Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 1
Она столкнула его с себя и встала с ковра. Он тоже поднялся.
— Ну, почему ты не умеешь ничему радоваться, Славица? Что мне сделать для тебя? Чего ты хочешь?
— Свободы.
Он помедлил, кусая ус.
— Никогда.
Она взяла шандал со свечой:
— Сегодня моя очередь зажигать лампы во дворце. У Мухаммеда была одна жена, и он не взял вторую, пока первая не умерла, хотя она была старше его на пятнадцать лет и они прожили вместе четверть века.
— Ну, я не Пророк, а ты не Хадиджа.
Она пошла. Он окликнул её:
— Может быть, после моей смерти... Да, я распоряжусь, чтобы после моей смерти ты...
Она обернулась. Лицо её было освещено снизу свечой, глаза в глубоких впадинах.
— После твоей смерти для меня ничто не будет иметь значения, не надо... Тебя давно ждёт шейх Номададдин.
Этот учёный хорезмиец, раньше работавший старшим врачом в Ургенче, был переведён в Сарай ещё отцом Узбека. Номададдин-ал-Хорезми был очень образован, он знал логику, диалектику, языки, путешествовал по разным странам, свёл знакомство и состоял в переписке со многими замечательными людьми. С возрастом он почти полностью оставил занятия врачеванием, к нему обращались только за советами в трудных и неясных случаях. Он посвящал своё время главным образом чтению философских и исторических сочинений. Хан часто приглашал его на ночные беседы не только чтобы чем-то заполнить часы бессонницы, которой страдали оба, — есть много способов заставить сон прийти, но хану нравилось говорить с этим человеком. Конечно, хорезмиец никогда не будет вполне откровенным. Нет, никогда. Из страха и тайной ненависти. Пусть бывшие хорезмийцы уже зовутся узбеками. Тот, кто сознает и помнит славу своего государства, никогда не простит его гибели, его исчезновения. Рука хана давно не держала меча, но поединок мыслей волновал его, он сознавал, что перед ним равный по уму, согласие которого может быть только видимостью, и ничем иным. Сузив длинные, в густых ресницах глаза, Узбек долгими ночами наблюдал шейха. Лица собеседников оставались беспристрастными, но Узбек знал, что и шейх — зритель, презирающий, притворяющийся и не боящийся сказать то, на что трудно дать ответ. Нет, это не были споры. Спор — суета и беспорядок чувств. Но их влекло друг к другу. Наверное, одиночество ? И Номададдин иногда приходил сам, без приглашения, терпеливо ждал, будет ли принят. Узбек-хан не всегда допускал до себя. Сегодня допустил.
— Да будет благословенно имя хана, и да помрут и исчезнут ослушники его. — Он был высокого роста, как сам Узбек, так же сухощав и гибок в пояснице. Волосы его давно стали белыми, как его чалма. — Хан слишком долго задерживал красивую рабыню. Она вышла от него, как измятая роза... Весенняя ночь горячит кровь, а-а?
Узбек сидел на подушках, скрестив ноги, и, оперев подбородок о ладони, загадочно глядел на него снизу вверх. Он любил лесть. А кто её не любит? Но Узбек любил лесть тонкую, хоть бы и с наглецой. Этому шейху позволялось такое, о чём другие и помыслить-то боялись.
— Я огорчил Славицу. А до этого я сегодня огорчил жену. Я предупредил тебя. — Узбек наконец улыбнулся краем губ.
— Наверное, Аллах послал меня, чтобы теперь я огорчил тебя, — такой же сдержанной улыбкой ответил, усаживаясь, хорезмиец.
— Что мудрец наблюдал сегодня в улусе Джучи достойного внимания великого хана, его огорчения и забот?
— Повсюду только расцвет и благоденствие, о мудрейший, сокровище справедливости, творец разумного.
— А что ты наблюдал достойного твоего огорчения?
— Мосты через арыки обветшали, женщины и дети падают с них в воду. Сады превратились в свалки, в них обитают собаки, арыки занесло грязью и илом.
— Аллах действительно решил сегодня опечалить меня, заполнив голову моего друга мусором. Почему никто не скажет, что он хочет, так, чтобы его было видно и слышно?
— Никто не уверен, что великий хан, солнце вселенной, действительно хочет услышать.
— Моё ли дело размышлять об арыках? Каждый знает, их заилило потому, что весна. Ты видел, чтобы кто-нибудь пил из них воду? Даже из городского пруда не берут воду для питья. Её развозят в кувшинах водоносы из чистейшей реки Итиль[11]. Так что впустую пытаешься укусить меня. Впрочем, я, кажется, оправдываюсь? Смешно. — Узбек засмеялся. — В тебе говорят привычки тех мест, где арык — единственный водный источник.
— Великий царь, — миролюбиво улыбнулся шейх, — мы просто немного размялись, не так ли? Чтобы прогнать сонливость. Но боюсь тебя по-настоящему раздражать. Тебя с утра сегодня уже разгневала Баялунь?
— Она одна, из жён моего покойного отца, и у неё привычка всё время пытаться управлять мною. Имам разрешил мне на ней жениться, потому что мой отец не был мусульманином и его брак был преступен. Да, ей хотелось за меня, и она помогла мне занять престол... ну... там... деньгами... то есть подкуп... потом пришлось убить некоторых вельмож, в общем, это всё известно и скучно, не правда ли?
— Славные выше того, чтобы помнить такие вещи, — согласно прикрыл глаза шейх.
— Мы бранились сегодня из-за твоего города Ургенча. Там правил, ты знаешь, её брат, я убрал его и поручил управлять наместнику Кутлуг-Тимуру. Она порицала меня и упрекала: «Я добыла тебе царство, улаживаю все дела, а ты отставил моего брата!» Тогда Узбек повинился перед нею, и они примирились с Баялунь. Аллах, впрочем, лучше знает про это.
Лёгкий смех сквозь зубы, как и подобает мудрецам.
— Если Аллах пожелает что-либо, он говорит: будь! И это станет. Знаешь ли ты, в чём твоё действительное величие? Не в обширности владений твоих, не в могуществе власти, не в ослепительной роскоши, но в том, что ты дал народу своему истинную веру. Всё минёт и рассеется в пыли времени — это останется.
— Ты говоришь, всё минёт?
— Да, так.
— И величие моё забудется?
— Увы, царь!.. Но ты уже обессмертил своё имя для потомков, ты создатель нового народа в лоне мусульманского правоверия.
Недоверчивый взлёт бровей:
— Ты считаешь, мой народ обновился?
— Ещё нет. Это не сразу. Он слишком многочислен, и... у вас мало учёных и мало проповедников.
— Совсем нет.
— Признать это — отвага.
— Сказать это — отвага! — усмехнулся Узбек.
— Прямота собеседников — их обоюдная отвага, не так ли? — с прищуром ответил Номададдин.
— Пусть так. Продолжай.
— В битвах без устали и пощады вы приобрели огромные богатства. Но есть ценности, которые нельзя завоевать и нельзя отнять. Вы ими не обладаете.
— Назови, что есть такое, чем бы мы не обладали, что бы не могли взять себе.
— Взять, царь! — Хорезмиец поднял палец. — Взять! В этом всё дело. Я же говорю о том, чтобы создать, сотворить, научить этому других. Скажу больше, вы можете постепенно рассосаться среди побеждённых, раствориться, как соль в воде. Такая вероятность возможна. Такое уже бывало в истории.
— Пока крепок наш боевой дух, зычен боевой клич, могуч боевой напор, наш народ непобедим! — с жаром возразил Узбек-хан.
— Могу ли оспорить твои слова, царь? Ты прав, как всегда, всемилостивейший! Скажу о другом. Почти три века назад в Багдаде богословы торжественно обнародовали и подписали символ веры исламской[12], чтобы отличить можно было, кто неверующий. Человеку необходимо знать: Аллах един, Нет у него товарищей, не породил он никого и никем не порождён, нет равного ему, нет у него соправителей в царстве его. Он первый, который извечно был, и он последний, который никогда, не избудет. Он властен над всем и ни в чём не нуждается. Нет божества, кроме него, вечно живого, ни сон его не одолевает, ни дремота, он дарует пищу, но сам в ней не нуждается. Он один, но не чувствует себя одиноким, и нет у него друзей. Годы и время не старят его. Да и как они могут его изменить, когда он сам сотворил и годы, и время, и день, и ночь, и свет, и тьму, небо и землю, и всех родов тварей, что на ней, сушу и воды, и всё, что в них, и всякую вещь — живую, мёртвую и постоянную! Он единственный, и нет при нём ничего, он существует вне пространства, он создан посредством своей силы. Он создал престол, хотя он ему и не нужен, и он восседает на нём, как пожелает, но не для того, чтобы предаться покою, как существа человеческие. Он правит небом и землёю и правит тем, что на них есть, и тем, что живёт на суше и в воде, и нет правителя, кроме него, и нет иного защитника, кроме него. Он создаёт людей, делает их больными и исцеляет их, заставляет их умирать и дарует им жизнь. Но слабы его создания — ангелы, и посланники, и пророки, и все прочие твари. Он всемогущ своею силою и всеведущ знанием своим. Вечен он и непостижим. Он внимающий, который слушает, и он взирающий, который видит...
![Роберт Хайнлайн - Космический патруль [=Космический кадет]](/uploads/posts/books/102132/102132.jpg)
