Александр Сегень - Ричард Львиное Сердце: Поющий король
На чаше был изображен лев, в лапах которого тоже был кубок, и лев приник к кубку, как зуб к клыку. А по самому краю чаши были отчеканены те же слова, что на Ричардовом знамени, и, подняв над головой чашу, король Англии еще громче воскликнул:
— Кто выпьет много…
А тамплиер, летописцы и оруженосцы во все горло подхватили:
— …увидит Бога!
Глава вторая
СИЦИЛИЙСКИЕ РАДОСТИ
— Мессина, ваше величество, Мессина! — толкал плечо короля Робер де Шомон.
Как только эта весть проникла в спящее сознание Ричарда, он тотчас вскочил на ноги, сбрасывая с себя толстый слой шкур, коими его укрыли вчера, когда он, напившись, свалился на палубу.
Несмотря на похмелье, он чувствовал себя прекрасно. Давно еще трубадур Бертран де Борн научил его с перепоя ни в коем случае не спать на мягком, а лучше всего прямо на голом полу. Тогда утром не будет тяжких последствий вчерашнего.
Берег Сицилии лишь едва проклюнулся в отдалении, слева по борту проплывали берега Калабрии, над горами сияли первые лучи встающего солнца. Слуга Даниэль выжал в кувшин с водой пару лимонов и подал умыванье Ричарду. Тот перекрестился на рассвет, поцеловал нательный крест из иерусалимского кипариса и с наслаждением ополоснул лицо и руки лимонной водой.
Воспоминания о вчерашнем вечере остались смутными. Выпито было много, а вот увидел ли Ричард Бога?
— Месье коннетабль, — обратился он вполголоса к Роберу, — вчера все обошлось благопристойно?
— Более чем, сеньор, — ответил тамплиер. — Вы пели божественно и лишь под конец стали немного привирать, но сами это почувствовали и, исполнив последнюю кансону, всемилостивейше завалились спать.
— А какая была последняя кансона? — спросил Ричард, пытаясь разглядеть себя в помутневшем серебряном зеркальце и хоть как-то расчесать черепаховым гребешком свои буйные рыжие волосы.
— Там пелось про то, что Маркабрюн [7] был зачат не кем-нибудь, а собственным отцом, и родила его собственная Маркабрюнова мать, — со смехом ответил вместо тамплиера летописец Амбруаз. — Вы самый остроумный трубадур на свете, ваше величество.
— Эта песня, мой друг, сочинена самим Маркабрюном, — проворчал Ричард. — Стыдно этого не знать. Надо же… Я совсем не помню, как пел вчера сию дивную песню.
— Не огорчайтесь, ваше величество, — сказал Ричард Девиз. — Я вчера свалился раньше вашего, а эн Герольд рухнул первым и до сих пор не может проснуться.
— Потому что спит на мягком, — усмехнулся король. — А если бы под него вчера постелить пару-тройку пуховых перин, он и вовсе проснулся бы сегодня дохлым, пришлось бы поскорее везти его в Святую Землю и там попробовать воскресить.
— Да уж, вот уж если б в Святой Земле все только б и делали, что воскресали, если б там никого не косила смерть, — донеслось до ушей Ричарда бормотание оруженосца Гийома.
— Шарль, дружище! — позвал король знаменосца. — Пора тебе снова разворачивать наш стяг и становиться с ним на корму. Берега Сицилии видны уже вполне отчетливо, а скоро и оттуда можно будет разглядеть как следует наши корабли.
— Не пора ли вашему величеству переодеться в чистое и надеть доспехи? — спросил оруженосец.
— Пожалуй, Гийом, пожалуй, — откликнулся король.
Переодевание всегда подразумевало смотр прыщей и потому неизменно вызывало в Ричарде неприятное волнение. Разоблачившись, Ричард обнаружил, что со вчерашнего их не очень-то убавилось, хотя многие, должно быть под воздействием везувиевой сажи, подсохли и не гноились. Хоть это-то хорошо! Он снова намазался, туго запеленал грудь и живот платяными тесьмами, сдобренными смесью из ржаной муки и молотого утробошня[8], затем обмотал ноги чистыми чулками, надел свежий белоснежный шемиз, на ноги — остроносые кожаные пулены, а поверх шемиза — короткую златотканую тунику.
— Однако, сколько же там кораблей-то! — зорко вглядываясь в даль, воскликнул коннетабль Робер.
Ричард застегнул толстый пояс из синей кожи, по которому шла златая вышивка «Бог и мое право» по-французски, приласкал теплую рукоять висящего на поясе меча, затем принялся надевать доспехи — короткий панцирь, закрывающий плечи и верхнюю половину груди, и испещренные затейливым узором стальные наручи.
— Ну вот, — сказал он удовлетворенно, — теперь можно перекусить и слегка выпить.
— Кто выпьет мало, увидит Ваала[9], - пошутил Амбруаз.
— Эн Ришар! Ваше величество! — закричал в это мгновение тамплиер. — Смотрите! Смотрите! Знамена Святого Георгия!
Все сгрудились на носу энека, взволнованно глядя вперед. То, что увиделось Роберу, оказалось явью — там, в мессинской гавани, стояла флотилия под белыми стягами с красным крестом.
— Армада, вышедшая из Лондона?.. — озадаченно промолвил Ричард, — Она что, не потонула у берегов Испании? Мы напрасно потратились в Марселе? Или это чья-то недобрая шутка?
— Может быть, король Франции так забавляется? — предположил Ричард Девиз.
— Вон, кстати, его корабль, — разглядел Ричард Львиное Сердце синее полотнище с тремя золотыми лилиями. — Боже, верить ли глазам? Наша английская флотилия цела и невредима? Вина! Еды!
Слуги подали вчерашнее вино и остатки телятины, хлеб, сыр. Попивая вино и закусывая, король Англии взволнованно смотрел, как мессинская гавань становится все ближе и ближе, и мысленно молил Бога, чтоб это и впрямь была воскресшая английская армада.
Но молить оставалось недолго, и вскоре вместо молений в небо посыпались горячие благодарности — в галерах, галиотах, дромонах и легких судах можно было уже угадать те самые, которые месяц назад снаряжались в Лондоне. Ричард готов был расцеловать каждый белый стяг с красным прямым крестом, каждую деревянную русалку, каждого дракона, льва или Нептуна, украшающего нос корабля. Оставалось только ломать голову над тем, кто распустил по Марселю слухи о гибели лондонской флотилии и кому это было нужно. Но вместо этого король Англии громко запел новорожденную песнь:
Иисус, явившись в Мессину,
Ричардов флот воскресил,
Аки четырехдневного Лазаря…
Увидев ли знамя Грааля, услыхав ли несравненный голос, люди на пристани подняли шум, еще через минуту затрубила труба. Кормчий остановил энек, давая возможность галере, груженной королевским имуществом, первой войти в гавань. Лишь после этого сам король на своем легком кораблике подплыл к пристани. При виде мессинцев, со всех сторон бегущих посмотреть на знаменитого вождя похода, Ричард сказал:
— Смотрите-ка, да здесь тоже полно поклонников моего певческого искусства.
— Неужто вы будете петь? — изумился тамплиер де Шомон.
— О нет, коннетабль Медвежье Сердце, — строго отвечал Ричард, — порой молчаливость производит больше впечатления, нежели сладкозвучие.
Сойдя на берег, он склонил голову перед епископом Бове, и тот водрузил на его рыжую голову золотую корону, а барон Меркадье надел на плечи Ричарда алый плащ из лучшего аксамита, на котором было вышито большое изображение златого льва. Рыцарь Анри де Клермон подвел великолепного арабского скакуна в масть Ричарду — гнедо-чубарого, с яркими белоснежными шашками поверх крупа. Граф Гюи де Бурбон повел коня под уздцы вверх по улице в сторону замка, в котором поселился прибывший неделю назад король Франции Филипп-Август. Ричард ехал с гордо запрокинутой головою, нарочно не глядя на толпу, которая в восторге взирала на нового Годфруа.
— Чаша Святого Иосифа! — кричал кто-то из толпы, указуя на знамя, которое за пять шагов перед Ричардом вез знаменосец де Фонтеней.
— Гроб Господень, ликуй! — восклицал другой.
— Вот он, великий Ришар Кёрдельон, вот он! — вопили иные.
А некий благородного вида высокий рыцарь, выделившись из толпы, вдруг провозгласил оглушительно по-английски:
— Go hence, but see, the conqu’ring hero comes![10]
Король Англии удостоил его взглядом, отметив, что надобно его запомнить и потом как-нибудь вознаградить.
Удивительно, что в столь ранний час такое огромное количество народу высыпало из своих домов поглазеть на прославленного короля. Ричард и сам не ожидал подобного приема от мессинцев. Не выдержав, он повернулся к едущему рядом коннетаблю и с усмешкой произнес:
— Стало быть, эн Робер, я и впрямь великий властитель, ежели столько людей пожертвовало последними мгновеньями сна и утренними делами ради того, чтобы увидеть мои конопушки.
— Лично я никогда не сомневался в том, что вы великий властитель, эн Ришар, — отозвался преданный тамплиер.
— А кое-кто тем не менее сомневается, — сказал Ричард.
— Скажите кто, и я зарублю его своим мечом, — рявкнул Робер.
— Кто? А вон тот господин, что едет нам навстречу, — продолжая веселиться, указал Ричард на короля Франции, который выехал-таки поприветствовать своего давнего друга и соперника, с коим он не раз ссорился и мирился, делил пиры и сражался, коего страстно любил и столь же страстно ненавидел. — Заруби-ка его!
