Анатолий Свидницкий - ПОПАЛСЯ ВПРОСАК
— Неужели так дружно станут в защиту воров?
— Ховай, боже! Кто стал бы защищать их целым кагалом? Для этого достаточно одного-двух еврейчиков-купцов — и дело в шляпе. А что найдутся охотники защищать их, то это неудивительно. Кому неизвестно, что все наши еврейчики плуты? Этого довольно, чтобы поддержать контрабандистов, которых не все считают преступниками. Но здесь главное синагога! Одно слово синагога! Это великое слово! Весь кагал станет как один человек, чтобы защищать синагогу. Сочинят пост на завтра и обвинят вас в оскорблении религии. Вот и вся штука. Тогда отдувайтесь своей честностью.
Антон Иванович ничего не сказал. «Попал я впросак»,— думает он. А евреи перемигнулись между собою, и один сказал: «Нет лучше, как правда на свете, но пока нет правды, надо жить кривдою. Боже наш, боже!»
После этого, прилично извинившись и поблагодаривши за снисходительное внимание, евреи удалились, оставив запуганного Антона Ивановича думать на самоте. «Что, в самом деле, если евреи вздумают обвинить меня в оскорблении религии? — спрашивал он сам себя.— А это ведь так легко сделать. Может быть, у них уже и жалоба готова. Как знать! Но какой же я простофиля! — спохватился Антон Иванович.— Почему бы не спросить было о фамилиях контрабандистов! Но всё равно, я их узнаю от раввина иди самого обвиню, если откажется выдать виновных.— Тут повернулась мысль на защиту целым кагалом.— Обвинить раввина,— подумал Антон Иванович,— значит подписать своё осуждение. Если синагогу станут защищать целым кагалом, то раввина и синагогу — целым племенем. Погубят, непременно погубят,— решил Антон Иванович.— Зачем мне было ехать? Почему я не отказался? Чтоб попасть под суд!»
В это время тихонько отворилась дверь и явилось две еврейские головы. Антон Иванович посмотрел на них со страхом, как будто они явились для осуждения его. «Что вам надо?» — спросил он. Вместо ответа, одним прыжком очутилось два еврея у самого лица Антона Ивановича и, схвативши его за обе руки, целуют их, целуют полы, приговаривая: «Жена, дети! Спасите! Спасите!»
— Бог с вами! Что вам нужно от меня? — спросил оторопевший Антон Иванович, освобождая руки.
Детки, жена! — вопили евреи, стараясь снова поймать руки и целуя в грудь, в локти, куда попало.
— Бога ради, перестаньте. Что вы делаете? Чего хотите? Говорите толком,— сказал Антон Иванович, приходя в себя.
— Эй-вэй! Ваше превосходительство! не погубите, то наша контрабанда в школе. Не погубите нас!
— Это не в моей воле и не в моей власти,— сказал Антон Иванович, отступая к столу.
— Как не в вашей? Чисто в вашей.
— Говорю вам, что нет.
— Эй-вэй! Как нет? А зачем там ваша печать?
— Там не одна моя печать. — Другая нам ничего, нам ваша печать страшна. Снимите её и большой беды избавитесь. Ещё и деньги вам дадим.
«Как рада была бы моя жена! — подумал Антон Иванович.— Но я взятки не возьму». Евреи между тем продолжали: «Нам денег не жаль — деньги — набутня рич. И себя нам не жаль; мы виноваты и должны отвечать за свой грех. Нам жаль вас. Вы человек добрый, жаль, если пропадёте даром. А непременно пропадёте, если объявите нашу контрабанду. Наперёд говорим вам, что кагал постановил спасти нас, во что бы то ни стало. И вот, как хотите: или примите деньги, которые нам кагал пожертвовал, или же попрощайтесь со всем, что вам дорого. Мы знаем, что вы до сих пор не брали взяток, потому и терпите нужду. Мы всё знаем. Так верьте же, что ещё не кончите осмотра синагоги, как прилетит депеша из Киева об отдаче вас под суд. У наших везде есть рука, где только знают цену деньгам. Мы говорим правду, и вы послушайтесь нас. Примите деньги и баста. Вот вам тысяча рублей. Если этого мало, дадим две, дадим десять тысяч, только не губите нас и себя, разумеется.
Сказавши это, еврей начал считать деньги — все радужными. Антон Иванович молчал. За несколько часов перед этим он вспыхнул бы, как порох, а теперь прежний огонь едва теплился. Он был как бы сонный или полумертвый.
— Не надо мне ваших денег,— сказал он наконец. Еврей молча досчитывал десятую тысячу, досчитавши, сказал: «Теперь как хотите. Примите и будете спокойны до гроба, или не принимайте, оставайтесь честными по-старому, и завтра же никто не даст вам куска хлеба, не только денег. И как будет довольна ваша жена! Мы знаем, что она журит вас за честность, так возьмите же хоть раз и успокойте её».
«Откуда им известны мои семейные отношения? — думал Антон Иванович.— Неужели им дух святой сообщил это?» — Нет, не он, а эстафета. Несколько часов по выезде Антона Ивановича из Киева никто не знал, куда он уехал, по, наконец, узнали. Еврей-почтосодержатель тотчас же отправил эстафету. Но так как она была отправлена не прямо в тот город, куда выехал чиновник, а только в ближайший город, тоже почтосодержателю, с просьбою отослать куда следует, то опоздала. Синагога была уже запечатана, когда прибыла она, и евреи могли воспользоваться ею только в отношении самой личности Антона Ивановича, не более.
— Так решайтесь на что-нибудь,— настаивал еврей.
— Я ничего не могу пособить вам,— сказал Антон Иванович.— Тем более, что там не одна моя печать.
— Другая нас не беспокоит. И вы предоставьте нам устроить дело, дайте только свою печать — на один час, не более. А мы уже знаем, что и как сделать. Антон Иванович поколебался немного, наконец дал им печать: «Но, смотрите, только на один час».
Получивши печать, евреи стремглав бросились из комнаты, так что в дверях застряли.
«Боже мой! Боже мой! Что я сделал? Где моя совесть? Где моя совесть? Я взяточник, боже мой! — каялся Антон Иванович, лежа на незастланной койке, в той самой комнате, где взял первую взятку.— Как мне вспомнить свое прошедшее, слова свои, свои мысли, которыми я так гордился! Как мне смотреть в глаза тем, на кого я нападал, кого я осуждал! Вот тебе и образованный человек! Не сжечь ли взятку?» Сальная свеча до того нагорела, что едва светила, папироса потухла, а Антон Иванович лежит да страдает. С каким удовольствием он согласился бы вычеркнуть из своей жизни эти несколько часов! Какая глубокая рана зажила бы!
— Добры вечир! Спите? — весело спросил вошедший еврей — один из тех, которые получили печать.
Антон Иванович будто проснулся: «Что? Уже? — спросил он.— Так скоро?»
— Мы люди ловкие,— ответил еврей.— Мигом устроим всякое дело.
— Тем лучше для вас. Пожалуйте же печать.
— Пожалуйте пятнадцать тысяч, то получите печать. А не то мы всё расскажем стряпчему, доставим ему и вашу печать, тогда на себя пеняйте. Если бы кто ударил Антона Ивановича обухом в темя, то не так оглушил бы его, как еврей своим требованием. Он просто остолбенел.
— Ну-у? — продолжал еврей, смотря ему прямо в лицо.— Ну-у? Дадите деньги или идти к стряпчему?
— Где же мне взять столько? — сказал Антон Иванович, сам себя не помня.
— Где хочете, или в Сибирь. Вы думаете, что мы не знаем закона? Мы отлично знаем закон. Мы знаем, куда запрут вас. Так откупитесь?
— Чем же мне откупиться? Я сделал вам добро, а вы чёрт весть что хотите сделать со мною!
— И мы хочем вам сделать добро, только дешевле: вы сделали нам добро за десять тысяч, а мы хотим сделать его вам только за половину. Возвратите же наши десять и прибавьте своих пять — та й герехт.
— И поделом! — рассуждал Антон Иванович.— Не брать было взятки. Если бы пострадал, оставшись честным, то имел бы отраду, по крайней мере, в чистой совести, а теперь... Так и быть! Ступай, взяточник, в тюрьму!
Вошел Дувыд. Хотя он знал всё и первоначально был послан другими с целью запугать Антона Ивановича, однако притворился ничего не знающим и спрашивает его: «Что с вами, что на вас нет лица человеческого?»
— Спросите у них,— сказал Антон Иванович, указывая на другого еврея. Дувыд обратился к нему — и завязался горячий спор. Дувыд принял сторону Антона Ивановича, а тот настаивал на своём.
— Так и быть! — сказал наконец Дувыд по-русски.— Хочешь половину?
— И слушать не хочу,— ответил другой еврей тоже по-русски.
— Да я только и могу дать, что возвратить ваши деньги,— сказал Антон Иванович.
— Прибавьте что-нибудь отступного,— сказал Дувыд.
— Из чего же я прибавлю, если у меня больше нет?
— И не будет никогда,— сказал требовавший денег.— Дайте наши и бог с вами!
— Вот на столе,— сказал Антон Иванович.— Я до них и не дотрагивался. «Слава богу, что не сжег!» — подумал он.
Еврей пересчитал деньги, спрятал их, а потом отдал печать и сам удалился. Дувыд же остался с Антоном Ивановичем и заботливо расспрашивал его обо всём, как будто сам ничего не знал. Когда Антон Иванович рассказал всё как было, то он воскликнул: «Эй-взй! Почему меня здесь не было! Вот я бы посоветовал вам штуку! Что вам стоило написать городничему, что приходил такой-то еврей и украл печать? Пусть бы оправдывался».
«Правда,— думал Антон Иванович.— Это вышла бы отличная штука». Но уже было поздно прибегать к чему бы то ни было. Да Антон Иванович ни за что бы и не сделал подобной выходки. Он рад был, что тот ушёл и поличное унёс.
