Виктор Поротников - Куликовская битва
Нелюб только сейчас разглядел, что незнакомка явно постарше его, не намного, года на три-четыре, и все же это обстоятельство почему-то приглушило в нем его извечную самоуверенность. От незнакомки так и веяло телесным здоровьем, ее нетронутая загаром кожа на лице отливала нежной белизной, ее большие синие очи сверкали, когда в них попадал луч солнца. Алые уста ее имели красивый росчерк, темно-русые брови ее своим плавным изгибом придавали благородного очарования ее очам, затененным длинными изогнутыми ресницами.
– Меня Нелюбом кличут, – сказал гридень.
– Какое чудное имя! – улыбнулась незнакомка.
– Крикливым я был во младенчестве, – пояснил Нелюб, – поэтому отец с матушкой и нарекли меня таким именем.
Женщина свернула в переулок и задержалась на месте, видя, что и случайный попутчик ее намерен последовать за ней.
– Не ходи за мной, – предостерегла она, глядя в глаза Нелюбу. – Порченая я, не гляди, что красива.
– Как это, порченая? – не понял Нелюб. – Хворая, что ли?
– Не хворая, а гулящая, – с серьезным лицом проговорила незнакомка. – Блудом я промышляю. Уразумел?
Нелюб молча кивнул, но уходить не собирался.
– Мужа моего татары убили, брата тоже, – коротко поведала женщина, – отец от болезни помер. Матери своей я не помню. Выживаю как могу. У меня ведь своих двое детей и еще родная племянница с нами живет.
– По одежке твоей не скажешь, что ты бедствуешь, – заметил Нелюб.
– Так я же за немалые деньги собой торгую, благо телесными прелестями Бог меня не обидел, – промолвила незнакомка, и тень надменной усмешки промелькнула по ее губам. – Вот отцветет моя красота, тогда и перестанут богатые молодцы на меня облизываться. Пока же нету отбою от желающих на блуд со мной.
– Я тоже могу заплатить тебе, красавица, – сказал Нелюб и покраснел.
Женщина взирала на Нелюба каким-то странным испытующим взглядом, словно пыталась проникнуть в его мысли.
– Хорошо, – с неким внутренним усилием сказала она. – Приходи сегодня вечером на это место. С тебя я возьму две серебряные монеты. До вечера, Нелюб! – добавила незнакомка и не спеша двинулась в глубь узкого переулка.
– Постой! – окликнул ее Нелюб. – Как звать-то тебя?
– Домашей нарекли, – на ходу обернулась незнакомка и помахала Нелюбу рукой, обтянутой длинным темно-зеленым рукавом.
«Домаша», – повторил про себя Нелюб и улыбнулся, сам не зная чему.
* * *Город Серпухов был заложен еще при князе Данииле, сыне Александра Невского, как укрепленный острог на левобережье Оки, близ впадения в Оку реки Нары. При Иване Калите Серпухов разросся до удельного града, заняв весь высокий мыс при впадении речки Серпейки в Нару. От речки Серпейки город и получил свое название – Серпухов.
Иван Калита завещал Серпухов младшему из своих сыновей Андрею вместе с городком Боровском. Князь Андрей Иванович умер до срока вместе со старшим братом Симеоном Гордым в год великого мора. Спустя девять дней после смерти Андрея Ивановича появился на свет второй из его сыновей, которого нарекли Владимиром и которому впоследствии достался отцовский удел после скоропостижной кончины старшего брата.
Когда князь Владимир Андреевич возмужал, то он первым делом заменил сосновые стены Серпухова на дубовые, значительно расширив территорию детинца и включив в кольцо стен не только возвышенность над Серпейкой, но и низину до самого берега реки Нары. Там, где раньше был старый посад, ныне раскинулись городские кварталы, а новый посад образовался на другом берегу Серпейки и вдоль реки Нары по дороге на Боровск и Москву.
Переулок, где Домаша назначила встречу Нелюбу, лежал в той части Серпухова, что называлась Нижним Градом. Здесь проживал в основном ремесленный люд, разбитый по старинке на цехи, именуемые сотнями. Самыми многочисленными в Серпухове были цехи гончаров, кожевников и оружейников. Покойный супруг Домаши был гончаром, как и его отец и братья. Только ныне мужнина родня не желала признавать Домашу своей родственницей, зная, каким образом она зарабатывает себе на жизнь.
– Свекор мой сам на меня облизывался, еще когда муж мой жив был, – рассказывала Домаша Нелюбу, ведя его за собой по тропинке вдоль крепостной стены. – А когда увалень мой сгинул в сече, тогда свекор мой и вовсе без стеснения начал руки ко мне тянуть. Пришлось на место его поставить, лицо ему слегка подпортив. – Домаша коротко рассмеялась, сверкнув белыми ровными зубами. – Свекор не простил мне этого, до сих пор злобу на меня копит!
– Куда мы идем? – поинтересовался Нелюб, видя, что Домаша вывела его к небольшим воротным створам, выходившим к реке Наре.
В этом месте, за стеной, находилась пристань, куда причаливали грузовые суда со строительным лесом, камнем, песком и щебнем. Поскольку всяким большим строительством в Серпухове заведовал князь, то и пристань эта называлась Княжеской.
– К реке мы идем, – с лукавой улыбкой ответила Домаша. – Русалок ловить будем. Не боишься?
– С тобой не боюсь, – ответил Нелюб и тоже улыбнулся.
Пройдя полукруглую арку ворот, Домаша и ее спутник стали спускаться к речному берегу, где на мелководье приткнулись в ряд длинные плоскодонные лодки. Там же на дощатых мостках женщины, стоя на коленях, полоскали в реке постиранную одежду. Звонкие женские голоса сливались с громкими шлепками бросаемых на водную гладь тяжелых намокших рубах и покрывал.
На западе за кромкой леса виднелся багряный краешек закатного солнечного диска. Теплый благостный вечер окутывал землю, удлиняя тени на узких улицах Серпухова.
Домаша прошла мимо пристани и лодок, обогнула угловую башню. Тропинка, идущая от пристани, заворачивала к другой башне, но Домаша сошла с нее и уверенно направилась в прибрежные ивовые заросли. Нелюб не отставал от Домаши ни на шаг.
Возле корявого изогнутого ствола древней ветлы Домаша остановилась и стянула с себя через голову длинный голубой сарафан. Затем она сняла с себя исподнюю рубашку и белый повой, аккуратно складывая все это на изгиб ствола. Нелюб стоял столбом, не отрывая взора от обнажающейся Домаши.
Она же не смотрела в его сторону.
И только снимая с ног свои изящные чеботы, Домаша взглянула на Нелюба, словно вдруг вспомнила про него.
– Раздевайся, чего застыл как неживой! – промолвила она без всякого смущения в лице и голосе.
Нелюб торопливо избавился от одежд, небрежно бросая их на ту же изогнутую ветлу.
Медленно пятясь от него сквозь заросли, Домаша молча манила Нелюба за собой, таинственно улыбаясь. Нелюб двинулся за нею, словно завороженный прелестью ее улыбки и мановениями ее руки. Они вошли в воду и поплыли рядом на середину реки, блестящие струи которой уже погасли, укрытые тенью надвигающейся ночи. Домаша оказалась ловкой пловчихой. Уверенно взмахивая сильными руками, она обогнала Нелюба, устремившись к противоположному берегу, где расстилались пойменные луга.
Преодолев простор быстрой Нары, Нелюб изрядно запыхался. Он еще только выходил из реки, весь облитый влажным блеском, а Домаша уже сидела, поджав колени, в густой траве на низком берегу. Она поднялась, едва Нелюб подошел к ней. По ее глазам Нелюб сразу понял, что она сгорает от нетерпения, как и он сам.
Простор широкого вольного луга с травой по пояс укрыл в своих душисто-зеленых дебрях два нагих тела, слившихся воедино на закате дня. Сердце Нелюба бешено колотилось в груди. Он был упоен этой близостью, почти опьянен красотой Домаши и тем блаженством, что она ему подарила. Черты ее прекрасного, чуть раскрасневшегося лица, обрамленного смятыми стеблями трав и полевых цветов, казались Нелюбу в эти минуты самыми совершенными на свете. Он нежно прикасался губами к этим красиво очерченным женским устам, к точеному носу, к изогнутым бровям, выдавая этими поцелуями все, что таилось в глубине его души.
Тьма сгущалась. Уже не было слышно голосов на реке. Лишь по временам слышался шелест камыша на ветру.
Обратно Домаша и Нелюб плыли уже не спеша. Они одевались, стоя спиной друг к другу и слыша, как накрапывает мелкий дождь по скрывающей их листве густого ивняка. Потом они сидели рядышком на изогнутом стволе старой ветлы, пережидая дождь. Их окружала таинственная тишина; чтобы не нарушать ее, они переговаривались шепотом.
– Дождь все же прошел, как ты и предрекала, – заметил Нелюб, крепко обняв Домашу за плечи.
– Расскажи мне о себе, – попросила Домаша.
– Невеселая это история, – вздохнул Нелюб.
Он без утайки поведал Домаше, как осиротел в шестнадцать лет и подался в разбойники, поскольку не хотелось ему гнуть спину ни на князя, ни на боярина. К какому-либо ремеслу у Нелюба тяги тоже не было. Зато оружие Нелюб любил с детства, умел мастерить луки и стрелы, ножи ловко в цель метал. Воровством и грабежом промышлял Нелюб десять лет. Но недавно в судьбе Нелюба свершился резкий поворот.
