Н. Северин - Царский приказ
Кетхен, которая сама дрожала перед своим отцом, не могла не сочувствовать Мишкиному барину и не жалеть его. Бедный! С какой радостью отдала бы она ему деньги, которые ее отец хранит в окованной железом шкатулке под кроватью! И весь дом предоставила бы она в его распоряжение, ничего не пожалела бы она для него. Но — увы. — У нее ничего нет своего; даже те червонцы, которые отец дарит ей на Новый год, он время от времени требует, чтобы она ему показывала, с целью убедиться, что она их не растратила.
Кетхен так углубилась в свои думы, что не расслышала, как дверь отворилась и вошел ее отец.
Он был уже теперь совсем пьян. Ему так было трудно держаться на ногах, что он добрел сюда, цепляясь за стены и за попадавшуюся ему на пути мебель, и, растворив дверь в кухню, не вдруг увидел дочь. Когда же он наконец узнал ее, то пришел в ярость: сидит тут, лентяйка, сложа руки, и горя ей мало, что они до сих пор пива не могут дождаться.
— Ты, что же это, негодница, приказаний моих не исполняешь? Гебе уже час тому назад сказано за пивом послать! — хрипло зарычал он, опираясь о косяк двери.
Кетхен как ужаленная сорвалась с подоконника. В своих мечтаниях она занеслась так далеко от действительности, что неожиданный окрик испугал ее до потери сознания, и вместо того, чтобы сказать, как учила ее перед уходом Анисья, что за пивом пошли, бедная девушка, заливаясь слезами, стала сбивчиво оправдываться, что все лавки заперты и что опасно выходить на улицу после того, как пробьют зорю.
— Будочник ее в участок потащит… там ее высекут, — пролепетала она прерывающимся от волнения голосом.
— Кого высекут? Я вас насмерть засеку… будешь у меня помнить приказание отца. Где Анисья? До смерти засеку! — И, все еще пошатываясь, но значительно отрезвившись от наступавшего припадка ярости, Клокенберг вошел в комнату и, заметив, что дочь его в испуге невольно пятится назад от него к окну, двинулся на нее с поднятыми кулаками.
Кетхен упала на колени, поднимая руки, чтобы защитить лицо. Что дальше было — она не знала. Отец приподнял ее с пола за волосы, и последним ее ощущением была страшная боль в голове, от которой она потеряла сознание.
Одно мгновение среди искр, посыпавшихся у нее из глаз, Кетхен показалось, будто совсем близко от ее лица промелькнуло лицо Максимова, и это впечатление тотчас же воскресло в ней, когда она стала приходить в себя от повеявшей на нее свежести. Оглушенная ударом в ухо, не будучи еще в состоянии ничего сообразить, она вспомнила о Максимове, и, невзирая на боль во всем теле, а в особенности в волосах, ее сердце забилось радостью, когда, открыв глаза, она увидела его перед собой. Он брызгал на нее водой из ковшика и, озабоченно сдвинув брови, пристально на нее смотрел.
— Ожили? Слава Богу! — сказал он с усмешкой, помогая ей подняться на ноги. — Ничего у вас не сломано, не вывихнуто?
— Нет, только волосы…
Максимов пригнулся к голове девушки и провел рукой по ее растрепавшимся густым волосам.
— Да, волосы у вас в крови, — заметил он довольно равнодушно и скорее с оттенком брезгливости, чем с сожалением. — но ничего, положите на голову тряпку, вымоченную в холодной воде с уксусом, и за ночь заживет, — прибавил он, вынимая из кармана тонкий надушенный носовой платок и обтирая о него пальцы. После этого, заметив, что Кетхен продолжает растерянно смотреть на него не трогаясь с места, он предложил довести ее до комнаты. — И советую вам запереться изнутри, чтобы ваш батюшка к вам не ворвался. О, теперь, пока я тут, он не посмеет сюда сунуться! — продолжал он, заметив, с каким ужасом девушка оглянулась на дверь в коридор при напоминании об отце. Но охранять вас всю ночь я уже потому не могу, что сейчас ухожу из вашего дома. После баталии, которая произошла между мною и вашим отцом, оставаться жить у вас мне уже неудобно, вы понимаете? Порядочно-таки помял я бока вашему папеньке. Но он сам виноват: вместо того, чтобы оставить вас, когда я вошел и закричал на него, он принялся вас бить еще пуще. Ну, уж и я вышел из себя. Какой же порядочный человек позволит, чтобы при нем били женщину? — прибавил он, самодовольно выпрямляясь.
Максимов мог бы присовокупить к этому, что хотя и не был так пьян, как противник, но тем не менее достаточно выпил вина за приятельским ужином, чтобы ощутить подъем духа, необходимый для подвига, которым гордился.
Но он промолчал и, великодушно выслушав слова благодарности, срывавшиеся с ее дрожащих от волнения губ, напомнил, что пора ей скрыться в более безопасное убежище, чем кухня.
— Когда приятели вашего папеньки убедились, что ни его, ни пива они не дождутся, то все разбрелись по домам.
— Вы его убили?! — вскрикнула Кетхен в ужасе.
— Почтенного герра Клокенберга? Боже сохрани! Я только поучил его, когда он бросился на меня с кулаками. Живехонек, успокойтесь. Лежит у себя в постели, может быть, уже спит. Когда он завопил о пощаде и сражение наше кончилось, я сделал для него то, что теперь делаю для вас: довел его до спальни, посоветовал обложиться компрессами и пожелал ему спокойной ночи.
Предвкушая удовольствие, с которым он завтра будет описывать происшествие этой ночи своим товарищам в канцелярии, Максимов был так весел, что кусал себе губы, чтобы не расхохотаться. Во всем этом приключении он усматривал только сюжет для смешного рассказа, который он сумеет так разукрасить, что слушатели его будут помирать со смеху, а также предлог расстаться с противным немцем и с надоевшей квартирой. Это было тем более кстати, что дама его сердца, вдова капитана Гвоздева, уже давно умоляет его переехать к ней поближе. Какая разница между его чувствами и теми, что волновали душу несчастной Кетхен!
— Анисьюшка где? — спросила она с замирающим сердцем.
— Насчет Анисьи я вам ничего не могу сказать. Мой Мишка говорит, что она побежала за пивом. Но с тех пор прошло более часа, и, надо полагать, что она подверглась преследованию будочника за нарушение полицейских правил и что ее отвели в участок. По всей вероятности, завтра утром, после должного наставления в виде двух-трех десятков лозанов, ее выпустят, и вы снова будете иметь удовольствие видеть ее у себя.
С этими словами, точно им не о чем больше говорить, Максимов повторил свое предложение довести ее до комнаты и, пожелав ей доброй ночи и еще раз посоветовав запереться изнутри на ключ, ушел.
Кетхен хотелось поблагодарить его, сказать ему, что она во всю свою жизнь не забудет заступничества, спросить — неужели они никогда больше не увидятся, но от смущения и волнения не в силах была произнести ни слова.
«Неужели он сейчас уйдет и я никогда больше не увижу его?» — повторила она про себя, с тоской припоминая его слова.
Этот вопрос так назойливо вертелся у нее в голове, что ни о чем другом не давал ей думать.
Увы, ответ на него не замедлил себя ждать. Помещение жильца находилось над комнатой Кетхен; не прошло двух минут, как она услышала в мезонине возню, не предвещавшую ничего доброго; выдвигали ящики из комода, растворяли шкаф, и, наконец, раздались шаги сначала по лестнице, а затем в сенях. Потом скрипнула входная дверь и все смолкло.
С минуту Кетхен надеялась, что, проводив барина до калитки, Мишка вернется назад, но никто не возвращался, и Кетхен залилась горькими слезами.
Конечно, никогда она не увидит своего щеголя, своего красавца! Ей и на улице никогда с ним не встретиться! Выходит она в сопровождении Анисьи только в кирку по воскресеньям, а ждать, чтобы он прошел когда-нибудь мимо их окон — немыслимо. После того что случилось, он всячески будет избегать той местности, где можно встретиться с портным Клокенбергом.
И что только будет, когда отец проснется и вспомнит происшествия этой ночи! Как Максимов его бил, как его приятели слышали это, а может быть, и видели; недаром же они все так перетрусили, что разбежались, не дождавшись конца драки, не простившись с хозяином и не попытавшись прийти к нему на помощь! Ах, какой скандал! И, разумеется, отец этого так не оставит. Он будет преследовать Максимова и за побои, и за долг, пойдет жаловаться в суд, поднимет всех своих покровителей на ноги… а у него их много! Сам секретарь графа Кутайсова заказывает у него платье. Да и консул за него вступится, и посланник… и пастор! Несчастного Максимова схватят, потащат в тюрьму… сошлют в Сибирь… на каторгу!
Бедная Кетхен не сильна была в понятиях о законе, а на могущество своего отца взирала предубежденными глазами вполне зависящего от него существа, более зависимого, чем его подмастерья и крепостные мальчики, отданные господами ему в ученье. Мало-помалу Кетхен пришла в такой ужас от страшных напастей, которые должны были обрушиться на нее и на милого ее сердцу молодого человека, что самые дикие намерения стали возникать в ее мозгу: то хотела она бежать предупредить Максимова, чтобы он тотчас покинул Петербург и скрылся куда-нибудь подальше от преследования мастера Клокенберга, то приходило ей в голову броситься к ногам отца и умолять его о пощаде, то отправиться к пастору или консулу, рассказать, как было дело, объяснить, что Максимов не так виноват, как кажется, что он заступился за нее. «Порядочному человеку нельзя позволить, чтобы при нем били женщину». Это — его собственные слова. И какие прекрасные, великодушные! Неужели найдется в мире человек, который не пришел бы от них в умиление?
