Евгений Бажанов - По законам Дикого поля
Предания о лихих наездниках, не расставшихся с оружием, передавались от отца к сыну и служили примером для новых поколений. Табунщики не носили шпор и в отличие от казаков даже плетью пользовались редко. Они сливались с конем в единое целое, столь вышколены и великолепны их скакуны.
Трудами звероловов-промышленников, пастухов и табунщиков начинала создаваться крупнейшая хлебная житница России.
В бочке возле колодца Максим зачерпнул пригоршню воды, умыл почернелое от загара лицо. Он припомнил недавнюю встречу с пегим жеребцом-красавцем. Одичавшая животина подпустила хозяина не ближе чем на тридцать саженей. Легконогий жеребец развернулся и пошел… а за ним весь косяк, кобылицы с жеребятами.
Время объездки еще не пришло. Максим чему-то одобрительно улыбнулся. Всему свой срок. Табунщики были отличными наездниками, с детства учились объезжать лошадей. Только рожденные в седле кочевники могли состязаться с ними в верховой езде.
Во двор вышли сыновья Максима, такие же плечистые и темноволосые, как и он. За ними показалась жена и одна из дочерей с берестяными подойниками[8]. Мать семейства Прасковья имела волосы цвета спелого ковыля – бело-матовые. И дочери все как одна пошли в мать. Особенно выгодно волосы оттеняли загорелые лица дочерей.
Но вот коровы подоены, напоены, выпущены во двор…
В избе в красном углу под иконой накрыт стол. Вся семья в сборе. Только нет младшей Матрены, по-домашнему – Моти.
– Девки после завтрака на прополку льна, – определил Максим. – Мужики с матерью на сенокос. И Мотю возьмем. Во время косьбы хорошо спивает, сил придает. Возьмем? Да где она? Спит как филин на заре.
– Нету ее, – ответила старшая сестра.
– Вчера странники сказывали, опять басурмане в набег идут, – сказала Прасковья. – Схорониться след. Кабы беды не учинили.
– На Яике казаки их перешибут, – был уверен Максим. – И у нас не пустые руки. Отобьемся в случае чего.
Увидев на лице жены несогласие, Максим угрюмо сказал:
– Травы перезреют для косьбы. Зимой без кормов намаемся. Сама знаешь. Где Мотя? Матрена!
– Нету ее, – повторила старшая сестра. – Еще в потемках ушла к овражным родникам собирать лечебные травы. По росе ходит.
– Вся в отца бесшабашная, – проворчала мать. – Ладно бы парень, а то девка.
– Едем без нее, – решил Максим.
Ожидая старших, сыновья Максима устроили во дворе шуточную потасовку, только били не кулаками, а ладонями. Старший, Дружина, и меньшой, Семен, достали кистени – древнее изобретение русских воинов; на деревянной короткой ручке сыромятный ремень с железной пулькой на конце. Умело раскрученная пулька описывала круги и восьмерки со страшной скоростью. Ее удар в голову смертелен. Увлекшись, бойцы пригибались, перекатывались на спине, не давая пуле опуститься. Опасная забава.
Вышедший отец строго сказал:
– В поле накувыркаетесь.
Выехали со двора. Максим с Прасковьей на рыдване[9]. Трое сыновей верхами. На пятерых три ружья да еще у старшего сына за кушак заткнут кремневый пистолет, на казачий манер. В рыдване косы, грабли, и вилы, и кожаный мешок с водой.
3
В светлых предрассветных сумерках сборщица трав срезала стебли длинным охотничьим ножом, выкапывала нужные коренья и тихонько напевала.
К восходу солнца Мотя собрала целую корзину растений. На любом бугре, в любом овражке сборщица отличала и могла отыскать две сотни разных трав. Но иные попадались тут и там, а другие встречались редко. Пора собираться домой. Но азарт охотника переселил. Редкие травы в нужной поре спелости в этот день, казалось, сами шли в руки.
Девушка шла и пела то веселые песни, то что-то задумчивое и даже грустное. Раздвигала никем не топтанные травы. С восходом солнца раскрылось множество цветов и степь полыхнула обилием красок… к чему нельзя привыкнуть.
Степи Среднего Поволжья, в отличие от засушливых южных степеней, цвели и благоухали все лето. Вначале цвели одни цветы, потом приходила пора других. Отцветали эти, а степь опять нарядная, только цвет другой. На смену желтому цвету приходили белый и розовый. А то зацветал цикорий, по-местному петровы батоги, и степь источала нежно-голубое сияние. И так до глубокой осени.
Степь пестра и неоднородна. В этом углу пушится розовый клевер, а в тридцати саженях стеной торчат фиолетовые головки дикого чеснока. Далее белый ковер улыбчивой ромашки и тысячелистника, а с другого бока плоского невысокого холма царство девясила и зверобоя. А дальше опять смешение всех цветов и красок. Даже после цветения некоторые травы оживляли степь. Летом и ближе к осени ветер перекатывал причудливые скатыши невесомого белого ковыля к оврагам и камышовым озерам.
Степи в бассейне рек Сок, Самара и далее почти до Большого Иргиза перемежались лесами и рощами, множеством ручьев, речек, озер и оврагов. В каждом месте – на каменистом холме и топкой луговине, на опушке леса и на заросшем песчаном бархане – встречалось преобладание своей травы. Сотни видов. Названия и свойства их крестьянские дети знали сызмальства. У каких коренья и стебли можно есть, а какими можно лечиться. Среди домашних лекарей встречались особо знающие, способные почувствовать траву. Слава о них бежала далеко…
Мотя сняла платок, завязанный на затылке, стала складывать туда пучки трав. Каждый пучок заплетен, перевязан былинкой, не рассыпался и не смешивался с другими.
Солнце на горизонте поднялось из предрассветной дымки. Красный диск стал ослепительно желтым. Степь, ограниченная лесом и далекими холмами, по-местному – дол, осветилась ярким светом. Мириады полевых цветов раскрылись и повернулись в сторону светила. Второе утреннее пробуждение дола сияло не только многоцветьем трав, но и жемчужными блестками росы.
Мотя в восторге закружилась юлой на месте. Потом резко остановилась и срифмовала переполнявшие ее чувства:
«Как хочется в поле, широкое поле,
Где даль голубая видна
И шествует, сыплет цветами
Девица весна…»
Мотя опять восторженно закружилась на месте.
– Уж лето, а все как весна.
Молодица широким гладящим взмахом провела ладонью по цветущему полю, словно по игривому и непредсказуемому котенку, который и мурлычет, и ластится, а порой царапает и плачет. Она и сама походила на дерзкого и игривого котенка.
За ближайшим колком Мотя услышала беспокойный лошадиный храп. Должно насторожиться. Только землепроходцев и первых переселенцев неизвестность не пугала, манила, притом иногда открывалась им, иногда обжигала. Такова их природа.
Обогнув дубровый колок[10], Мотя увидела по-своему трагичную и одновременно знакомую, можно сказать бытовую картину Дикого поля. Три матерых волка настигли косяк лошадей. Один из косяков, что принадлежал семье Калачевых.
В табунке имелись молочные жеребята, и лошади не хотели рисковать, уходить от своих врагов галопом. Дюжина лошадей выстроилась кругом, в центре которого сбились испуганные жеребята.
Волки старались напугать лошадей, заставить выйти из каре, растащить их. Жеребята часто вздрагивали, пронзительно ржали. Лошади головами теснили жеребят в круг, а крутыми крупами повернулись во внешнюю сторону. Они резко взбрыкивали при приближении волков. Две пары твердокаменных копыт били в сторону волков, и те откатывались, не решаясь напасть.
Пегий жеребец-красавец носился вокруг табуна, отгоняя волков. Без него лошади перепугались бы и разбежались, став жертвами острых зубов.
Разъяренный жеребец, сильный, не знавший узды зверь, с налитыми кровью глазами, с поднятой гривой и хвостом, бросался на волков, целясь ударить передним копытом. Удар его копыта страшен. Если один из ударов достигал цели, то дальше волчья шкура бывала буквально вбита в землю тяжелыми острыми копытами.
Волки, опытные охотники, разделили роли между собой. Один бросался на жеребца и отвлекал его. Два других лежали на земле и ждали, когда жеребец, увлекшись борьбой с волчьим вожаком, отдалится от косяка. Но тот возвращался и обскакивал косяк по кругу.
Вопрос жизни и смерти мог решиться в любое неуловимое мгновение. Мотя стояла ни жива ни мертва. Она знала первозданную природу… Один из неписанных законов Дикого поля гласил: в Диком поле выживает не самый хитрый и даже не самый сильный, а самый выносливый и самый быстрый.
Наконец волки утомились и решили поискать более легкую добычу. Не спеша затрусили прочь.
Мотя радостно вскрикнула. Волки на мгновение застыли, повернули морды в сторону человека и потрусили дальше.
Жеребец исторгнул победное ржание, отвернул в сторону и с поднятой гривой легко и горделиво пробежался вокруг своего косяка.
Мотя рискованно пошла к жеребцу с кусочком хлеба в протянутой руке. Жеребец яростно покосился на нее большим налитым кровью глазом. В такие минуты он опасен и для человека. Но и он устал. Его бока вздымались часто и загнанно. И все же жеребец знал, что в этой степи самый сильный в небе орел, а самым сильным на земле сегодня стал он.
