Кристи Филипс - Хранитель забытых тайн
– Миссис Девлин, – произносит он.
Приветствие его звучит как приговор.
Она глядит на него с опаской. Перед ней сам лорд Арлингтон, первый министр государства, который пользуется неограниченным доверием Карла Стюарта, самый влиятельный человек в Англии, после короля, разумеется. Прежде, насколько она помнит, его завитой парик был не столь сер, зато черная повязка, закрывающая на носу шрам, который он получил в сражении на стороне Карла I, и его внушительный и важный вид все те же.
– Вы захватили с собой чемоданчик с лекарствами вашего отца, – сухо говорит он, – Очень мило.
Когда-то Арлингтон и ее отец были друзьями, но это было давно, много лет назад, с тех пор многое переменилось.
Тростью с золотым набалдашником он стучит в потолок кареты, и экипаж трогается с места.
– Куда вы меня везете? – спрашивает Анна.
– В Ньюгейт[4], – отвечает он, откидываясь назад. – Вы арестованы.
Глава 2
Трясясь, скрипя и раскачиваясь, карета катит по разбитым лондонским мостовым. Стараясь удержаться, Анна вцепилась в сиденье, липкое от вина, видимо пролитого пассажиром, сидевшим здесь до нее. Как и все наемные кареты, она провоняла пивом, человеческим потом и табачным дымом. По углам, тускло освещая мрачную внутренность кареты и распространяя отвратительный запах свиного жира, чадят две маленькие свечки. Эти запахи в сочетании с немыслимой, грозящей переломать все кости тряской, давно уже укрепили в ней убежденность, что по улицам Лондона лучше всего передвигаться пешком.
Сидящий напротив лорд Арлингтон выглядит вполне в своей тарелке: он, видимо, привык к неудобствам путешествий в грохочущем экипаже или просто нечувствителен к ним. Отец однажды сказал ей, что одним из самых удачливых придворных этот человек стал потому, что обладал прирожденным даром при любых обстоятельствах сохранять естественное и приятное выражение лица. Всякий, кто имел с ним дело, всегда слишком поздно понимал, что для него не существует таких понятий, как дружба и верность, если это не сулит ему личной выгоды или не дает ему в руки еще большей власти. Даже теперь, когда Арлингтону вот-вот исполнится пятьдесят пять лет, когда щеки его совсем обвисли, лицо его сохраняет веселое, даже ребячливое и вместе с тем вкрадчивое выражение; самая заметная в нем черта – проходящая по переносице черная узенькая повязка. «Интересно, – думает Анна, – каково королю видеть это постоянное напоминание об услугах, оказанных Арлингтоном короне?» Должно быть, на него оно производит впечатление, судя по тому, как высоко Арлингтон взлетел за двадцать четыре года, от посыльного лорда Дигби до поста первого министра государства. Но если не говорить об этой несколько показной претенциозности, Арлингтон отнюдь не фат. О нем говорят как об обаятельнейшем, любезнейшем человеке, увлекательном и интересном собеседнике, вдобавок владеющем многими языками, но все при этом знают, что он невероятно жесток, что за его внешней утонченностью, беспечностью и видимым безразличием таится самая грубая продажность. Его парижский наряд – плащ из парчи, множество кружев на манжетах – лишь намекает на тенденции моды того времени; в отличие от более молодых придворных щеголей, с их глубоко продуманной напускной небрежностью и стильным беспорядком в костюме, Арлингтон одевается с кастильской строгостью, которую он приобрел за годы, проведенные в качестве английского посланника в Испании. Руки его, обтянутые надушенными перчатками, покоятся на золотом набалдашнике трости, другим концом упирающейся в пол между его ног. Неровные линии высохшей грязи окаймляют его башмаки на высоких каблуках; несколько пятен аналогичного происхождения попали и на бледные шелковые чулки. Анна подмечает это с удивлением: оказывается, время от времени Арлингтон, как и все прочие люди, принужден ходить по улицам пешком. А также, по всей видимости, чтобы скрыть от постороннего глаза свои делишки, иногда разъезжать в обычной наемной карете. Хотя два разодетых в пух и прах головореза, стоящие снаружи на подножках кареты, вцепившись в нее, точно пиявки, должны привлекать к себе внимание посторонних.
– По какому обвинению меня арестовали? – спрашивает она.
– Странный вопрос, – отвечает Арлингтон. – За ведение врачебной практики без патента, конечно.
– Вы, наверное, шутите.
Кривая улыбка на мгновение сдвигает его обвисшие щеки.
– Вы так думаете?
Пожав плечами, он вкратце описывает ей ее незавидное положение: она его пленница, два его личных телохранителя караулят ее снаружи, а карета медленно, но верно продвигается по направлению к Ньюгейтской тюрьме, где ее ждет отвратительная камера, из которой она больше не выйдет никогда.
– Женщина, которая занимается врачебной практикой, не имея патента Корпорации врачей[5]... Это преступление, милая моя, у нас в стране оно наказывается штрафом, тюрьмой или тем и другим.
– Мой покойный муж был врачом, я его вдова и по закону имею право принять его профессию.
– Я вижу, вы уже подготовились к защите перед судом. Звучит убедительно, но я не думаю, что право вдовы продолжать ремесло покойного мужа распространяется на медицинскую практику. Вдова там или не вдова, любое лицо, практикующее искусство врачевания, должно иметь патент.
– В Лондоне сотни врачей работают без лицензии, и вам это хорошо известно. Я полагаю, первый министр не собирается лично препровождать каждого из них в тюрьму.
– Нет, конечно. Но вы – дело особого рода, миссис Девлин. Вы – единственный ребенок великого доктора Брискоу, возможно, лучшего королевского врача из всех когда-либо живших.
«Он это серьезно?» – думает Анна.
Арлингтон легко прочитывает выражение ее лица.
– Вы что, полагаете, я тут шутки с вами шучу?
– Странно слышать, что вы хвалите моего отца, ведь именно вы освободили его от обязанностей при дворе.
– Причиной его отставки был не я, а его собственное упрямство и непомерная гордыня. Он и сейчас был бы жив, если бы оставался верным своему кругу и не таскался со своей помощью по трущобам и нищим лачугам. Лично я чуть не обезумел от горя, когда узнал о его смерти.
– Интересно, почему это я не верю ни одному вашему слову?
– Хотите верьте, хотите нет, но мы с вашим отцом когда-то были друзьями. И я всегда буду об этом помнить.
Он помолчал, будто о чем-то задумавшись.
– Жаль, что вы не родились мужчиной. Вы бы могли занять при дворе его место.
– У меня нет никакого желания быть при дворе.
Он насмешливо фыркнул и усмехнулся.
– Вы все так же хотите лечить бедных?
– Бедным тоже нужна врачебная помощь, как и богатым. Я считаю, что у меня достойное призвание.
Арлингтон качает головой.
– Упряма и горда – ну точная копия отца.
Он смотрит на нее испытующе.
– Скажите-ка лучше вот что: он хорошо обучил вас своему делу?
Почему министр интересуется этим? Все это так странно. Сначала грубо и бесцеремонно похитил ее, как негодяй похищает богатую наследницу, чтобы насильно жениться, потом сообщил, что она арестована, а теперь... Неужели Арлингтон собирается беседовать с ней о ее образовании?
– Зачем это вам, ведь вы везете меня в тюрьму.
– Отнеситесь к моим словам серьезно, юная леди. В вашем положении я бы не стал и пытаться обсуждать свое будущее.
– Похоже, у меня осталось так мало будущего, что нечего и обсуждать.
– Остроумием можете забавлять своих друзей, но зарубите себе на носу, здесь это не пройдет, миссис Девлин. Женщина должна вести себя скромней. Это особенно относится к вам, раз уж вы берете на себя смелость исполнять мужские роли.
– Интересно, с каких это пор медицина стала компетенцией исключительно мужчин? Книгой рецептов своей матери я пользуюсь не реже, чем рекомендациями «Лондонской фармакопеи»[6], и не раз имела возможность убедиться в том, что книга моей матери куда лучше. А скромность я поберегу для тюрьмы.
Она выдерживает пристальный взгляд Арлингтона, как бы нарочно вызывая его осуществить свою угрозу...впрочем, она уже начинает подозревать, что тот не станет этого делать. Есть еще одна, пока скрытая пружина разыгрываемого перед ней сложного спектакля, который не имеет никакого отношения ни к законам, ни к патентам, ни к тюрьме, надо только набраться терпения, и рано или поздно он все ей расскажет. Карету немилосердно трясет. Анна с трудом переносит головную боль, она переместилась теперь в какие-то дальние закоулки мозга и, похоже, никогда больше не оставит ее в покое. Всякий раз, когда карета подпрыгивает – а это, принимая во внимание состояние лондонских улиц, случается то и дело, – острейшая боль, как молния, пронизывает ей череп. Стараясь ни о чем не думать, она останавливает взгляд на своем деревянном чемоданчике. Там лежит нужное для нее лекарство, которое она сама составляла из трав, кореньев и цветочной вытяжки, а также самого важного компонента: эссенции, полученной путем перегонки сока красного мака.
