Лев Клиот - Судьба и воля
Его старший сын, Мишель, входит в десятку ведущих нейрохирургов США. Однажды он объяснил отцу, как происходит блокировка памяти. Сложные названия: нейромедиаторы, нейроны и пр. Их исчезновение или рождение новых стирает старые хранилища памяти. Именно это интересовало Бориса. Он плохо понимал эти процессы, даже в популяризированном виде, терпеливо рассказанные его умным сыном, профессором, владельцем одной из лучших клиник, специализирующейся на проблемах головного мозга.
Но однажды Жоззет уговорила его посмотреть фантастический фильм Джона Ву «Час расплаты». Там был эпизод, в котором у сотрудника крупной корпорации с целью сохранения корпоративных секретов при его согласии стирают память. Импульс выжигал нейроны головного мозга, носителей той, секретной информации. И компьютерная графика, изображающая этот процесс, эта трехмерная паутина мириадов линий, соединяющих студенистые узелочки, лопающиеся и опадающие под воздействием направленного на них луча, вырвала его из кресла. Он приблизился к экрану, он не мог выразить словами то, что почувствовал, только тряс кулаками и наконец выдавил:
– Я так сделал сам, без их сраных машинок! Я выжег эти точки из своей головы, я их сжег и поэтому выжил!
Сон и явь смешались.
Он шел через мрак и ужас, охвативший жизнь его семьи, его близких, его народа, по лунной дорожке любви. Видеть ее, вдыхать запах солнечного тепла ее кожи, запах ее волос – запах скошенного луга. Он медленно подходил к пику наслаждения, вначале касаясь губами пульсирующей жилки на ее шее, подымаясь к маленькому круглому ушку и потом вниз по выступающей на худеньком лице скуле, по нежной коже щеки к мягким трепещущим в ожидании губам.
Борька вскочил, отбросив одеяло. Сон не успокаивал, он не давал телу находится в покое. Он лихорадочно натянул на себя брюки, на ходу заправляя в них рубашку. Сдернув с вешалки куртку, вылетел за дверь, не давая маме успеть закричать. А она не могла не ужаснутся его ночным рывкам из их еще не тронутого мирка, их, еще не разрушенного железом, стеклянного дома.
Комендантский час. Смерть за каждым углом! Но он рысь, он пантера, его реакция, сила, скорость им неподвластны.
Байба пропала. Ее нет третий день. Она не приходит в условленный час в их место встреч в дальнем углу парка. Никто из тех, кто еще отваживается с ним общаться из того, уже чужого мира, ее мира, не знает, где она. Он идет по темной, опасной территории родного города, так недавно территории его счастья, территории, залитой солнцем его юношеского страстного узнавания жизни, ежесекундного открытия новых, неизведанных сторон бытия.
Теперь он шел, крался по одной из таких сторон, это была страница под названием «невозможное». То, что происходило, было невозможно, но это случилось. Убивали соседи, убивали тех, кто их лечил, учил, шил им одежду, чинил обувь. Ад поднялся из преисподней и расположился на территории его недавнего благополучия. Но у него была среди черных стен, сжимающих неспособный противостоять им разум, лунная дорожка. Он бежал по ней, отвергая безысходность, отвергая смертельную опасность, все было ничто против того, что среди людей принято было называть «вечным зовом».
Ее дом – темная многоэтажная глыба, серый камень строгого фасада. Ее окна на втором этаже, как и все остальные, погружены во мрак – и вдруг ударило в сердце, шевельнулся силуэт у парадного. Не она! Грузное большое тело в пальто, поднятый воротник. Иварс Брокс– ее отец. Иварс держал шляпу в руке, и ветер трепал его мягкие светлые волосы. Он знал, что этот мальчик придет и что он должен с ним поговорить. Он ждал его, выходил наугад в ночь, повинуясь неведомым сигналам душевного беспокойства, простаивал по нескольку часов у парадного, и наитие его не обмануло. Он сделал рукой приглашающий жест, они прошли через темное пространство подъезда и поднялись на второй этаж.
Борис дважды бывал в их квартире, забегая с Байбой на минутку, когда отца не было дома. Ей очень хотелось, чтобы он увидел, как она живет. Какая она серьезная хозяйка, как она все устроила на маленькой уютной кухне, какие красивые, бежевые с голубым, портьеры на окнах. Она жила с отцом, мамы не было уже давно. Она умерла, когда Байбе было три года. Они ни разу не оставались у нее дольше, словно приберегая возможность ощутить себя вправе прийти туда на законных основаниях. На каких законных, они себе не объясняли. Их мир не предполагал законов окружающего их общества, они были в раю, а разве в раю есть такие законы, по которым они должны прятаться, опасаться чужих взглядов и слов, подчиняться придуманным людьми социальным, национальным, конфессиональным преградам? Они и слов-то таких не употребляли, да и не знали, пожалуй.
Иварс Брокс – большой, очень полный пятидесятилетний мужчина. Светлые, чуть навыкате глаза, пухлые, несколько одутловатые щеки и яркие, как-то по-детски влажные, маленькие для такого крупного лица губы. Он усадил Бориса за небольшой круглый стол в кабинете. Свое пальто и Борькину куртку положил на кожаный диван тут же. На столе была бутылка водки, толсто нарезанные куски холодной говядины и холодная отварная картошка. В квартире было прохладно, но Иварс вытирал большим белым платком постоянно выступающие на его высоком лбу капли пота. Борис видел, как сильно он нервничал. Байба всегда очень тепло отзывалась об отце. Из ее рассказов Борис знал, что этот человек был добрым, мягким и глубоко несчастным. Он так и не смирился с потерей своей жены, не смог связать свою жизнь с другой и всю свою любовь обратил к своей маленькой дочке. Он работал чиновником в муниципалитете, и Байба, как-то вскользь, несколькими короткими фразами дала понять, как ее отец в связи с последними событиями относится ко всему, что происходит. Иварс сел напротив и налил в маленькие серебряные рюмочки водку. Он сопел, суетясь с посудой, раскладывая закуску, к которой оба не притронутся, и никак не мог начать говорить.
Борька, не выдержав, начал сам:
– Скажите только одно: где она и что с ней?
– Она в деревне у деда. Там и ее двоюродные братья. Она здорова, но пожалуйста, юноша, давайте вначале выпьем – и я вам все объясню.
Они выпили.
Иварс высказал то, что он готовил все эти дни и ночи, все эти слова, которые повторял про себя иногда вслух, и если это происходило на службе, пугливо озирался, не услышал ли кто.
– Борис! Байба – это все, что есть в моей жизни. Я люблю ее так же сильно, как, наверное, вы, если можно сравнить любовь отца и любовь ее избранника. Я знаю, что вы для нее так же дороги и она не мыслит без вас своей жизни. Я хорошо знаю твоего отца и всегда относился к нему с уважением, и если бы не то, что сегодня происходит, я не был бы против вашего союза. Но…
Борька знал, что будет за этим «но». Он сам налил себе еще рюмку и выпил, приготовившись это услышать. То, что Байба в безопасности, что она жива и здорова, успокоило его больше, чем он сам этого ожидал, поэтому то, что оказалось после «но», принял спокойно.
– Борис! – продолжил Иварс. – Вы знаете, что я работаю в государственном учреждении, и на тех, кто находится на государственной службе, сегодня направлено особенно пристальное внимание со стороны нового режима и спецслужб. Несколько дней назад меня предупредили, что этим господам из гестапо стало известно о том, что моя дочь имеет связь с евреем. Вы понимаете, чем это может нам грозить, но это еще не все. Ее двоюродные братья из Валки тоже об этом узнали и пригрозили Байбе, что если они встретят вас вместе, то расправятся с вами прямо у нее на глазах, а потом убьют и всю вашу семью. Только после этого она согласилась уехать, только ради вас, и поэтому я умоляю, Борис, не ищите ее, пожалейте всех нас: и ваших, и моих. Байба, наверное, рассказала вам, как я отношусь к тому, что происходит, это так ужасно! Я с трудом скрываю свои чувства на службе, а теперь, после того как меня предупредили о том, что им известно о вас с моей девочкой, мне придется уйти с работы, и я уеду туда же, к дочке. Я только ждал вас, чтобы все это рассказать, но если бы вы не пришли сегодня, я бы все равно уехал, потому что к вам прийти не решился бы. Последнее, о чем я вас попрошу, – напишите ей два слова, чтобы она знала о том, что я с вами обо всем поговорил. Я боюсь, она мне может не поверить, если не получит такого подтверждения в виде письма, написанного вашим почерком.
Борис выслушал эту сбивчивую речь молча и на предложенном Иварсом листе линованной бумаги написал химическим карандашом: «Я все знаю, верь папе, я всегда буду тебя любить!».
Он вышел на темную улицу. Он уже не был пантерой и рысью, он шел по тротуару так, будто он прохожий, которому нечего опасаться. Прохожий – это такое мирное, спокойное определение человека в нормальном мире нормальных людей.
У самого его дома стояли двое полицаев. Они курили и о чем-то негромко переговаривались. У каждого на плече висела винтовка с примкнутым штыком.
