Фердинанд Оссендовский - Ленин
— Суровое, слишком суровое наказание! — воскликнул отец Макарий. — За что? За какого-то цыгана-язычника и нескольких татар? Наверняка сам Бог радовался тому, что идолопоклонников отправили в ад!
— Бог, снова Бог… — простонал Володя.
Имя это, как лезвие, пронзило мозг и сердце мальчика.
Он с плачем выскользнул из гостиной. Вернувшись во флигель, упал лицом на кровать и долго, тяжело, безнадежно рыдал.
Его разбудил брат, вернувшийся домой за полночь. Брат был поражен, заметив заплаканное лицо мальчишки.
— Что с тобой случилось? — спросил он. — Ты плакал? Уснул в одежде…
Слезы хлынули из глаз Владимира.
Срывающимся голосом, постанывая и рыдая, он рассказал брату обо всем и, сжимая кулаки, прошептал:
— Бог злой… злой!
Старший брат взглянул на него внимательно, задумался и сказал тихо, но твердо:
— Бога нет…
Мальчик покачнулся, как пьяный, пронзительно вскрикнул и упал без сознания.
Глава II
Весна близилась к концу.
Волга сбросила с себя ледяные оковы. По ней уже прошли первые пассажирские суда. На реке все чаще появлялись спускающиеся по течению плоты. Пролетели, держа курс на север, последние стаи диких гусей и уток.
Володя принес из гимназии табель с годовыми оценками; в нем были одни пятерки и резолюция педсовета, согласно которой он признавался первым учеником в классе.
Отец погладил его по лицу, мама поцеловала в лоб и сказала:
— Ты моя радость и гордость!
Он со спокойствием и безразличием принимал похвалы.
Даже не понимал, за что его хвалят. Учился он старательно, потому что хотел как можно быстрее поглотить знания. Учеба давалась ему легко. Особенно он любил латынь и по собственной инициативе пробовал читать Цицерона, листая при этом толстый словарь Шульца или обращаясь за помощью к брату Александру. Несмотря на все эти занятия у него оставалось немало свободного времени. Он много читал, увлекаясь Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым; два раза прочел «Войну и мир» Толстого и проглотил неисчислимое количество книжек.
Обычно он делил книги на две категории: бабские, то есть сентиментальные, бессмысленные, после которых ничего, кроме красивого звучания слов, не оставалось, и настоящие — в которых находил мысли, глубоко западавшие ему в сердце и мозг.
Зачитываться книгами он начал недавно. До сих пор ему мешало в этом увлечение коньками.
Он любил скорость и постоянный контроль над своими мышцами, необходимый для сохранения равновесия.
Сделав уроки, он бежал кататься на замерзшую речку. Возвращался оттуда уставший и сонный. О чтении не могло быть и речи. Ложился в кровать и засыпал как убитый.
Только минувшей зимой он понял, что коньки отнимают у него много драгоценного времени и лишают возможности проводить его с пользой.
Сомнения были недолгими.
Стиснув зубы, он пошел к приятелю Крылову, чтобы обменять свои американские коньки на четыре томика Тургенева в хорошем переплете.
Володя был первым учеником; самым усердным, способным и дисциплинированным. И все же это не мешало ему радоваться наступающим каникулам.
Семья Ульяновых проводила лето в маленькой, лежавшей недалеко от реки и окруженной лесами деревеньке Кукушкино.
Для маленького Владимира это был рай. Сельчане относились к Ульяновым по-дружески, а особенно любили Марию Александровну, которая лечила их совершенно бесплатно, иногда заглядывая в медицинский справочник и раздавая лечебные травы, а также привезенные из города микстуры. Среди местного населения у нее была устоявшаяся репутация отличной врачевательницы.
Мальчишка тоже имел в деревне много друзей.
Подвижный, жаждущий приключений, смелый, он собирал вокруг себя ребят, которые поражались его изобретательности и силе. Они обожали его, не видя в нем снисходительности господского сынка; он никогда не пытался их поучать или высмеивать. Обычно недоверчивый, а иногда и резкий в отношениях с приятелями из гимназии, здесь Володя чувствовал себя в своей стихии. Был равным среди равных.
Иногда он возвращался домой с подбитым глазом. Когда Мария Александровна с досадой выговаривала ему за это, Володя, глядя в любимое лицо матери, отвечал с легкой улыбкой:
— Это ничего, мамочка! Мы играли в казаков-разбойников. Рыжий Ванька мне заехал кулаком в глаз, но я тоже набил ему неплохой синяк. Мне не хотелось сдаваться, и я сражался один против пятерых, пока не прибежали мои разбойники…
Теперь, после получения табеля с годовыми оценками и окончания учебного года, Володя пребывал в предвкушении всех этих удовольствий.
Старший брат оставался в городе, сестры Мария и Ольга были приглашены к тетке, поэтому он ехал с родителями один.
Прибыв в деревню, Володя сразу же умыкнул из дому и побежал в лес, пока родители распаковывали чемоданы и корзины.
Солнце клонилось к закату.
Деревья, усыпанные свежей, пахнущей листвой, роняли последние цветы и семена. Яркая, зеленая трава, белые, желтые и голубые весенние цветы источали аромат. Воздух был наполнен запахом еще сырой земли. В воздухе летали бабочки и блестящие мухи, с жужжанием проносились жуки. По верхушкам сосен прыгали белки. Вокруг порхали птицы, щебетали, свистели и ловили насекомых.
Мальчик замер в восхищении, приветствуя лес, траву, насекомых и птиц.
Все вокруг казалось ему прекрасным, безмерно счастливым, бессмертным.
Володя невольно сорвал с головы шапку и окунул взгляд в бескрайнюю голубизну неба.
— Бог! Великий, добрый Бог!.. — воскликнул он с благодарностью и умилением.
Звучание этого слова напомнило мальчику отца Макария и коллежского советника Богатова. Он болезненно поморщился, сердито сощурил глаза и опять натянул шапку на голову.
Затем он пересек лес, путаясь в пересекавших тропинку корнях деревьев, и вышел на высокий берег реки.
Заросший кустарником дикой малины и калины, он обрывался почти вертикально.
Ниже, невидимые за густой растительностью, звенели и шипели выползающие на узкую песчаную полоску волны.
Река, широко разлившаяся, доходящая до квадратов полей, которые раскинулись от низкого песчаного берега и желтых, хорошо знакомых мальчику пляжей, скрытых теперь под водой, — плыла спокойно и величественно.
Лента реки, играя бледно-голубыми, розовыми, золотистыми и зеленоватыми оттенками, напоминала одеяния ангелов и архангелов, нарисованных под куполом кафедрального собора.
Ему хотелось броситься в эти разноцветные, ласковые струи и плыть, плыть далеко, к солнцу, разбрасывавшему пурпур и золото, зовущему и влекущему.
Маленький Владимир вновь обнажил голову и стоял в неописуемом восхищении — неподвижный, засмотревшийся, бессознательно всей силой легких вдыхая прилетавшие с Волги дуновения свежего воздуха.
Из-за выступающей скалы, где пенились и кружились юркие струи, выплыл большой плот.
Люди, упершись плечами в длинные багры, вбивали их окованные железом концы в дно, проталкивая сотни толстых стволов, связанных между собой лыком.
Посреди плота стоял шалаш из древесной коры и зеленых ветвей, а перед ним на каменной плите горел небольшой костер.
Толстый, бородатый купец сидел возле огня и пил чай, подливая его в блюдце из чашки.
Время от времени он поощрительно покрикивал:
— Эй-эй! Мощнее, быстрее, усерднее! Спойте-ка, парни, работа будет лучше спориться! Ну!
Склонившиеся над баграми работники угрюмыми голосами начали урчать:
Эй, дубинушка, ухнем!
Эй, зеленая, сама пойдет!
Эй, ухнем! Эй, ухнем!
Неохотные, урчащие голоса оживали медленно, становились все громче, смелее и ритмичнее.
Стоящий на длинном рулевом весле молодой работник неожиданно звонким тенором затянул разбойничью песню:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…
Хор сгорбленных силуэтов, топающих босыми ногами по движущимся, мокрым балкам, дружно подхватил:
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны!
Слова песни отражались от крутого обрыва берега; неслись над рекой, растекались по долине, рассеченной квадратами полей и зеленью лугов до самого горизонта.
Внезапно плот зацепился за подводный камень и начал быстро вращаться в водовороте, затягивавшем его на глубину.
Песню прервал пронзительный крик, топот ног становился все более громким и частым, багры все сильнее впивались в измученные плечи работающих людей, плескалась вода, скрипел руль, трещали соединения бревен.
Еще не умерло далекое эхо песни, еще вибрировали в воздухе последние слова, когда сидевший перед шалашом купец вскочил и подбежал к рулевому.
