Бенито Муссолини - Клавдия Партичелла, любовница кардинала
Филиберта отказалась принять постриг, надеясь, что друзья добьются ее освобождения. Месяцы шли. Вместо горячо желанной, свободы пришла смерть. Однажды вечером мать игуменья сама открыла монастырские ворота. Гостем в ту ночь был сам епископ и князь. Слуга Эммануила и возница остались ждать господина на дороге у ворот.
Игуменья провела кардинала по длинному коридору. Из закрытых келий несся молитвенный шепот. В конце коридора находилась келья, занятая Филибертой. Нерешительной поступью вошел в нее Эммануил. Сбросив на пол в углу свой плащ, он подошел к кровати, на которой лежала умиравшая девушка.
Опускалась ночь. Сквозь узкие монастырские окна слышались песни возвращавшихся с поля жнецов. В келье было тихо. У кровати стояли два деревянных стула и крошечный столик, на котором горела масляная лампа.
Косые тени колебались на стенах. Хриплое дыхание больной нарушило тишину. Смертельной бледностью покрыты были ее недавно румяные, свежие щеки, и только глаза, глубоко запавшие в орбиты, сверкали прежним страстным пламенем на исхудавшем лице.
Глаза смотрели в одну точку. Волосы разметались по подушке. Простыня сбилась, обнажив костлявые локти. Эммануил молчал, не смея заговорить. Зрелище умиравшей Филиберты обратило его в камень. Он знал, что он один повинен в ее недуге и кончине. Он заточил ее, уступив угрозам и мольбам Клавдии. Он держал ее в заточении, не внимая народному ропоту и мольбам возлюбленного. Он лишил племянницу солнца и свободы, разбил ее сердце, требуя, чтобы она соединила свою судьбу с человеком, которого она не любила и не могла полюбить.
Теперь он пожинал плоды своего упорства. Перед ним лежала невинная жертва. Совесть его терзалась угрызениями. Он уж не мог утешать себя напрасной надеждой. Слишком поздно! Вся его вера, его богатство, все его могущество были бессильны оживить умирающую и предотвратить катастрофу. Страшно подумать! Родной дядя — виновник смерти Филиберты! Если бы могло еще случиться чудо, он немедленно велел бы открыть настежь двери монастыря, вернуть ей свободу, отдать ее человеку, которого она любит… Но слишком поздно! Эммануил не отрывал, взгляда от глаз Филиберты. Он хотел проникнуть ей в существо, прочесть, что делалось в душе девушки, покидавшей мир. Что говорили ее глаза? Прощали или проклинали? Эммануил склонился над изголовьем и глухо произнес:
— Филиберта!..
Умиравшая молчала.
— Позови ее, — приказал Эммануил монахине, молившейся возле постели у ног девушки.
Монахиня тихо окликнула:
— Филиберта!.. Филиберга!
Напрасно. Филиберта молчала, хрипло ловя воздух пересохшими губами.
— Слушай, Филиберта! — воскликнул Эммануил с мольбой в голосе. — Слушай меня. Это я, твой дядя. Я пришел взять тебя отсюда, увезти домой…
Судорога сотрясла тело умиравшей девушки. Услышала ли она призыв дяди?
Но тело ее снова застыло неподвижно. Дыхание стало медленнее и тише. Эммануил опустился на колени, взял руку Филиберты, покрыл ее поцелуями, продолжая звать ее по имени. Отчаяние пятидесятилетнего князя, взывавшего к полумертвой жертве, могло тронуть каменную гору. Надломленным голосом он повторял:
— Филиберта, прости меня!.. Прости все зло, которое я тебе причинил… Прости своего старого дядю!
Словно подстегнутый кнутом, Эммануил вдруг вскочил, выбежал из кельи, сбежал по ступеням и вошел в монастырскую церковь. Шаги его отдавались под сводами протяжным, жутким эхом; в церкви было темно. У алтаря слабым пламенем горела высоко подвешенная лампада. Эммануил опустился на колени. Его лоб коснулся холодных каменных плит. Внизу под плитами находился склеп.
Слезы струились по щекам Эммануила. Пустая, холодная церковь огласилась глухими стенаниями. Если бы кто-нибудь увидел в ту минуту кардинала, он в страхе бежал бы из храма с воплем: «Безумец! Безумец!»
Да, Эммануил обезумел. Слишком тяжелые испытания выпали на долю человека, жизнь которого уже близилась к закату. Удары судьбы были слишком жестоки. Долго ли он будет так лежать на каменных плитах, взывая к Богу, отказывавшемуся слушать? Наконец Эммануил поднялся. Словно лунатик, медленно прошел он по коридорам и вернулся в келью Филиберты.
Монахиня по-прежнему молилась у постели возле ног умирающей. При появлении кардинала она встала и прошептала:
— Преставилась!..
Из груди Эммануила вырвался глухой, душераздирающий вопль. Вопль пронесся по темным, пустым коридорам монастыря и потерялся в ночной тишине.
Монахиня сложила мертвые руки Филиберты крестом на груди, вставила распятие в окоченевшие пальцы и положила сверху четки. Поправив простыню, она натянула ее на мертвое тело и укрыла с головой покойницу. Затем потушила свечи и ушла.
Кардинал вышел вслед за ней. В коридоре он остановил игуменью и сказал спокойно:
— Не смей говорить ни одной живой душе о том, что было сегодня… Чтобы до рассвета тело Филиберты было положено в гробницу и унесено в склеп… О смерти ее никто не должен знать. Ждите от меня приказаний. А пока обо всем хранить полную тайну. Люди, которые сопровождают меня, не проболтаются. Но ты отвечаешь мне за болтовню сестер.
Старая монахиня склонилась в низком поклоне и клятвенно обещала в точности исполнить повеления духовного владыки и князя.
Эммануил вернулся к коляске, ждавшей его у ворот, и сердитым окликом разбудил уснувших возницу и лакея. Испуганные гневом господина, кони понеслись вскачь. Эммануил торопился вернуться в замок; он жаждал побыть наедине. Ему казалось, что ночные тени гонятся за ним, страшные призраки шлют ему проклятья, жадные бесы шевелят совесть и грызут сердце. На полпути ему померещилось, что покойная племянница вдруг встала перед ним и преградила дорогу. На ней было белое платье, и так она была высока, что головой касалась звезд. Но кони, храпя, пронеслись мимо… Эммануил закрыл глаза и не смел взглянуть на дорогу, пока возница не сдержал коней у замковых ворот.
Глава III
Два месяца прошло со смерти Филиберты, и монахини свято хранили тайну. Но граф Кастельнуово, встревоженный долгим молчанием невесты, не зная покоя, стучался в двери княжеского замка, канцелярии Верховного Совета, матери игуменьи и влиятельных вельмож. Мать игуменья, повинуясь приказу кардинала, ответила графу Кастельнуово, что Филиберту давно перевезли в дальний монастырь на юг Италии и передали на попечение ордена «Заживо погребенных». Но слова игуменьи не могли успокоить подозрений и опасений графа.
Клавдия не покидала замка Тоблино. Напрасно она ждала дня, когда ей законной княгиней позволят вернуться в Трент. Фра Луиджи привез плохие вести из Рима. Папа Иннокентий X в собственноручном письме, переданном через фра Луиджи кардиналу Эммануилу Мадруццо, объявил, что находит просьбу кардинала неуместной и грешной.
Кардинал не желал сдаваться. Папа Иннокентий X умер, на престол взошел Александр VII, и любовник Клавдии обратился за поддержкой к королеве Испанской и королю Венгерскому. В своем прошении он умолял Папу «отечески снизойти к его немощи, позволить вернуться в светское состояние и взять жену» и подкреплял мольбу ходатайствами своих духовников фра Макарио из венецианского ордена «младших братьев Христовых» и Ветторе Барбакови из Трентского кафедрального собора. Кардинал был так убежден, что Рим снимет с него священный сан и разрешит вступить в брак, что даже отдал в замке негласное распоряжение готовиться к свадьбе.
Но в то время, как он втайне предавался сладким мечтам, внутри княжества разыгрались события, поставившие в опасность само существование княжества.
Прошло два месяца. Стены монастыря Святой Троицы заговорили. Дон Беницио загадочными и непонятными путями проник в тайну. В Верховном Совете он ничего не сказал, не желая упреждать событий, но сообщил о полученных им сведениях двум из пяти отцов, составлявших кафедральную Палату. Немедленно Палата была созвана на первое воскресенье августа. Чтобы отвести подозрения, местом сбора был назначен дом дона Беницио близ пьяццы Фиера.
В назначенный час собрались все пять членов Палаты. К ним присоединился дон Беницио, допущенный в Палату, как лицо, имевшее сделать важное сообщение.
Совет духовных отцов всегда представлял собой мрачное зрелище. Одни их рясы и высокие капюшоны могли навести ужас. Эти пять прелатов были смертельными врагами кардинала. Они однажды уже осудили его со всей церковной строгостью за отъезд из города «в момент, когда страшное бедствие достигло наивысшего напряжения; а именно, в эпидемию 1630 года»; второй раз осуждение было выражено по поводу его скандальных отношений с Клавдией Партичеллой; и в третий раз отцы ставили на вид кардиналу небрежное управление делами. Их ненависть родилась в 1631 году, когда на их горячий призыв кардинал Барберини ответил назначением на пост диакона Трентинского Джованни Тедескини, римского ставленника Мадруццо. Кафедральная палата подала жалобу. Началась тяжба и длилась с той поры восемнадцать лет.
