Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ
Сильнее, чем мор и холод, сильнее даже, чем набеги татарские, пугали Фотия на Руси неудачи с устройством собственно церковных дел. Первое, с чем он столкнулся, темнота народа, с трудом выбиравшегося из мрака язычества на христианский путь. Верят всяким будто бы дурным приметам: в ухе звенит, ворон каркает, пес воет, мышь пищит, искра из огня прянула, слепой или свинья встретились… Ворожба и колдовство, пьянство и блуд, а труднее всего удерживать простолюдинов и даже княжеских дворян от сквернословия – этого зла в такой степени не знал Фотий ни у одного христианского народа. Даже и сами пастыри нуждались в постоянном присмотре. Верить не хотели, когда убеждал он, что священникам и диаконам нельзя заниматься торговлей, давать в рост деньги, что вдовые священнослужители являются, как бы мертвецами и во избежание соблазнов обязаны уходить в монастырь. Много сил приложил он к тому, чтобы во всех церквах службы велись с возможно большей торжественностью, не уставал внушать настоятелям: «В благолепии держите церковь, как земное Небо, а в особенности святый алтарь, и с благоговением входите в него, ибо там не земного царя жилище, но гроб и ложе, и место селения Царя Царствующих, окруженного небесными силами». И во всех прочих делах своих старался поступать Фотий по правилам апостольским и отеческим, но не всегда находил понимание и поддержку, особенно в псковской и новгородской епархиях, испытывавших на себе растлевающее влияние католического Запада.
Ревностно боролся Фотий с ересью, с расколом стригольников, это лжеучение, отвергавшее иерархию и таинства, обнаружилось во Пскове еще во время церковной смуты, когда умер святитель Алексий [9], а нового ставленника Византии Киприана великий князь Дмитрий Донской признавать не хотел [10]. Псковский диакон Карп, а с ним другой диакон Никита да третий еще простец без имени за ересь были отлучены от церкви. Карп до диаконства и после извержения из сана в первобытное звание занимался стригольничеством. Русские мужики бород не брили, кроме людей, зараженных содомским грехом и служивших разврату педерастии, но цирюльники все же нужны были – для выстрижения у лиц духовных темени, для подбривания затылков и стрижки волос у мирян. От ремесла Карпа и секта его получила название, а поскольку слово «стригольник» являлось переводом с еврейского «бритва», то вспомнили про киевскую ересь жидовствующих, и неприязнь к стригольникам со стороны православного люда тем более приобретала характер непримиримой борьбы за чистоту и истинность веры.
Однако ни отлучения, отженения от православной веры, ни увещевания епископов и настоятелей приходов, ни даже убийство Карпа, сброшенного новгородцами в Волхов с Великого моста, не прекратили ереси. Дело о лжеучении дошло до Царьграда. Но и вмешательство патриарха не смогло прекратить мятежи и соблазны.
Фотий, прибыв на Русскую землю, начал истребительную борьбу против пагубной ереси. Вразумлял и осуждал, допускал наказания, хотя и сносными карами, с заточением, но без смертных казней.
Постепенно самые благоразумные из еретиков обратились, другие бежали, иные упорствовали в заблуждении. С согласия духовной власти благомыслящие псковитяне захватили всех непокорных стригольников и заключили их в темницы на всю жизнь. Лжеучение было искоренено навсегда, и это одна из заслуг перед Православной Церковью, которую Фотий сможет предъявить на третьем небе. [11]
Труднее будет держать ответ за сохранение единства митрополии. Именуясь митрополитом всея Руси, Фотий, как и его предшественник, имел слабое влияние в Литве, которая насильственно владела Киевом, Смоленском, многими другими исконно русскими землями, и князья которой давно и настойчиво пытались заиметь свое церковное управление, независимое от Москвы, надеясь, что это поможет им узаконить отторжение русских земель. Хотя великий князь литовский Витовт [12] был равнодушен к вере и четырежды крестился, перебегая из православия в католичество, а затем обратно, Фотий все же надеялся повлиять на него и решил предпринять путешествие в Вильну [13] для личной встречи. Но на границе владыку приняли непочтительно: ограбили и вынудили вернуться в Москву. Митрополит всея Руси был этим не только оскорблен, но и опозорен самым возмутительнейшим образом. Любой на его месте не удержался бы от гнева и озлобления, а уж Фотий-то и вовсе дал полную волю своим чувствам, потому что был по натуре человеком, хоть и не ссорливым, но горячим и впечатлительным. В самых резких словах выразил он свое негодование Витовту, заявил решительно, что ноги его не будет никогда в Литве. После этого он стал слать туда укоризненные и учительные грамоты да жаловаться патриарху. Но ни то, ни другое видимого успеха не приносило. Это постоянно мучило Фотия. И вот – Бог дает тебе время…
И еще одна большая гребта [14], освободиться от которой в отведенные семь семидесятидневных седмиц, и будет непросто – судьба власти великокняжеской. Наследник славного Дмитрия Донского великий князь Василий Дмитриевич, не имея заслуг, подобных тем, кои были у отца его, был справедлив, осторожен и тверд. С его помощью удалось кое-что уладить в церковном устройстве в разных княжествах Руси – великий князь и на денежные средства не скупился, и при необходимости не отказывался действовать силой, когда была в том нужда и благословение митрополита. И хотя множество было клевет со стороны неблагих людей, множество попыток сотворить нелюбие между владыкой и великим князем, Фотию жилось при Василии Дмитриевиче все же бестягостно. Но вот окончил Василий Дмитриевич [15] свое земное существование на пятьдесят третьем году, оставив престол десятилетнему сыну Василию. Новому великому князю Фотий сразу же стал усердным слугой, В самую ночь смерти его отца послал в Звенигород к брату Василия Дмитриевича Юрию [16] своего боярина Акинфа Ослебятьева с приглашением срочно прибыть в Москву и присягнуть на верность новому великому князю. Акинф – родич почитаемого на Руси героя Куликовской битвы Осляби, а Юрий Дмитриевич – современник этой битвы и сын славного победителя Мамая. Фотий был совершенно уверен, что его гонец справится с поручением. Но оказалось, Юрием водили иные соображения: он не пожелал признавать малолетнего племянника новым государем, посчитал унизительным для себя ходить у его стремени, не согласился с завещанием старшего брата и вознамерился отобрать власть, сам решил сесть на престол. Правда, он обещал перемирие от начала Великого поста до Петрова дня.
Для Фотия открылся новый источник забот. Влекомый желанием мира и согласия, он сам отправился в северный Галич – к тому времени туда перебрался Юрий Дмитриевич, так как его Звенигород был расположен близ Москвы и слабо укреплен.
Фотий так спешил, что, сделав на полпути остановку в Ярославле накануне праздника Рождества Иоанна Предтечи [17], отказался служить там на другой день обедню, как просили его ярославские князья. Главным и неотложным представлялось ему усовестить Юрия, убедить его отказаться от притязаний и заключить с племянником вечный мир.
К приезду митрополита в Галич князь Юрий Дмитриевич пригласил со всех своих городов и деревень подданных: бояр, воевод, дворян, слуг, а также и всю чернь, которая усыпала гору при въезде в Галич с московской стороны. Так желал он показать, сколь велика его сила в борьбе за великокняжеский трон.
Фотий сразу отгадал этот простоватый замысел. Не торопясь помолился в соборной церкви Преображения, что на Подоле у озера, а затем вышел к Юрию, оглядел многое множество людей, иже на горе стояше, и с насмешкой дал понять князю, что крестьяне не воины, а сермяги не латы. Летописцы потом слово в слово воспроизведут его речь: «Сыну, не видах я столико народа в овчих шерстях, вси бо бяху в сермягах».
Юрий Дмитриевич продолжал упорствовать, и тогда святитель расстался с ним, не дав благословения ни князю, ни народу. И тотчас губительная, не виданная доселе в Галиче болезнь начала свирепствовать в удельном княжестве Юрия. Народ пришел в волнение, приняв это как наказание Божье. Юрий Дмитриевич верхом на лошади помчался вслед за митрополитом, догнал его за Талибским озером, в селе Пасынкове, слезами и раскаянием умолил воротиться в город. По молитвам вернувшегося владыки преста гнев Божий, мор прекратился. А Юрий Дмитриевич послал к племяннику в Москву послов сообщить Василию Васильевичу и боярскому совету, что князь Юрий не будет «искать княжения великого собою, но царем; которого царь пожалует, тот будет князь великий» [18].
Не откладывая, составили докончание [19], состоявшее из двух грамот: великого князя Василия Васильевича князю Юрию Дмитриевичу и князя Юрия Дмитриевича великому князю Василию Васильевичу. Обе начинались словами: «По благословению отца нашего Фотия, митрополита киевского и всея Руси…» В обеих было записано, что дядя Юрий Дмитриевич признает себя младшим братом племянника Василия Васильевича, и заявлялось клятвенно: «Быти везде заодин до своего живота… Кто будет тебе друг, то и мне. Друг, а кто будет тебе недруг, то и мне недруг». Докончание было скреплено княжескими черновосковыми печатями и подписью Фотия, исполненной для вящей крепости греческими буквами.
