Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.
Неведомо, долго ли торчала бы заноза в российском теле, оставленная Иваном Великим, когда смог бы избавиться от нее продолжатель дел отцовских Василий Иванович, только случилось так, что Бог помог — покарал кровожадного за безвинную христианскую кровь, за мучеников, проданных в рабство: покрылся Мухаммед-Амин гноем и поползли по его телу черви. Ни дервиши-знахари, ни врачеватели знатнейшие из Персии не смогли исцелить его от страшной болезни, три года он не вставал с постели, редко кто входил в его опочивальню, пугаясь смрада, от него исходящего. Даже жена, толкнувшая хана на путь коварства, не навещала несчастного.
Прозрел он в конце концов. Так и сказал вельможам своим, что карает его русский бог за напрасно пролитую кровь христианскую, за измену, за нарушение клятвы. В присутствии беев, мурз и уланов46 диктовал он писцу на предсмертном одре послание Василию Ивановичу, царю московскому:
— Родитель твой, царь Иван, вскормил меня и воспитал в доме своем не как господин раба» но как любящий отец родного сына, я ж скажу —"волчонка, по нраву моему. Захватив в кровопролитном бою Казань и брата моего, передал он ее на сохранение мне, злому семени варварскому, как верному сыну своему, а я, злой раб его, солгал ему во всем, нарушил данные ему клятвы, послушался льстивых слов жены моей, соблазнившей меня, и вместо благодарности заплатил ему злом. Не меньше зла принес я и тебе, светлый царь Василий Иванович, ратников твоих бил, полон бессчетный брал, но более всего грабил и убивал мирных пахарей твоих лишь за то, что они многобожники.
О горе мне! Погибаю я, и все золото и серебро, и царские венцы, и прелестные мои жены, и служащие мне молодые отроки, и добрые кони, и слава, и честь, и многие дани, и все мое несметное богатство мне не нужны, ибо все исчезло, словно прах от ветра.
Передохнул, чтобы набраться сил для дальнейших слов, с гневом видя, как когда-то ползавшие перед ним на животах сановники смотрят на него с презрительной жалостью и закрывают носы шелковыми платками. Усилием воли заставил себя продолжить:
— Великий князь, царь Василий Иванович, господин мой и брат мой старший, прошу у тебя перед смертью своей прощения за грехи мои перед отцом твоим и тобой. Каюсь в измене и отдаю в твои руки Казань. Пришли сюда на мое место царя или воеводу, тебе верного, нелицемерного, дабы не сотворил он такое же зло…
К письму присовокупил Мухаммед-Амин триста коней боевых, на которых сам ездил, когда был здоров и любил набеги, золота и серебра изрядно и шатер чудной работы, вещь зело драгоценную.
Не спасло Мухаммеда-Амина покаяние, съеден был он заживо червями, а жена-злодейка отравилась, угнетаемая совестью своей, сановники и народ казанский исполнили завещание хана, напуганные столь страшной смертью клятвоотступника, послали знатных людей просить себе хана от руки Василия Ивановича.
Самое бы время пристегнуть Казань прочно к Москве, но Василий Иванович, не считая, что делает, как и родитель его, великую ошибку, отдал ханство Шаху-Али. Верному, как он считал, другу, верному слуге.
Справедливо считал. Шах-Али не отступал от клятвы, всех недовольных казнил жестоко, вовсе не думая, что вызовет тем самым недовольство собой. Но это — беда не беда, если бы не крымский хан Мухаммед-Гирей, очень недовольный тем, что в Казани властвует ставленник московского царя. Хану самому хотелось подмять Астрахань с Казанью и Россию сделать данницей, возвратив былое, оттого и трутся его мурзы в Казани, склоняют к Крыму знать и народ, чуваш и черемисов, мордву и эрзю волнуют. Всякий день жди оттуда вестей поганых. Но, слава богу, пока нет гонцов недобрых. Воевода не слепой же. Да и муфтий47 Казани Абдурашид сразу бы дал знать, начни вельможи противиться Шаху-Али. Когда малая часть их противится, небольшая беда, а вот если заговор станет зреть, не пройдет он мимо муфтия. Главный священнослужитель клялся ему, царю всей России, в верности и до сего дня держал слово свое отменно.
Но не то главное, что знать поддерживает Шаха-Али и его, царя российского, не посмотрел бы на это Мухаммед-Гирей, давно бы послал свои тумены в Казань, чтобы сместить Али и исполнить свою мечту. Подчиняясь воле турецкого султана, сдержал он свой пыл, а рать направил против Сигизмунда48 , разорив десяток его городов и захватив великий полон. Изрядный вклад в то, чтобы дело приняло такой поворот, внес дворянин Голохвастов, разумный и хитрый, доставивший письмо султану турецкому Селиму49 с предложением заключить союз, который мог бы обуздать крымского хана, укоротить руки Литве и Польше.
Сумел Голохвастов убедить Селима в том, что опасно ему возвеличивание Мухаммед-Гирея, притязающего на Астрахань и Казань и мечтающего создать орду, равную по могуществу Батыевой50 , оттого султан и урезонил крымского хана, направив готовое идти на Казань войско воевать Литву и Польшу. И хотя не удалось Голохва-стову уговорить Селима передать Крымское ханство51 племяннику Мухаммед-Гирея Геммету-царевичу, который тянулся сердцем к России, Селим все же послал ласковый ответ, а чтобы доказать свою дружбу, повелел пашам тревожить набегами Сигизмундовы владения. Это кроме похода крымского хана.
Дело пошло бы как по маслу, да вот случилось недоброе — умер Селим, гроза Азии, Африки и Европы. На оттоманский52 трон сел его сын, Солиман. Василий Иванович поспешил, понимая знатность дружбы с Портою53 , направить в Царьград54 посла Третьяка Губина. Сумел тот повлиять на Солимана, который тоже повелел объявить Мухаммед-Гирею, чтобы он никогда не устремлял глаз свой на Россию.
Гонец от Третьяка Губина доставил совсем недавно отписку, что Мухаммед-Гирей побывал в Царьграде, говорил с султаном, внушая ему, что верить Москве нельзя, что она ближе к сердцу держит Персию55 , но султан-де остался тверд. И даже когда хан крымский вопросил, чем буду сыт и одет, если запретишь воевать московскую землю, султан ответил, чтобы воевал он Сигизмунда и венгров.
По всему выходит, бить в набатный колокол рано, не следует оголять рубежи с Литвою и Польшей. Ох, как они этого ждут. Князь Воротынский, может, и верную весть принес, повезет в Казань Мухаммед-Гирей своего брата, но примет ли его Казань с радушием? Спор да ряд там начнутся, не вдруг утихнув. Вот тут не оплошать бы. Послов туда снарядить, воеводе в подмогу, да поживей, чтоб не припоздниться. С умом да со сноровкой чтобы. Непременно с поклоном от него, царя, к муфтию. Коли Абдурашид не переметнется к Гиреям, не совладать братьям с Шахом-Али.
Да и не вдруг осмелится ослушаться оттоманского султана крымский хан, поосторожничает поперек султанской воли вести крупную рать на Москву. Может, конечно, послать мурз своих с малыми силами, чтобы потом свалить на них всю вину — без его, мол, ведома повели рать.
Верный ход мыслей у государя всей Земли Русской; верный, — но вчерашнего дня. Узнает он об этом совсем скоро, и все же прозрение не теперь вот проявится. Сейчас же царь Василий Иванович просто посчитал нужным отблагодарить князя Ивана Воротынского за столь явное радение о державных интересах, за весть, так спешно доставленную, хотя и не весьма обдуманную:
— Зову тебя, князь Иван, вместе побаниться. Усталость дорожную снимешь. А после баньки потрапезуем. Как скинешь кольчугу, в кафтан облачишься, милости прошу в мой путевой дворец.
Вот это честь так честь. Палаты Воротынского построены были не так давно, земля в Кремле и вокруг него занята московскими боярами, да теми князьями, кто пораньше Воротынских стали присяжниками царевыми, вот и определил Иван Великий место у земляного вала, окольцовывавшего Китай-город. Хоть и редко Иван Воротынский бывал в стольном граде, больше все в своей вотчине находился, оберегая украины56 Земли Русской от крымцев и литвинов, неся службу ратную, государеву, все же угнетало князя, что хоромы его московские не по отчеству удалены от Кремля. Ущемлена, однако же, княжеская гордость была до поры до времени, пока не построил сын государя Великого, Василий Иванович, на Басманной слободе белокаменные палаты — путевой дворец.
И оказалась усадьба князя Воротынского на пути от Кремля к новому царскому дворцу, который царь Василий любил и в котором часто живал, даже принимал там послов, решал судные тяжбы.
«Специально зовет в новый дворец, чтобы мне сподручней», — тешил самолюбие князь Иван Воротынский, направляясь к ожидавшему его стремянному57 .
Однако гордость за прилюдную царскую милость все же не отвлекла его от мысли о предстоящем походе крымцев на Москву. Князь был совершенно уверен, что этот поход состоится и что вполне возможно левое крыло крымского войска пойдет именно через его вотчину, но царь повелел встать с князем Андреем в Коломне, стало быть, придется звать всю дружину, а стольный град его окажется почти беззащитным. А там княгиня-то на сносях, ее в Москву не увезешь.
