Режин Дефорж - Смех дьявола
— Нет. У нас были сложности в больнице, дежурные полицейские были люди Ланкло. Вы слышали вчера послание господина Лорана по лондонскому радио?
— Да, говорили, что после стольких дней печали сразу приходят все добрые вести.
— Добрые только для некоторых. Я не могу отделаться от мыслей о семнадцати юных пареньках из группы Мориса Буржуа, которых эти мерзавцы расстреляли 27 января.
Все припомнили номер «Маленькой Жиронды» от 20 февраля, где сообщалось о казни в Бордо.
— Вы знали их? — прошептала Камилла.
— Некоторых. При случае мы помогали друг другу, хотя они были коммунистами, а мы голлистами. Одного из них я очень любил, Сержа Арно, он был ровесник моего сына. Обидно умереть в девятнадцать лет.
— Когда все это кончится? — вздохнула Руфь, вытирая глаза.
— Скоро, надеюсь! Нас, правда, немного. А гестаповцы хитры. После волны арестов, высылок и казней в Жиронде Аристиду и другим нелегко найти волонтеров.
Их прервал звонок велосипеда. Дверь открылась. Это был Арман, почтальон.
— Здравствуйте, дамы. У меня письмо для вас, мадемуазель Леа. Надеюсь, оно будет вам более приятно, чем то, которое я принес Файяру.
— Еще письмо из банка, — вздохнула Леа.
— Знаете ли, что там во втором письме? — снова заговорил Арман. — Не пытайтесь отгадать… гроб.
Кроме Альбера все воскликнули:
— Гроб!
— Да. Маленький черный гроб, вырезанный из картона. По-моему, сверху написано имя Файяра.
— Но почему? — удивилась Камилла.
— Могила! Те, кто сотрудничал с бошами, получают это, так им дают понять, что после войны с ними разделаются.
— Из-за нескольких бутылок вина, — пробормотала Камилла с презрением.
— Не только бутылок, мадам Камилла, — холодно произнес мясник.
— Что вы хотите сказать, Альбер? — спросила Леа.
— По крайней мере дважды видели, как Файяр выходил из Лангонской комендатуры.
— Мы все иногда там бывали.
— Я все знаю, мадам Камилла, но ходят слухи, и потом главное его сын. Как подумаю, что знал его мальчишкой! Я вас будто снова вижу вдвоем, идущих через виноградники и вымазанных ягодами. Помните это, Леа?
— Да… кажется, что это было так давно.
— Это не улучшит настроения Файяра, — заметила Руфь, наливая стаканчик вина почтальону.
— Да уж. Он стал весь красный, а потом побелел, когда увидел, что в конверте. Я не стал ждать чаевых, а поскорее убрался.
Он одним махом опустошил стаканчик.
— К сожалению, мне пора… Я вот болтаю, а еще не закончил свой объезд. До встречи.
— До свидания, Арман, до скорого.
— Мне тоже надо ехать, — сказал Альбер.
Леа проводила его до грузовичка.
— Скоро мы увидим, как на парашютах сбросят оружие. Не можете ли вы проверить, надежен ли тайник у распятия? Там должен быть ящик с магазинами и гранатами.
— Я пойду завтра.
— Если все в порядке, поставьте крест мелом на решетке вокруг ангела.
— Договорились.
— Будьте осторожны. Ваш дядя мне не простил бы, если бы с вами что-нибудь случилось… Не доверяйте Файяру.
В часовне у дороги все выглядело нормально. Ящики были не тронуты. Несмотря на хорошую погоду, у распятия никого не было.
Ночью прошел сильный дождь, оставив после себя небольшие скопления гравия, скользящего под ногами. Возвращаясь, Леа прошла через кладбище, остановилась перед могилой родителей, где вырвала несколько сорняков, ускользнувших от взгляда Руфи. Площадь была пуста. Слышались крики детей. «Это время перемены», — подумала она, толкая дверь часовни. Ледяная сырость заставила ее вздрогнуть. Три пожилые женщины, занятые молитвой, повернулись к ней. Что она здесь делала? Святая Экзюперанс в своей раке имела вид большой восковой куклы в пыльной одежде. Куда девались чувства ее детства? Где был чудесный образ маленькой святой, имя которой она теперь носила для некоторых? Все это теперь стало смешным и наивным. Плохое настроение все более овладевало ею. Возникло желание все забыть и снова оказаться на бульваре Сен-Мишель или на Елисейских полях с Лаурой и ее друзьями-стилягами, пить коктейли со странными названиями и цветом, танцевать, слушать запрещенные американские пластинки вместо велосипедных поездок через виноградники и поля с опасным грузом, вместо сверки счетов и ожидания у радиоприемника новостей от Франсуа, от Лорана или известий о невероятной высадке! Она множество дней прожила в страхе перед появлением гестапо или полиции, перед возвращением Матиаса и нехваткой денег. Франсуа Тавернье, должно быть, мертв, потому что не сдержал своего обещания… Эта мысль заставила ее опуститься на колени.
«Только не это, Боже мой!»
Вконец расстроившись, Леа вышла из церкви.
Бесконечная усталость овладела ею. Ее скверные туфли на деревянной подметке казались ей свинцовыми. Когда она проходила мимо последнего дома деревни, собаки побежали за ней с лаем, потом, успокоившись, отстали. Удостоверившись, что никого нет, Леа пометила ржавую решетку крестом. На колокольне Верделе пробило шесть часов вечера. По небу неслись тяжелые мрачные облака.
Не был ли это зов широкого и смятенного неба? Леа очутилась на дороге, которая вела к дому Сидони. Он казался крошечным на огромной равнине. Как права была старая женщина, стремясь вернуться в Бельвю! Здесь дума уносилась к отдаленным ландам, неуемному океану и бездонным небесам. Перед этим привычным зрелищем Леа всегда испытывала ощущение мира, желание покоя, сна, размышлений. Вой нарушил ее мысли. Белль, собака Сидони, скулила, прижавшись к двери.
Леа протянула руку к собаке.
— Ты не узнаешь меня?
Услышав дружелюбный голос, собака приблизилась к Леа и легла у ее ног, все еще продолжая скулить. Внезапно встревожившись, Леа открыла дверь и вошла. В комнате царил невероятный беспорядок, словно ураган пронесся. Сорванные с кровати одеяла и перевернутый матрас указывали на обыск. Кто мог так неистовствовать среди жалкого имущества старой больной женщины? Леа знала ответ, но отказывалась этому верить.
— Сидони… Сидони…
Собака, забившись под кровать, поскуливала. Старая женщина была без сознания. Лицо приобрело землистый оттенок, немного крови вытекло из правой ноздри, на левой стороне лица темнел синяк. Леа склонилась над Сидони: дыхание прерывистое, в вороте ночной рубашки из белой ткани виднелись следы пальцев на дряблой коже шеи.
В ужасе Леа смотрела на распростертое тело той, которая некогда утешала ее и потихоньку давала ей сладости, если Руфь или мать ее наказывали. Воспоминания детских дней, проведенных рядом с этой доброй женщиной, нахлынули на нее, вновь превратив в ребенка, ищущего защиты.
— Дони, Дони, ответь мне…
Старая женщина открыла глаза. Леа бросилась к ней.
— Сидони, прошу тебя, отвечай мне.
Сидони медленно подняла руку и положила ее на склоненную к ней голову. Ее губы открывались и закрывались, но слов было не разобрать.
— Постарайся, скажи мне, кто это сделал…
Рука Сидони отяжелела. Леа прижалась ухом к ее рту.
— …спа… спа… ся, спасайся. — Рука стала еще тяжелее. Леа попыталась осторожно освободиться, шепча:
— Что ты хочешь сказать?
Рука, чуть помедлив, соскользнула с головы Леа, глухо ударившись о кровать.
Белль отчаянно завыла.
Леа перестала плакать и, еще не веря в случившееся, испытующе глядела на старое любимое лицо, вдруг ставшее чужим и едва не враждебным.
Это было неправдой… Еще секунду назад она чувствовала на своей щеке теплое дыхание… а теперь… Это бесстыдное тело в одной рубашке…
Леа гневно поправила завернувшийся подол.
— Заткните суку!.. Что она так развылась? Дура! Плачет она что ли?
Леа услышала шорох позади себя и резко обернулась. На пороге стоял человек. Она замерла, окаменев от ужаса. Что он делал здесь, в разоренном доме, перед этим еще не остывшим трупом? Ей вдруг все сделалось понятным. Гадкий страх отбросил гордость.
— Умоляю!.. Не бей меня!
Матиас Файяр не смотрел на Леа, он отстранил ее рукой и приблизился к кровати. Бледный, со сжатыми кулаками, он был страшен.
— Они посмели!
С какой нежностью он сложил руки в синяках, закрыл глаза той, кого ребенком он называл «мама Сидони» и которая так хорошо умела спасать его от отцовских побоев! Он опустился на колени не для того, чтобы произнести давно забытую молитву, но от избытка горя.
Леа смотрела на него со страхом, но когда он повернул к ней залитое слезами лицо, она с рыданиями бросилась ему на шею. Сколько времени они оставались на коленях, прижавшись друг к другу перед этими останками, казалось, уносившими в холод могилы их детские впечатления и воспоминания?
Белль, взобравшись на кровать, лизала ноги своей хозяйки.
Матиас опомнился первым.
— Тебе нужно уехать.
