Сергей ГОРОДНИКОВ - ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ Александра Македонского
– Ты ещё молод, государь. Ещё вернёшься в Элладу и в Македонию.
Анаксарх слушал это, и по лицу его пробежала насмешливая ухмылка понимания, что разум Александра уже был отравлен жаждой непрерывных великих завоеваний, он бы зачах от скуки в убогом доме и македонском царстве отца Филиппа. Иол неприметно опять наполнил ритон царя. Тот поднял склонённую голову, влажные глаза его заблестели. Когда Анаста сняла котурны, сошла с подиума и направилась к нему, он быстро встал ей навстречу.
– Я потерпел сейчас первое своё поражение, Анаста! – подняв ритон, громко произнёс он. – За твою победу над Александром!
Она ладонями обхватила верх ритона и, не отрывая взгляда от лица Александра, сделала глоток. Он накрыл её ладони своими и выпил красное вино до дна, постепенно запрокидывая голову, открывая сторонним взорам рваную полосу раны сбоку шеи. Когда выпил, протянул руку, взял у раба лавровый венок и надел его на густые золотистые волосы гетеры.
Пердикка , и полководец, и начальник охраны царя, повернулся к своему товарищу Птолемею, доверительно заметил только ему:
– Если осталась женщина, способная разжечь его чувства, так это она.
Наблюдая за Александром, они отпили понемногу из своих ритонов, тихо перемещаясь так, чтобы видеть его, не досаждая своим вниманием.
Царь отдал пустой ритон Иолу, обнял Анасту, поцеловал её в губы. Целовал долго, но было видно, что страсть не пробуждается в нём. Женщина отстранилась и с грустью и болью сказала тихо:
– К сожалению, поражение ты потерпел не от меня. От Гомера.
Птолемей с тревогой прислушивался к их разговору и, чтобы избавить Александра от неловкости, прокричал:
– Эллада, века!
– Века, Эллада! – многие мужчины, за ними и женщины с воодушевлением поднялись на ноги. – Века, Македония!
Выкрики и восклицания свободных людей, объединённых и возбуждаемых именем родины, звучали искренне. Царь получил наполненный вином ритон от Иола, многие протянули кубки и ритоны другим виночерпиям. Анаксарх, едва ли ни единственный, кто выглядел сторонним наблюдателем, с насмешливым спокойствием обменялся взглядом со Стасикратом и, молча указав ему подбородком на подиум, слегка поднял свой кубок. Стасикрат понял его, взмахом руки дал знак артистам, и хор грянул на весь зал припев из "Киклопа" Еврипида:
Счастье жизни – пир весёлый,
Чтоб вино ключом бежало,
А рука на мягком ложе
Друга к сердцу прижимала!
Иль златистый, умащённый
Разметать по ложу локон
И молить, изнемогая:
"Отвори мне дорогая!"
Хохот одобрения, чаще женский, прокатился по залу; у кого из мужчин были подруги, тот имел возможность тут же воспользоваться советами припева, следуя им в шутку, либо всерьёз.
Разгорячённый выпитым и общим весельем широкоплечий Деметрий, который оказался на пиру без подруги, вскочил на подиум и звучным голосом молодого военного начальника прокричал:
– Игры!
Его услышали, многим призыв вспомнить забавы далёкой Греции понравился. Взоры обратились на царя. Он махнул рукой в знак согласия и одобрения. Молодёжь шумно захлопала, и Деметрий отстегнул золотую пряжку на плече, которая удерживала верхнюю часть одежды. Брошенный этим вызов подхватили несколько сильных молодых людей, они один за другим вскакивали со своих мест.
– Со мной! Со мной! – шумным многоголосьем наперебой предлагали они Деметрию выбрать борца для состязания. Красивые тела их привлекали внимание не только женщин, но лишь женщины со смехом отворачивались от тех, кто уже сбросил одежду, обнажая прокалённые южным солнцем члены. Александра рассмешило столь откровенное проявление женского лицемерия. Ему нравилось поведение Анасты. Лёжа рядом с ним на руне, она спокойно и с интересом разглядывала молодых мужчин с набедренными повязками. Александр поднял наполненный вином ритон.
– Победитель получит в награду мой ритон! – произнёс он отчётливо. – И лавровый венок из рук Анасты!
Два раба поднесли к подиуму широкую серебряную чашу с оливковым маслом, предназначенным для втираний в кожу состязающимся борцам. Клит встал с руна, потянулся к золотой пряжке на плече, намереваясь отстегнуть её, и громко потребовал:
– Бороться он будет со мной!
Александр дёрнул его за руку, и Клит не устоял, повалился ему на грудь.
– Побереги вторую ногу, – сквозь вызванный этим смех посоветовал царь своему любимцу.
Деметрий указал пальцем на самого рослого и играющего мускулами юношу.
– С тобой, – определил он свой выбор противника.
Артисты освободили подиум. Деметрий первым зачерпнул пригоршней оливковое масло и плеснул себе на тело, начал втирать его в икры правой ноги. Видя, как он это делал, Александр напрягся и будто окаменел, красноватое лицо его бледнело от нахлынувшего воспоминания...
Летний день сиял от послеполуденного солнца. Деметрий присел на камне возле медного сосуда с оливковым маслом. Неторопливо отлил масло на бедро и принялся равномерно втирать в кожу, от бедра к икрам. Однако вниманием он отвлекался к дальней части вытянутого, засыпанного жёлтым песком игрового поля. Там было воткнуто в землю копьё с белым флагом, который обвис в безветрии, и рядом с взрыхлённой полосой, ровной линией проведённой от копья оттолкнулись и в его сторону побежали наперегонки Александр и Клит. Они бежали так, что было понятно – это одна из их любимых забав. Александр рванулся вперёд и немного раньше Клита добежал до места, где лежали два коротких дротика, подхватил свой и метнул в сторону грубо отёсанного деревянного болвана. Очертаниями болван напоминал персидского полководца, и дротик с глухим стуком поразил его под левую грудь. Клит следом бросил второй дротик, тот пролетел до болвана, вонзился в дерево остриём к острию дротика царя. Но Клит расстроился.
– Если бы я не поскользнулся! – не соглашаясь с поражением, заявил он с вызовом.
Александр насмешливо сплюнул. Потом указал на Деметрия.
– Вон наш судья. Он всё видел. Если подтвердит, что ты поскользнулся, не буду спорить, побежим снова.
Вдруг он замер, с бледнеющего лица сползла усмешка. Клит живо глянул, куда он смотрел, и тоже забыл о споре. За пределами игрового поля сзади Деметрия, между безлюдными каменными лавками для зрителей, на дубовом, оправленном слоновой костью троне восседал тщедушный старик. Мертвецки белое, костлявое, как у обитателя подземелья, лицо его выступало из царского одеяния, а на безволосой голове, словно торчащей на тонкой шее, прочно удерживалась, блестела царская диадема. Александр медленно направился в ту сторону. Однако Клит и Деметрий опередили его.
– Ты кто? – холодно потребовал ответа Клит, когда остановился напротив трона.
Старик с минуту безмолвствовал. Он уставился на подошедших бессмысленным, отсутствующим взором тусклых глаз и был очевидно безумен. Наконец он стал приходить в себя и утробным голосом, будто идущим из глубины колодца, вяло ответил:
– Я Дионисий. Родом из Мессинии.
– Что ты здесь делаешь? – строго продолжил допрос сумасшедшего Деметрий.
Тот неожиданно испугался. Съёжился, закрыл руками глаза и лоб и застонал. Потом заговорил неверной скороговоркой, как бы спотыкаясь мыслью на отдельных словах.
– Я совершил какое-то преступление... Меня заковали... Везли морем. – Он убрал ладонь с серого лица, приподнял край хитона и глянул на щиколотки ног, желая удостовериться, что на них ещё сохранились мозолистые следы долгого пребывания в колодках. И опять забормотал: – Явился бог Осирис. Он освободил меня и привёл... Повелел надеть царское облачение, диадему... молча сидеть на троне и ждать...
Алексан др вздрогнул, очнулся от нежного прикосновения к плечу.
– Что случилось? – с тревогой спросила Анаста.
Кроме неё, все смотрели на борцов на подиуме.
– Деметрий! – шумно вопили одни.
– Лисимах! – во всё горло кричали другие.
Казалось, Александр не слышал их.
– И всё им мало, – с мукой глядя в край руна, прошептал он пред себя.
Уныние и тоска, которые охватили его, до слёз тронули женщину. Она наклонилась, попыталась заглянуть ему в глаза, но он отыскал взором чёрноволосый затылок Аристона, предводителя входивших в состав его войска пэонийцев, и уставился на него. Открытые руки, ноги, часть груди и левое плечо Аристона заросли чёрными густыми волосами, – как облепленный шерстью, тот вскочил с мягкой шкуры и, топая короткими могучими ногами, грубо завопил: "Лисимах! Лисимах!" При виде такого буйного поведения звероподобного болельщика состязания Александр невольно стиснул зубы, губы его сжались в тонкую полоску.
... Внутри большого походного шатра было душно. Свет пасмурного дня прорывался в щели и в боковое отверстие, которое продырявил дротик, но не в силах был рассеять весь полумрак. Откинувшись в старом деревянном кресле, потный и грязный Александр отхлёбывал вино из оловянного кубка, а Иол, склоняясь над помятым бронзовым тазом, омывал его рану, смывал грязь и кровь той мутной водой, которую лил из медного кувшина. По лбу молодого царя прозрачным бисером выступали и скользили капельки пота, оставляя на запылённом лице светлые дорожки, но ни движением, ни звуком он не выдал, не обнаружил страданий от испытываемой им боли. В углу шатра, на грубо сбитом деревянном столе казначей Александра Гавтал взвешивал на весах военную добычу. На чашу весов он накладывал разного размера мешочки с песком, пока не уравновешивал то, что опускал на такую же чашу: золотые кубки, кубки из электры, золотые и серебряные кувшины, тазики, блюда, пузырьки для благовоний и мазей. После взвешивания каждой вещи, он делал запись в пергаментный свиток и откладывал её слева от себя, чтобы из кучи справа взять следующую.
