Явдат Ильясов - Стрела и солнце
Скифы приветливо встретили гостей.
Кочевник, человек бесхитростный, издревле жил просто, без затей — ел вдоволь мясо (когда оно было), пил кобылье молоко (когда оно было), спал в шатре (когда он был) и весь свой век носил одни и те же кожаные шаровары.
Но теперь, подумав, туземец сказал;
«У меня столько лошадей, овец и коров, что я сам не могу их сосчитать. Должно быть, половина моего стада служит добычей для волков и враждебных соседей. Не лучше ли обменять эту половину на котлы, ткани, оружие? В повозках накопилось много лишних шкур. Мертвый груз. Не полезней ли отдать его грекам, чем беречь неизвестно для чего? За шкуры можно получить немало хороших вещей. У эллинов есть что покупать».
Вначале пришельцы хотели мира. Ведь товары, приобретенные у доверчивых скифов почти за бесценок, они с большой выгодой перепродавали дельцам, приплывавшим из Эллады. Дружба — это слово не сходило с уст степняков и горожан. Пантикапей богател. Он подчинил другие поселения греков на Скалистом полуострове[3], а также на азиатской стороне пролива, и превратился в столицу нового царства — Боспора.
Пантикапей — торговый посредник между Страной мрака и солнечной Грецией. Узел купеческих дорог, ворота, пропускающие мощный поток рабов, скота, зерна, рыбы, меда, воска. Зимой и летом бурлил этот поток. Двигались из степей караваны. Отбывали на юг тяжело нагруженные суда. И в руках боспорских царей оседало, подобно речному илу, чистое золото.
Боспоряне занимались не только торговлей. Ловили рыбу, сеяли хлеб, разводили виноград. Открывали кузницы, литейные, гончарные, ткацкие, сапожные, ювелирные мастерские. Но грекам не хотелось трудиться самим. Они захватывали туземцев и заставляли их выполнять работу для господина. Хозяйство Боспора держалось на рабах.
Поначалу рабов было немного.
Ненависть к расчетливому хозяину, старавшемуся выжать из них как можно больше, потратив на них как можно меньше, невольники, разбросанные по разным усадьбам и мастерским, выражали пока еще робко. Уклонялись, если случалась возможность, от тяжелой работы. Тайком ломали станки, кузнечные меха, плуги и бороны. Наиболее смелые сбивали ночью колодки, бежали, спасаясь от собак и сторожей, в темноту. Скрывались в тихих ущельях, выбирали главаря и чинили разбой на суше и море, подстерегая купцов то под каменными мостами, то за глухим мысом, притаившись в легких челноках.
Но жизнь — ведь она не стоит на месте! Чем дальше, тем гуще население. Гуще население — шире потребность в еде, питье, одежде, обуви, утвари. От года к году росли усадьбы и мастерские. Больше усадеб и мастерских — больше нужды в рабах. И все больше скапливалось у богатых эллинов «говорящего скота». И пришел час, когда рабы превратились из силы созидающей в разрушительную.
Им было у кого искать поддержки. Дружба между греками и скифами давно нарушилась. Туземцы раскусили гостей. Много раз кочевникам приходилось с горечью убеждаться, что эллины не сдерживают собственных клятв. Снимут у племени участок под пашню, дадут слово честно платить каждую осень дань за пользование землей, потом огородят поле каменным валом и знать не хотят никаких скифов.
Да и скифы к тому времени изменились. Пример богатых эллинов увлек их старейшин. Им тоже захотелось роскошных одежд, рабов и золота.
— Нападем на греков. Продадим их в неволю. Поселимся в приморских городах. Сами, без посредников, будем торговать с купцами из далеких стран! — Так мечтали вожди оседлых и кочевых племен.
Скифы охотно пришли на помощь рабам. Ведь эллины добывали невольников в их среде, в толпе тех же кочевников, что с громкими криками потрясали оружием перед закрытыми воротами греческих поселений. И разразилась гроза над столицей Боспора. Раб Савмак убил царя Перисада. Это было золотое время для рабов. Правда, через год Савмак погиб. Однако прежнее могущество уже не вернулось к боспорским царям. Рабы и скифы готовились к новому восстанию.
В страхе перед ними растерявшаяся знать искала опору то у монархов Понта, что расположен по ту сторону Черного моря, то у великого Рима. Наступил темный век.
Охотники за царским венцом истребляли друг друга, переворот следовал за переворотом, война за войной. Диофант. Митридат Евпатор. Махар. Фарнак… Грабили все, у кого хватало силы грабить. Забирали все, что можно было забрать.
Посевы вытаптывались ордами косматых всадников, проносящихся в очередной набег.
Дома селян, крытые тростником, вспыхивали от пернатых зажигательных стрел, точно жертвенные костры.
Люди уничтожали людей. Резали быков. Выволакивали из подвалов амфоры с вином, пили жадно и долго, как усталые кони воду; и вино, проливаясь на землю, смешивалось с кровью умерщвленных детей. Одурев от вина, убийцы садились в круг и хриплыми выкриками поощряли нагих танцовщиц.
Рим, пользуясь смутой, охватившей Боспор, вознамерился прибрать его к рукам.
Кай Юлий Цезарь оказал:
— Боспор — это солдаты, золото, стенобитные орудия; пусть он станет моим щитом на Востоке!
Он взял четыре легиона и выступил против понтийского царя Фарнака, хозяйничавшего в Тавриде.
При азиатском городе Зеле римлянин Цезарь разбил грека Фарнака и написал по поводу этой битвы своему другу Амантию всего три слова: «Пришел, увидел, победил».
Но Цезарю не удалось овладеть страной, хотя он и направил в Пантикапей своего наместника.
— Не примем чужака! — решила боспорская знать. — Он слуга римлян. Он отберет наши владения. Разграбит хранилища. Опустошит сокровищницы и отдаст достояние эллинов проклятому Цезарю. Нам нужен свой человек. Человек, которого мы хорошо знаем. Человек, который хорошо знает нас. Человек, который может положить конец раздорам внутри государства и оградить его от внешних врагов.
И знать избрала правителем страны богатого пантикапейца Асандра.
Хитрый, предусмотрительный, деятельный, Асандр убил и Фарнака, бежавшего после поражения при Зеле в Пантикапей, и его сводного брата, римского ставленника Митридата Пергамского.
В год смерти Цезаря, чтоб отвести от себя гнев римлян, Асандр объявил себя их другом, весьма кстати отослал императору Антонию, нуждавшемуся в деньгах и союзниках, амфору золота и заслужил не только прощение за убийство Митридата, но и получил согласие Рима именоваться повелителем Боспора,
Вот уже двадцать пять лет, как Асандр сидит на троне.
Знать не ошиблась, вручив Асандру власть! Он железной пятой подавил смуты. Он отстоял Боспор от скифов, огородив свои владения хорошо укрепленным валом. Он отбросил сарматов, напиравших со стороны Танаиса[4], и очистил Меотийское озеро от бесчинствовавших там кавказских пиратов. Боспор опять сделался посредником на торговых путях Причерноморья. В стране как будто водворился мир.
Но надолго ли?
Асандр поднес кувшин к губам, отхлебнул глоток остывшего молока.
Он привык обманывать других. Других, но не себя. Только недалекому человеку могло показаться, что Боспор отныне будет непоколебим, как утес.
Старик понимал: солнце его царства клонится к закату.
И не одного Боспорского царства — весь мир на грани великих перемен, на пороге крушения, каких-то смертельно опасных для Асандра разрушительных событий.
До новой эры оставалось всего семнадцать лет.
Асандр всем существом улавливал близкое, обжигающее дыхание того непонятного и жуткого, что неумолимо, тяжелой поступью, надвигалось на него отовсюду.
Страшная сила нависла над миром Асандра.
Подобно зарницам, предвестникам испепеляющей грозы, сверкали глаза рабов и копья скифов, молча глядевших из тумана на стены греческих укреплений.
Проклятые поклонники солнца, как они кричали сегодня на заре! И пусть солнце пока вновь спряталось за тучи — для них оно все равно взойдет. Асандру ж остался лишь этот пасмурный день, а потом — потом наступит черная ночь.
Грянут восстания. Пожары. Убийства… Боспорянину порой казалось, что в нем, разрывая грудь изнутри, беснуется раб сириец Эвн, поднявший на бой двести тысяч сицилийских невольников; печень терзает раб фракиец Спартак; в сердце вонзает нож Савмак, раб скиф. Немощь угасающего мира сливалась с немощью угасающего Асандра, приобретала в сознании старика многозначительную и жуткую тождественность.
Но Асандр не желал умирать! Ему все еще хотелось вина, нетронутых девушек, соблазнительных зрелищ. Ему хотелось жить.
Старик заглянул в кувшин. Пуст. Только на самом дне плескалось немного белой жидкости. Что делать? Где найдется лекарь, который, пусть за большие деньги, излечил бы загнивающие органы Асандрова мира? Где тот банщик, чьи крепкие руки очистили бы, оживили, наполнили новой силой дряхлый век?
Что делать? Сидеть и покорно ждать конца? Нет! Разве он овца, чтобы безмолвно подставить шею под нож мясника? Не может быть, чтоб не осталось никакого выхода. Выход найдется, если поискать. Еще не все потеряно. Надо сделать все, что он способен сделать, лишь бы отдалить ужасный срок, лишь бы продлить жизнь.
