Глеб Алексеев - Подземная Москва
В тот день в социалистической газете Фредерико Главич был обрисован во всей красоте: с такими изумительными ушами, каких сроду не бывало даже у самого возмутительного осла. Под ослом же была малоостроумная подпись:
Золотой осел, но не Апулея.
Фредерико пил утренний кофе в беседке среди одуряющего запаха левкоев. Над беседкой – лев выразительно держал в серебряной лапе землю. Кресло, в котором он сидел, блестело золотом. На лбу блондинки Кэтт в то памятное утро покоился большой синецветный бриллиант: миллиардер находил, что его любовница может позволить себе роскошь менять цвета бриллиантов каждый день.
Главич плюнул в кофе и отодвинул стакан.
Тогда Кэтт сказала:
– Вы должны наконец решиться на предложение этого негодяя. Это будет вам стоить миллиона два, но тогда вы поедете в Рим и вас примет папа. Тогда, я смею это думать, ваше имя войдет в историю культурного человечества… И, наконец, кто знает, где спрятаны эти самые богатства? Может быть, они как раз там и спрятаны?
У Кэтт была восхитительная улыбка. Два года назад эта улыбка сводила с ума одинокого миллиардера, плевавшего в кофе в Спалато. Но в эти два года выяснилось, что одними плевками не завоюешь славы даже Герострата.
– Хорошо, Кэтт, – уныло сказал миллиардер. – Я люблю негодяев потому, что они интереснее честных людей. Вероятно, я был слишком честен, чтобы представлять какой-нибудь интерес для человечества. Пусть он придет сегодня в три часа…
«Негодяем» назывался человек, пришедший в Рагузу пешком из Константинополя. Когда этот человек был в Московском университете, он «не стеснялся расстоянием насчет латыни» за полтинник в час, в 1914 году разгуливал в новеньких погонах прапорщика и пил «за скорое взятие Берлина» в калужском трактире за Чертовым Логом. Но в революции оказалось, что не все элементы страны нужны освобожденному народу и меньше всего погоны прапорщика и латынь. Тогда, «не стесняясь расстоянием», он отправился к Каледину, на Дон, переболел тремя тифами, торговал шнурками для ботинок в Галате, но потом догадался, что жизнь – веселая штука даже за границей, так как везде на свете есть свои дураки. Он даже сделался профессором русской литературы в Софийском университете, не без успеха прочел лекцию о Пушкине в Нише и в Скопле, в Загребе организовал общество русско-славянской дружбы, касса которого так и не отыскалась до сих пор, в Люблянах – бандажную мастерскую и только в Сараеве, где упорно не везло, занялся изготовлением русской простокваши. В Рагузе ему довелось уверить посиневшего от скуки миллиардера в том, что в Москве под землей спрятаны огромные богатства и их можно достать, стоит только взять концессию на проведение московского метрополитена и начать копать землю. Он соглашался поехать лично с паспортом швейцарского подданного.
– Помимо богатств, – говорил он, – мы обязательно найдем грамоту Константина Великого о привилегиях папскому престолу перед православными патриархами… Вы повезете ее в Рим, и папа поцелует вас в затылок… Всякий человек стремится увековечить свое имя, хотя бы простейшим способом продолжения потомства… Но этот способ известен каждому рыбаку… Этого ли жаждет ваша просвещенная, уставшая от человеческих удовольствий душа?
У «негодяя» было открытое славянское лицо, чистые, как зубной порошок, зубы и некоторый навык в обращении с «дураками». Все это, вместе с природной сметкой русского человека, оказалось неплохим средством к существованию за границей.
В три часа миллиардер задумчиво смотрел на серебряную лапу льва и думал, что ухваченная им земля пока что не более как обманувшая мечта. Все миллиардеры отличаются странностями: Карнеджи собирал коллекцию пуговиц и подтяжек, Клемансо охотился на тигров, король автомобилей Форд усыновил попугая, а Вандерлип добивался концессий в России. Все это, конечно, странности, но, если вдуматься, пожалуй, только они и удержат имена миллиардеров в истории. И разве не возмутительная ирония судьбы: быть миллиардером, а умереть от простого чирья на шее?
– Хорошо, – кисло сказал миллиардер, – я согласен наконец на ваше предложение. Дайте телеграмму моему берлинскому представительству, чтобы тотчас же вошли с предложением концессии в Москву. В этой вилле вам отведут комнату. Вы мне прочтете несколько популярных лекций по русской истории и отныне будете присутствовать при моем завтраке. Это все, что я вам могу сегодня сказать…
«Негодяй» снял шляпу и откланялся.
Во всей этой истории не было бы ничего замечательного, особенно для страны, в которой давно вывелись миллиардеры и даже старики с флюсами не помнят об их причудах, если бы каприз далматинского «золотого осла» не положил начала занимательной истории, которую я и собираюсь рассказать.
Глава четвертая. Миллиардер Фредерико Главич действует
Миллиардер Фредерико Главич «нажал кнопку» в тот же день. Пароходы в Кардифе получили радио о повышении фрахта на три с половиной процента. И если бы не фирма «Кук и сын», обслуживавшая корабли крупного каботажа, пароходы остались бы без грузов. Но фирма нашла эти проценты в заработной плате грузчиков, и цифра фрахта осталась прежней.
Далматинские банки предъявили требование об уплате ссуд в срок без всяких проволочек. Счастливые виноградари продали по этому случаю урожай на корню, а двадцать три усадьбы, под самой Рагузой, пришлось ликвидировать с молотка. Я мог бы еще рассказать, что в Триест по тем же причинам не зашло ни одного парохода и полсотни безработных матросов спились в портовых кабачках, что в Черногории за фунт соли платили фунт сахару, что в Загребе лопнуло отделение хорватского банка, отчего пострадала не одна хорватская деревня, что в Мюнхене прикрылась фабрика искусственного алюминия, которой отказали в очередном кредите, а чилийские краснокожие наконец забастовали и были поголовно возвращены в первобытное состояние, – но это не имело особенного значения. Фредерико Главич действовал, словно полководец, стягивавший резервы для нового решительного наступления.
Всего на пятый день затеи в Дейтше банк поступили аккредитивы из Чили, из Рагузы, из Нью-Йорка, из Загреба, а в русское посольство на Унтен дер Линден явились два инженера в полосатых брюках разговаривать о концессиях на московский метрополитен. Они посулили золотую гору, а себе хотели только мышь. Они так уморительно выговаривали слово «Замос-с-с-кворечье», что посол телеграфом снесся с Москвой.
В тот же день в гостинице «Адлон», в которой обыкновенно останавливаются короли, миллиардеры и международные прохвосты, готовили три номера. Их застилали новыми коврами, мебель перетянули шелком цветов флага хорватского королевства, а над дверями спешно укрепляли знакомую эмблему: льва, держащего землю в серебряной лапе. Кроме того, миллиардер потребовал, чтобы в вестибюле повесили гамак, в котором он собирался принимать утренних посетителей.
У отеля «Адлон» всегда толчется большая толпа зевак. Я не знаю ее социального положения. Может быть, это безработные кадры рейхсвера, или толпа поваров упраздненной фамилии Гогенцоллернов, или просто группа унылых жуликов, – но эта толпа была свидетельницей странного кортежа, показавшегося в воскресенье утром у Бранденбургских ворот. Впереди – в открытом автомобиле – подвигался «негодяй». Он, очевидно, сдерживал свою натуру от того, чтобы не встать, например, на сиденье и не замахать шапкой, как это любили делать в свое время брандмейстеры уездных городов, мчавшиеся на пожар. С ним рядом поместились два католических патера. В следующем автомобиле развевались по ветру лучезарные кудри Кэтт. Главич потребовал, чтобы она улыбалась народу. Сам миллиардер дремал в отдельном лимузине, на запятках которого стояли два краснокожих перуанца в костюмах православных кабардинцев: последнее – по совету «негодяя», находившего, что миллиардеру все-таки следует познакомиться с русским вкусом.
Толпа зевак оглушительно заревела:
– Хох!
Этим криком она встречала одинаково и королей, и миллиардеров, и международных прохвостов. Тогда патеры осенили ее крестом и помочили кропилом, а светловолосая Кэтт, в первый раз в жизни увидавшая настоящую Европу, подарила народу восхитительную улыбку.
Главича на руках перенесли в гамак.
К сожалению, в планы моего повествования не входит описание причуд этого любопытного экземпляра вымирающей породы. Он, например, приказал вынести из отеля все часы. Он уплетал за завтраком целого петуха, а пока он уплетал, патеры должны были непрерывно читать молитвы. Его именовали «ваша светлость». Он требовал, чтобы краснокожие черкесы плясали казачка, и продушил в конце концов весь отель столь густым русским духом, что соседки его по номеру, два позабывших помереть скелета из Эдинбурга, уехали на родину, не закончив изучения Германии даже по Бедекеру.
