Пока не поняла — Шиповник не создан для семейной жизни. Так что теперь мы с ним просто верные заклятые друзья.
* * *На следующее утро Либертина вскочила еще затемно, и засуетилась, готовясь к дальней дороге. Идти предстояло через весь город: по казавшейся бесконечной улице Сен-Мартен с ее бульварами до перекрестка с улицей Сен-Оноре, там свернуть направо, пройти до площади Карузель с ее аркой и бездействующим фонтаном, и оттуда уже рукой подать до Тюильри. Два или три часа пешком… и не забудем про оттягивающий руку кофр.
— Девочка свихнулась на радостях, — заявила тоже ночевавшая в театре и не выспавшаяся Николь, когда Либертина явилась пожелать ей доброго утра и сообщить о своем уходе. Актриса позевывала, куталась в шерстяную шаль с кисточками и выглядела на все свои безжалостные тридцать с чем-то лет. — Всерьез собралась топать до Тюильри пешком. Нет уж, дорогая. Поедешь, как подобает будущей примадонне. На фиакре, до самого дворца.
Они распрощались у одной из служебных дверей Театра Нации. Было довольно-таки свежо, скучающая лошадь выдувала ноздрями облачка пара, Николь ежилась, но не спешила отпускать воспитанницу, давая ей пустячные, зряшные наставления. Либертина послушно кивала. Наконец Николь и сама поняла, что тянуть больше не имеет смысла, подтолкнув Либертину к экипажу.
— Я непременно буду заходить и рассказывать, как и что, — пообещала маленькая танцовщица. — Это же ненадолго. Всего на пару месяцев, а потом я вернусь обратно. Передать… — она запнулась, — ну, гражданину Фабру что-нибудь от тебя…
— Ничего, — резко отмахнулась Николь. — Захочет — сам придет и все скажет. Удачи тебе. Будь умницей.
Она развернулась и ушла, хлопнув дверью, с которой скалилась позеленевшая медная рожа чертика с кольцом в зубах. Оставшаяся в некотором недоумении Либертина забралась в экипаж, кучер щелкнул кнутом, кобылка фыркнула и затопотала вниз по улице, к реке и центру города. Либертина сидела, ерзая на посекшемся репсе сидения, с восторгом и удивлением глазея по сторонам. Красная и золотая листва каштанов, уличные торговцы и шныряющие в толпе мальчишки с сумками, набитыми пачками газет, идущие по своим делам горожане. Покачивание и поскрипывание старого фиакра. Повседневная, обычная жизнь города. От которой она отвыкла, безвылазно сидя в театре, шепотом повторяя на репетициях чужие роли, возясь в гардеробных и гримерках. Собственно, она никогда толком не видела этой жизни — только издалека, через запыленные стекла, по рассказам и слухам. Да еще в ее памяти сохранился единственный, бесконечно долгий день, проведенный на парижских улицах.
А теперь она едет по этому городу, да не куда-нибудь, но в Тюильри, где заседает Конвент. Если ей посчастливится, она увидит — ну хотя бы издалека! — кого-нибудь из тех людей, что вершат судьбы нации. И ее судьбу, судьбы Либертины, бывшей Катрин Леконт, которой по счастливому совпадению предстоит сыграть Гения Юности. Интересно, что ей придется делать в этой роли? Неужели просто стоять болванчиком в живописной позе?..
Поворот, плывущие мимо здания — большие, замкнутые в себе, с заколоченными изнутри окнами, скалящиеся осколками стекла в рамах. Со следами копоти на мраморе и с размашистыми надписями краской на стенах. Площадь, огромные ворота, которые никуда не ведут, и вздыбившиеся каменные кони поверх изгиба арки.
— Приехали, гражданка. Тюильри, — кучер указал на знакомое Либертине здание. Желтые стены, белые колонны, темно-зеленый купол в отдалении, черные с золотом прутья решетки. Когда Либертина вылезла из фиакра, и, перегнувшись под тяжестью кофра на один бок, подошла поближе, она разглядела, что к прутьям кое-где прикручены трехцветные розетки и увядшие цветы. А еще — исписанные листы бумаги, просто наколотые с размаху на чугунные копья.
Большие ажурные ворота, с которых доселе не сбили изображения золотых королевских лилий, стояли приоткрытыми, подле них скучали караульные.
— Мне нужен Павильон Дружбы… — робко заикнулась Либертина, переминаясь с ноги на ногу, в точности бедная родственница у дверей дома знатной родни. — Где готовятся к шествию…
